Король крыс - Клавелл Джеймс - Страница 38
- Предыдущая
- 38/96
- Следующая
Эварт, который спал на верхних нарах, над Питером Марлоу, проснулся с оханьем и свесил ноги.
– Треклятая ночь!
– Ты брыкался как черт, – Питер Марлоу говорил это много раз, потому что Эварт всегда спал беспокойно.
– Извини.
Эварт всегда извинялся. Он тяжело спрыгнул с койки. Он не должен был находиться в Чанги. Ему полагалось быть за пять миль отсюда, в лагере для гражданских лиц, где находились, вероятно находились, его жена и дети. Связь между лагерями не поддерживалась.
– Давай прожарим кровать после душа, – сказал он, позевывая. Он был мал ростом, смугл и привередлив.
– Хорошая мысль.
– И представить трудно, что мы три дня назад делали это. Как ты спал?
– Как всегда. – Но Питер Марлоу знал, что ничего не будет как всегда после этой ночи, после того, как он взял деньги, особенно после Семсена.
Раздраженная очередь уже выстраивалась за завтраком, когда они вынесли железную койку из хижины. Они сняли верхнюю постель и вытащили железные стойки, которые вставлялись в прорези в нижней части. Потом под полом своей хижины набрали скорлупы кокосовых орехов и веток и развели огонь под четырьмя ножками койки. Пока нагревались ножки кровати, они водили горящими пальмовыми листьями по продольным прутьям кроватей и пружинам. Земля под кроватью стала черной от клопов.
– Бога ради, – заорал на них Фил. – Неужели надо делать это до завтрака?
Он был угрюмым человеком с куриной грудью и ярко-рыжими волосами.
Они не обратили на него внимания. Фил всегда орал на них, а они всегда обжигали свою кровать до завтрака.
– Боже, Эварт, – сказал Питер Марлоу. – Их столько, этих вонючек, что они могли поднять кровать и уйти вместе с ней.
– Черт, они чуть было не сбросили меня с койки сегодня ночью. Мерзкие твари. – В неожиданном приступе ярости Эварт начал давить несметные полчища клопов.
– Спокойнее, Эварт.
– Ничего не могу поделать. У меня прямо мурашки бегают.
Кончив возиться с кроватью, они оставили ее остывать и вычистили матрасы. На это ушло полчаса. Потом взялись за противомоскитные сетки. Еще полчаса.
К этому времени кровати остыли и их можно было переносить. Они собрали койки вместе и внесли их обратно, поставив ножки в четыре жестянки, тщательно вымытые и наполненные водой так, чтобы края жестянок не касались железных ножек.
– Какой сегодня день, Эварт? – рассеянно спросил Питер Марлоу, пока они ждали завтрака.
– Воскресенье.
Питер Марлоу содрогнулся, вспоминая то, другое воскресенье.
Это случилось после того, как его поймал японский патруль. В то воскресенье он находился в госпитале в Бандунге. В то воскресенье японцы приказали всем больным военнопленным собрать свои пожитки и выходить. Их должны перевести в другой госпиталь.
Они построились по сотням во дворе. Все, кроме старших офицеров, которых, по слухам, должны были отправить на Формозу. Генерал тоже оставался, он, который действительно был старшим офицером и который бродил по лагерю, явно лишившись разума. Генерал был аккуратным широкоплечим мужчиной, форма которого была мокрой от плевков победителей.
Питер Марлоу вспомнил, как он тащил свой матрас по улицам Бандунга под раскаленным небом, по улицам, заполненным шумной пестрой толпой, криков которой он не слышал. Потом он выбросил матрас. Тот был слишком тяжел. Он упал, но поднялся. Потом открылись тюремные ворота и снова захлопнулись. Во внутреннем дворе хватало места, чтобы лечь. Но он и еще несколько других оказались запертыми в тесные камеры. На стенах висели цепи, а в полу было маленькое отверстие, выполнявшее функции уборной; вокруг него – груды экскрементов. На полу – вонючая солома.
В соседней камере сидел маньяк, обезумевший яванец, который убил трех женщин и двух детей, прежде чем голландцы схватили его. Но сейчас тюремщиками были не голландцы. Они сами превратились в заключенных. Все дни и ночи напролет маньяк гремел цепями и истошно выл.
В двери камеры Питера Марлоу было крошечное отверстие. Он лежал на соломе, глядел на ноги проходящих, ждал, когда принесут еду, слушал, как ругались и умирали пленники. В тюрьме свирепствовала чума.
Он ждал целую вечность.
