Тривселенная - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 52
- Предыдущая
- 52/118
- Следующая
Свет солнца за окном сменился — вместо светлозеленого, восходящего, стал дневным, желто-оранжевым, времени у меня оставалось слишком мало, и я бросил чашку с блюдцем в раковину, даже не пытаясь их вымыть. От усилий у меня уже болела голова: я все время пытался использовать безоткатный метод, которому меня еще в первый день обучил Ормузд. Пользуясь этим методом, я был уверен, что не расквашу нос о стену или стол, но, с другой стороны, я перекладывал свои проблемы на кого-то, может, на того же Ормузда, и это не добавляло мне ни оптимизма, ни уверенности в собственных силах.
Я сбежал по ступенькам, на улице почти не было людей, а те, что шли по своим делам, не обратили на меня внимания, хотя я, по местным представлениям, выглядел достаточно странно в своем балахоне. Только чей-то пес, сидевший посреди дороги, посмотрел на меня умными глазами, и мне показалось, что он ехидно фыркнул. Интересно, — подумал я, — кем был этот пес в той жизни? Собакой? Скорее всего, нет — он мог быть и человеком, слишком уж у него ясный и осмысленный взгляд. Может, он и мысли мои читает?
Я попытался закрыться, получил толчок в спину и едва не упал, пришлось ухватиться за спинку скамьи, стоявшей перед домом. Пес фыркнул еще раз и медленно побрел по улице. Навстречу плыл на высоте полуметра ковер-такси, на котором сидели трое мужчин, занятых оживленной беседой. Ковер наехал на собаку, перерезал ее пополам и поплыл дальше, а пес даже головы не повернул — это и не пес был, оказывается, а чья-то очень глубокая мысль, чье-то представление: я еще не научился отличать видимость от сущности, мысль о предмете от самого предмета.
Чертыхнувшись, я бросился следом за уплывавшим ковром и на ходу вскочил на его ворсистую поверхность — так в детстве мы с приятелями на спор прыгали на подножки поднимавшихся со стоянки аэробусов. Толик, мой школьный друг, однажды упал с высоты двух метров, потому что не удержался на скользкой поверхности, и несколько дней провел в больнице. С тех пор я боялся прыгать на ходу, но ведь не здесь же, да и двигался ковер медленно, пассажиры не торопились. Покосившись в мою сторону, они продолжили беседу, к которой я не стал прислушиваться.
Дом, где жил Минозис, городской Ученый, пригласивший меня к себе на беседу, располагался в центральном квартале — фасад его выходил на рыночную площадь, которую я пока обходил стороной: боялся, что буду неправильно понят, и те идеи, которыми я не собирался делиться ни с кем и ни за какую плату, будут расценены, как продающиеся, и чем это могло для меня закончиться, я не знал, да и знать пока не хотел. Лучше не появляться на рынке — от греха подальше.
Дверь была закрыта, причем не словом, а на замок — вполне материальный, видимый издалека амбарный замок с цифровым кодом. Я растерянно остановился. Зачем Ученый пригласил меня к себе, если сам куда-то ушел?
Я подошел вплотную и рассмотрел замок вблизи. Код оказался не цифровым, а буквенным, причем буквы были вырезаны в металле кириллицей — наверняка специально для меня. Я повертел барабан, не услышал щелчков и подумал, что самым простым и естественным был бы код, составленный из букв моего имени. Аркадий? Нет, Минозис не мог знать, что когда-то меня так звали. Да и букв в слове было шесть, а не семь. Ариман, конечно же. Шесть букв. Код замка — и код имени. Ассоциация настолько очевидна… За кого он меня принимает, этот Минозис?
Я повернул части нехитрой мозаики, послышался тихий щелчок, и замок пылью рассыпался в моих руках. Пыль немедленно раскалилась чуть ли не докрасна, в металле замка энергии оказалось более чем достаточно, я поспешно отряхнул пылинки, они взлетели и попыли по воздуху в сторону базарной площади. Конечно, зачем пропадать добру?
