Туда и обратно - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
Но все получилось очень просто и мило. Беседовали мы о последних событиях в Израиле и о моем законопроекте.
— Я не думаю, — сказал Рамбам, — что генетически можно отличить российского еврея от марокканского. Я тут имел возможность провести ряд исследований…
— Как? — воскликнул я, неучтиво прервав собеседника, — здесь есть лаборатории?
— Моя лаборатория — мысль, — укоризненно произнес Рамбам. — Для мысленного эксперимента нужно лишь знание и желание… Так вот, твой законопроект, по-моему, попросту проявление расизма.
— Но почему? — осмелился возразить я. — С алией ведь приехали столько неевреев! Нужно было избавить Израиль от засилья гоев!
— Послушай, — вмешался раби Акива, — я тебе расскажу притчу. Пришел ко мне как-то набожный еврей и сказал, что грешен, потому что чувствует себя не мужчиной, а женщиной. А в Торе сказано, что… Ну, ты знаешь. И что же ему делать? Быть мужчиной он не хочет, стать на самом деле женщиной не может, и даже удавиться не имеет права, поскольку и это — грех. Послушай, сказал я ему, ступай на девяносто пятый уровень, где обитают души аборигенов с беты Козерога. Они вовсе бесполые, и если ты там назовешь себя женщиной, тебе поверят, и ты будешь женщиной, не нарушая никаких заповедей…
— Из чего следует, — подхватила Голда, — что неважно, кто ты есть на самом деле, а важно, кем ты желаешь быть.
— Не совсем так, — мягко сказал раби Акива.
— И даже совсем не так, — резко возразил Бен-Гурион.
— Короче говоря, — завершил спор Маймонид, — если новый оле из России или Узбекистана называет себя евреем, значит, он еврей, что бы там ни было написано в его теуде.
— И вообще, — вмешался Дизраэли, слушавший наш разговор с иронической улыбкой на том месте своей пространственно-временной структуры, где у обычного человека располагаются губы, — и вообще, если уж говорить о генетике, то евреями следует признать всех без исключения жителей Европы, большей части Азии и даже Африки. Поскольку за две с лишним тысячи лет галута было вполне достаточно перекрестных браков и внебрачных связей — уверяю вас, в жилах даже самого господина Геббельса была хотя бы капля еврейской крови.
— Только не предлагайте эту идею нашему кнессету! — воскликнул я. — Не дай Бог им услышать такое!
И только упомянув это имя всуе, я подумал, что нахожусь теперь во владениях, коими, по идее, управляет Он, и почему же тогда я, никогда не веривший в Создателя Вселенной, не испытываю мрачных неудобств и бесконечных мук?
Видимо, мои мысли не остались скрытыми от собеседников, потому что Рамбам сказал:
— Он слишком занят, чтобы заниматься тобой лично. В настоящий момент, к примеру, Он занят сотворением очередной Вселенной с порядковым номером сто тринадцать миллиардов и не знаю уж сколько миллионов. На каждую у него уходит по шесть дней, а на седьмой Он отдыхает, и ты можешь записаться к Нему на аудиенцию, но, боюсь, твоя очередь дойдет лет этак… не могу сказать сколько, поскольку не знаю чисел больше ста миллиардов.
Честно говоря, я испытал облегчение, поскольку совершенно не представлял, что сказать Ему при встрече.
Я всегда думал, что сто политиков в одном месте — это кошмар. Сто двадцать — просто конец света. Если бы в кнессете было меньше депутатов, возможно, судьба Израиля сложилась бы иначе.
Но миллионы политиков сразу… Да еще из разных времен… Я прогуливался, скажем, с Макиавелли, и он запросто склонял меня к мысли о том, что Израиль как государство не имеет права на существование. И система его умозаключений была столь совершенна, что, даже понимая ее вздорность, я не мог возразить ни слова. А потом к нам подходил (или, точнее сказать, подлетал?) Наполеон Первый, и мне становилось ясно, что Израиль должен был быть создан еще в конце восемнадцатого века, ибо тогда у Франции появился бы могучий союзник в борьбе с арабами и прочими египтянами, а поход на Александрию закончился бы куда успешнее.