Потом наступил покой, появилась чистая вода, мир не надо было рассматривать через крошечное отверстие. Наверху было небо, прохладная вода обмывала его, смывая вонь. Он открыл глаза и увидел доброе лицо, оно казалось перевернутым, потом появилось другое лицо; оба были полны спокойствия, и он подумал, что умер.
Но это были Мак и Ларкин. Они нашли его незадолго до того, как из тюрьмы их перевели в другой лагерь. Они решили, что он яванец, как и маньяк в соседней камере, который по-прежнему выл и гремел цепями. Питер Марлоу тоже кричал что-то по-малайски и был похож на яванца...
– Давай, Питер, – повторил Эварт. – Жратву принесли!
– А, спасибо, – Питер Марлоу собрал свои котелки.
– С тобой все в порядке?
– Да. – И, помолчав, сказал:
– Хорошо быть живым, правда?
Когда утро было в самом разгаре, Чанги облетела новость: японский комендант собирается снова выдавать пленным обычную норму риса в честь великой победы японцев на море. Комендант сказал, что оперативные силы США полностью разгромлены, попытка наступления на Филиппины провалилась и что японские силы перегруппировываются для вторжения на Гавайи.
Противоречивые слухи. Разные мнения.
– Проклятая чушь! Они просто пытаются скрыть поражение.
– Я так не считаю. Они никогда бы не дали нам прибавку.
– Послушайте его! Прибавка! Да мы просто получаем назад то, что у нас отняли. Нет, старина. Поверь моему слову. Проклятые япошки получили хорошую трепку. Это я тебе говорю!
– Откуда, черт возьми, ты знаешь, что это не мы ее получили? У тебя есть приемник?
– Даже если бы он у меня и был, я бы ни за что не сказал тебе.
– Кстати, а что с Девеном?
– С кем?
– С тем человеком, у которого был приемник.
– А, да, помню. Но я не был с ним знаком. Что он за человек?
– Слышал, это нормальный малый. Жаль, что его поймали.
– Хотел бы я найти сволочь, которая его выдала. Бьюсь об заклад, он был из авиации. Или австралиец. Эти ублюдки свои души готовы продать за полпенни!
– Я австралиец, ты, английская сволочь.
– Успокойся! Это просто шутка!
– Странный у тебя юмор, педераст.
– Эй, вы двое, полегче. Слишком жарко. Кто-нибудь даст мне покурить?
– Вот, затянись.
– Ух, молодчина, но что за противный вкус.
– Листья папайи. Сам готовил. Ничего, надо, правда, привыкнуть.
– Посмотрите вот туда!
– Куда?
– Вон, поднимается по дороге. Марлоу!
– Это он? Будь я проклят! Я слышал, он снюхался с Кингом.
– Вот почему я и показал его тебе, идиот. Весь лагерь об этом знает. Ты спал, что ли?
– Не кляните его. Я сделал бы то же самое, если у меня была бы хоть какая-нибудь возможность. Говорят, у Кинга есть деньги, золотые кольца и еда в таком количестве, что можно накормить целую армию.
– А я слышал, он гомик. Марлоу его новая девка.
– Это точно.
– Черта с два. Кинг не гомик, просто проклятый мошенник.
– Я тоже думаю, он не гомик. Он, конечно, ловкач, так бы я его назвал. Ничтожный ублюдок.
– Гомик он или нет, хотел бы я оказаться на месте Марлоу. Вы слышали, он получил целую пачку долларов? Говорят, он и Ларкин купили яиц и целую курицу.
– Ты спятил. Ни у кого нет таких денег, не считая Кинга. У них свои собственные куры. Может быть, одна сдохла, и все! Это еще одна из твоих дурацких выдумок.
– Как ты думаешь, что у Марлоу в котелке?
– Еда. Что же еще? Не надо быть очень умным, чтобы догадаться.
Питер Марлоу шел в госпиталь.
В котелке он нес грудку цыпленка и ножку. Питер Марлоу и Ларкин купили их у полковника Фостера за шестьдесят долларов, немного табака и за обещание принести оплодотворенное яйцо – от Раджи, сына Сансета и Ноньи. Получив одобрение Мака, они решили дать Нонье еще один шанс и не резать ее, как она того заслуживала. Ведь ни из одного яйца, снесенного ею, цыпленок не вылупился. «Возможно, Нонья здесь ни при чем, – сказал Мак, – возможно, петух, который принадлежал полковнику Фостеру, ни к черту не годился, и все это хлопанье крыльями, клеванье, топтанье кур просто представление».
- Предыдущая
- 38/96
- Следующая