Дверь я открыл пинком колена, потому что пальцы все еще жгло. В холле оказалось сумрачно, но очень уютно. На мгновение я задохнулся от ощущения, не испытанного с детства: будто вернулся домой из школы, бросил в угол ранец и повалился на шкуру — в моем детстве это была синтетическая шкура тигра с такой же синтетической, но все равно страшной головой, а здесь на полу лежала огромная шкура то ли медведя, то ли иного, более варварского существа. Шкура выглядела настоящей, жаркой от недавно пролитой крови, а оскаленная морда животного смотрела на меня пустыми, но все равно смертельно злыми глазами. Можно было и испугаться.
— Скажите, Ариман, — произнес голос над самым моим ухом, — какой род деятельности для вас предпочтительнее: наука, философия, созидание? Или, может, учительство?
Похоже, Минозис не собирался являться мне в материальном облике — но как ему удалось все атомы своего наверняка не маленького тела обратить в их духовную сущность? Вчера я попробовал сделать нечто подобное лишь с одним своим пальцем — выделившееся при этом тепло было так велико, что я завопил от боли, мне показалось, что у меня чернеет и плавится кожа, и все сразу вернулось обратно: и палец, и та его ментальная суть, которую мне не удалось увидеть своими глазами…
— Простите, — пробормотал я, оглядываясь по сторонам, — как-то неловко разговаривать, не видя собеседника.
— Полно, Ариман, — сказал голос, и я понял, что Минозис улыбается, — не настолько вы уже юны, чтобы не сообразить такой малости. Не по сторонам нужно смотреть…
Конечно! Вглядевшись в собственные впечатления от дома, двери и комнаты с ковром-шкурой, я немедленно увидел и хозяина. Минозис оказался тщедушным седоволосым мужчиной лет семидесяти на вид, правда, с очень гладкой и молодой кожей — результатом то ли косметической операции, то ли постоянного мысленного омоложения. Он стоял метрах в двух от меня и вглядывался в мои мысли так пытливо, что я мгновенно закрылся, будто прикрыл лицо ладонями.
— Садитесь, Ариман, — сказал Минозис и показал мне на возникший будто из ничего диван коричневой кожи. Подобная легкость обращения с духовными сутями была мне в новинку, я вполне допускал, что диван на самом деле являлся лишь идеей дивана, и сесть на него я смогу только если и сам обращусь в собственную идею, а этого я сделать даже не пытался: разве я знал достаточно о самом себе?
Диван оказался мягким, Минозис присел рядом, не спуская с меня пристального взгляда своих черных глаз.
— Вам исполнилось пять суток, Ариман, — резко сказал Ученый, продолжая взглядом высверливать в моем лбу отверстие. — От помощи Ормузда вы отказались, но знаете о мире далеко не достаточно для того, чтобы жить самостоятельно. Я не могу выпустить вас в жизнь, вы это и сами прекрасно понимаете. Вы даже не смогли увидеть меня, войдя в комнату, хотя я всей душой… Ариман, я не понимаю вас: то ли вы слишком просты, и тогда вам лучше надолго остаться в Калгане, то ли чересчур сложны, и тогда вас нужно оставить здесь навсегда, поскольку вы являетесь замечательным объектом для научного познания. Что скажете?
Я сказал первое, что пришло в голову, и немедленно пожалел об этом:
— На каком языке мы разговариваем, Минозис?
Ученый поднял брови — он не понял вопроса! Я увидел его смятение: над головой Минозиса возник легкий пар, мысль овеществлялась помимо его воли, настолько он был взволнован.
— Извините, — пробормотал я, прокляв собственную несдержанность. — Я действительно еще не освоился, не понимаю, что говорю.
Пожалуй, сказав то, что сказал, я действительно не понимал, как это у меня вырвалось, но сейчас мне уже был ясен смысл вопроса: мы разговаривали с Минозисом, а до того я говорил с Ормуздом и другими людьми и не испытывал трудностей в общении, но, черт возьми, действительно — на каком языке мы общались? Это был не русский — я с недоумением понял, что не смог бы записать привычными буквами ни одного сказанного или услышанного слова. Но и никаким другим этот язык тоже быть не мог по той простой причине, что я не знал других языков — меня им не обучали.
Не обучали — когда? В Москве двадцать первого века?
Я прихлопнул начавшиее было всплывать воспоминание, чтобы Минозис не успел его ощутить — наверняка ведь он видел не только мою физическую оболочку, мысли воспринимал тоже, я только не знал, насколько глубоко в мое сознание он мог забраться.
- Предыдущая
- 52/118
- Следующая
