Затерявшиеся во времени - Кларк Саймон - Страница 3

• Предыдущая
• 3/121
• Следующая

– Нет, – усмехнулся Сэм. – Моя кисть. Неужели она кажется вам нормальной?

– Давай намекни.

– Смотрите, у меня пять пальцев.

Оба опять захихикали. Тони снял шляпу и стал ею обмахиваться.

– У нас у всех по пять пальцев, сынок. Может, перестанешь лакать это пойло, а?

– Нет, у вас нет пяти пальцев. – Улыбка Сэма стала еще шире. – У вас на руке четыре пальца и один большой. А у меня, смотрите, пять пальцев.

– Господи! Дай-ка глянуть! – Тони и Джулс встали на колени, чтобы получше видеть.

– Как это случилось, черт побери? – спросил Джулс. Он так удивился, что даже снял свои солнцезащитные очки, желая видеть более отчетливо.

– Я родился с пятью пальцами и одним большим на каждой руке. Стало быть, их всего было двенадцать для ровного счета.

– И что же случилось с большими?

– Мне сделали операцию. Родители не хотели, чтоб я, когда вырасту, выглядел бы мутантом.

– Во дела!

– Этот шрам, он от отрубленного большого, что ли? – спросил Тони, показывая на овальное пятно вблизи от запястья Сэма.

– Именно. И ты можешь нащупать там под кожей кость. Попробуй. – Оба осторожно и почтительно дотронулись до шрама маскирующего бугорок кости. – Там остался сустав. Чувствуешь, как он ходит вверх и вниз? Я все еще могу им двигать под кожей.

– Хм... Действительно неприлично! – воскликнул Джулс с довольной улыбкой. – Слушай, дай мне еще разок взглянуть на этот большой. – Все трое принялись снова изучать руку Сэма.

– Ну, теперь нагляделись, а? У пальцев по два сустава, у больших – один. Вот этот палец, что играет у меня роль большого, имеет два сустава.

– И, следовательно, это палец! – кричит Тони, который тоже уже давно отказался от южного говора. – Они отдали тебе твои большие, чтобы хранить в формалине или еще где-нибудь?

– Нет, я ведь сказал, что был грудным, когда они мне их оттяпали.

Джулс снова укрепил очки на переносице, а затем почти молитвенным жестом поднял бутылку виски к небесам.

– Надо всем выпить за здоровье парня, у которого пять пальцев на руке. Мы все пьем за мутанта!

– Все пьем за мутанта! – заорал Тони и потянулся за бутылкой. Теперь была его очередь.

Потом они выпили за здоровье голых девиц из журнала, потом за груши на дереве, потом за что-то еще.

– Выпьем вон за ту тучу! – Тони махнул бутылкой в сторону облака, которое медленно разворачивало над ними свою спираль. – Да не вознамерится она писать на наш праздник во веки веков!

– Да не написает она никогда на наш праздник! – эхом отозвались остальные. Когда Джулс сделал свой глоток, он вдруг вспомнил еще о чем-то.

– Послушайте, мы ж забыли купить мятные лепешки! Мой родитель тут же обнаружит в моем дыхании запах пойла.

– Нет. Ни в коем случае, – ответил с кривоватой улыбкой Тони.

– А почему нет?

– А потому что его запах будет заглушен запахом табака.

– Точно! Мой родитель за это с меня еще одну шкуру спустит! – Джулс вынул сигарету изо рта, с осуждением поглядел на нее, а потом снова сунул в рот. – Какого черта! Почищу зубы, как только доберусь до дома. Слушайте, – сказал он, садясь, – а вы в субботу пойдете на ярмарку?

Тони еще крепче сжал трубку зубами.

– Внеси меня в список.

– Сэм?

– Еще бы! Если удастся... О черт! Нет, я не смогу.

– Почему же нет? Знаешь, какая там шикарная карусель?

Сэм почувствовал, как холодным камнем разочарование тяжело залегло в животе.

– В субботу я уезжаю домой. Вот ведь блин! А я и думать забыл.

– Обратно в Нью-Йорк? – недоверчиво спросил Тони. – Не может быть. До начала школы еще две недели.

– Знаю. Но мой родитель прилетает из Майами, и я должен последние две недели каникул провести с ним. Вот дерьмовщина какая!

– Ничего. Ты ж с радостью избавишься от этой деревенской глуши. – Тони глотнул из бутылки. – Обратно к Большому Яблоку,[1]значит? Бьюсь об заклад, приятно, должно быть, побродить по его греховным улицам?