А было еще так. Беседую я, допустим, с министром Громыко, и он мне доказывает, что Сталин был, безусловно, прав, когда хотел сослать всех евреев на Дальний Восток. Потому что, кто же еще мог поднять культуру и науку в этой области Советского Союза? Я говорю, что для евреев это была бы погибель, на что Громыко возражает мягко, что история требует жертв, и кто же должен жертвовать во имя будущего, как не евреи, которые жертвовали всегда, пусть и не всегда по своей воле… И тут Громыко вдруг понижает голос, а мгновение спустя и вовсе переходит на мыслепередачу. И говорит такое:
— А вообще-то, Арон, Сталин, конечно, большая сволочь. И евреи до места не доехали бы. Вблизи от Байкала всех бы в расход пустили. Это я тебе по секрету говорю, только ты, когда Иосифа встретишь, меня не выдавай. И Бен-Гуриону с Вейцманом ничего об этом не говори, славные люди, обидятся…
А как-то подваливает ко мне Лейба Троцкий и представляется:
— Политическая проститутка. Давайте поговорим о том, стоило ли отдаваться коммунистической партии или было бы лучше пофлиртовать с Бундом?
Нет, господа, как же меняются люди, лишаясь своего материального тела!
Могут ли политики обходиться без парламента? Нет, конечно. Самое интересное, что в парламент тут избирали по безальтернативным спискам. Безальтернативным в том смысле, что избирали всех без исключения.
Я прошел, придумав сам для себя партию «Движение за чистоту облачного слоя». Жорж Помпиду и Авраам Линкольн убеждали меня поменять название, потому что есть уже партия «Правые — за чистоту облачного слоя». Но я остался при своем, доказав великим политикам, что имел в виду совсем даже иной облачный слой, нежели мои политические противники.
Но до чего же это скучное дело — политика, — если не можешь во время заседания вскочить и сдернуть докладчика с трибуны или врезать по уху представителю оппозиции!..
Какое-то время спустя (часов здесь никто не наблюдал, и потому, наверное, все были счастливы) я отправился с Ульяновым встречать приходящих.
Ульянов почему-то очень не любил, когда его называли Ленин — утверждал, что это гойская кличка, а сам он, еврей по крови и Бонк по фамилии, никогда не любил гоев и революцию в России сделал исключительно для того, чтобы им было плохо.
— Это аморально, — возмутился я, впервые услышав такое объяснение. — Там же были миллионы евреев!
На что раби Акива, с которым мы успели подружиться, дал ответ:
— Не слушай ты этого потомка Хама. Я сам слышал, как он недавно, на митинге политиков «Восьмой уровень — за экологическую чистоту!» утверждал, что революция — это его идея фикс, и он, будучи исконно русским, хотел сделать революцию в государстве евреев, чтоб им было плохо. Но поскольку в то время еще не было Израиля, ему пришлось удовольствоваться Россией, поскольку там евреев было больше даже, чем в Америке…
— Фу! — сказал я, и с Ульяновым предпочитал не разговаривать.
Но дежурные пары отбирает генератор случайных чисел, и, в конце концов, получилось, что встречать приходящих отправились мы с Владимиром Ильичом.
Жерло туннеля было хотя и не материальным, но все же и не исключительно астральным созданием. Ведь новая душа, вылетев из тела (это я помнил по себе), еще не успевала освоиться в астральном мире, материальное было ей ближе духовного, и это было учтено Им при конструировании переходного блока. В результате наши возвращались с дежурства с простуженными душами и вынуждены были лечиться настоями из философского камня. Теперь это предстояло и мне, а присутствие Ленина настроения не улучшало.
И кто, вы думаете, вылетел из туннеля первым? Вот игра случая — это оказался Ариэль Бен-Шалом, депутат кнессета от Ликуда.
— Вот так встреча, — сказал я.
— Это ты, Арон! — воскликнул Ариэль. — Не думал встретить тебя здесь!
— А кого ты рассчитывал встретить? — обиделся я.
— Да кого-нибудь из праведников, а не такого закоренелого безбожника, как ты!
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