– Ага, – без всякого энтузиазма отозвался Сэм. – Еще бы, о'кей.

По правде говоря, он вовсе не шастал по этим грязным, пахнущим злом местам. Для большинства ребят Нью-Йорка этот город был распроклятущей тюрьмой. Если ты не в школе, то торчишь дома в закрытой на замки и засовы квартире. В его районе выходить на улицу после наступления темноты было нельзя. Ночью эта территория принадлежала уличным бандам, сутенерам, торговцам наркотиками и любой дебильной заднице с пистолетом в руках.

Нет, будь оно все проклято, нет! Пусть они все сдохнут! Пусть сдохнут со своими звонками и свистками, сливающимися в один оглушительный вой сирен! Он хочет остаться здесь – среди этих холмов, этих полей и этих лесов Вермонта! Он хочет остаться с друзьями, такими открытыми, честными и беззаботными. Сквозь ветви груши, сквозь небывалый урожай сочных плодов он видел белый деревянный дом, где он живет сейчас с теткой и дядей. Здесь можно оставлять окна открытыми для притока свежего воздуха. Здесь нет необходимости в запорах, в сигнальных системах и в электронных системах слежения, которые должны останавливать мерзавцев, жаждущих перерезать вам горло бритвой, пока вы мирно спите в вашей постели. Здесь можно жить, не слыша постоянного жужжания кондиционеров. Здесь не надо дышать воздухом Большого Яблока, напоенным автомобильной вонью и ужасом. Будь оно все проклято! Здесь дивное место, и он его полюбил.

– О-ох! – Тони искоса глянул на небо. – А по виду эта черная Берта все же собирается писать на наш праздник.

Крупная капля дождя хлопнулась на журнал, оставив влажное пятно на голом животе Джины Ла Туше – белокурой секс-бомбы из Арканзаса. (Манжеты у нее явно не подходили к воротнику, как справедливо отметил Тони Уортц.)

– Ты спасай леди, Джулс, – сказал Тони, складывая журнал, – а я уволоку пойло. Сэмми, дружище, хватай сигареты. Найдется у тебя местечко, чтобы спрятать их от тетки?

– Нет проблем, – ответил Сэм, но в это время еще одна крупная капля шлепнулась на коробку патронов.

– А вот этим детишкам никак не следует мокнуть, – шепнул Тони, снимая шляпу. Он быстро сложил в нее коробки с боеприпасами, а затем прикрыл их полиэтиленовым пакетом. – Вот и все, парни! Куда бы нам теперь податься?

Сэм раскрыл рот, чтобы ответить. Однако он не уверен, что хоть одно слово успело слететь с его губ. Он даже не уверен, что помнит произошедшее в течение следующих двух-трех минут. Потому что именно тогда его вселенная – пространство, время и вообще все сущее – вывернулась наизнанку в одной-единственной ослепительной вспышке бело-голубого света.

Туча плыла на север, теснимая теплыми влажными воздушными массами Мексиканского залива. Она родилась во время тропического урагана, ломавшего пальмовые стволы, уничтожавшего табачные плантации и срывавшего железные крыши с домов на всем пространстве между Ямайкой и Кубой. Его прохождение должно было поднять цены на бананы в супермаркетах всей страны спустя шесть месяцев после конца урагана. Фермеры уже сжигали погибший урожай, размышляя о том, как заставить правительство компенсировать им денежные потери от этого бедствия.

Но все это происходило очень далеко от фруктового сада в Вермонте.

А сейчас туча медленно погибала. Через час-другой ей предстояло раствориться в чистом и холодном воздухе над одетыми сосновыми лесами горными массивами американо-канадской границы. Однако чуть позже часа дня в этот четверг туча все же решилась на последний акт насилия (если вам угодно очеловечивать что-то около миллиарда капель воды, заряженных электричеством) и разрядила несколько сотен миллионов вольт в форме молнии, ударившей в землю.

А в данном случае ближе всего к понятию «земля» подходила груша, на которой сидела троица двенадцатилетних мальчишек.

Воспоминания Сэма Бейкера насчет удара молнии так и оставались смутными в течение многих лет после самого происшествия. Вспоминалась серия каких-то образов. Они будто раскаленным клеймом легли на ткани мозга, но, как Сэм ни старался, дать себе отчет в последовательности появления этих картин он не мог.

• Предыдущая
• 3/121
• Следующая