Кровавая купель - Кларк Саймон - Страница 58

• Предыдущая
• 58/69
• Следующая

– Какой-нибудь Александр Великий?

– Именно он. Кто бы он ни был, ему придется быть беспощадным. Не важно, как он – или она – объединит общины: убеждением, слиянием, пусть даже агрессией. – Она подняла на меня глаза. – Ник Атен! Ты не думаешь, что это может быть предназначено тебе?

– Что? Мне? Это я – Александр Великий? Завоеватель империй? – Я расхохотался. – Нет... только не я, Бернадетта.

Я закинул рюкзак на плечо.

– Посмотрим, – улыбнулась она. – Давай, тебе нужно уйти до рассвета... и до того, как придумаю предлог, чтобы тебя оставить.

Она поцеловала меня. Потом погладила себя по животу:

– Зато ты оставил о себе постоянную память. Я покраснел, когда целовал ее и желал счастливо оставаться.

Пришел Адам и помог мне погрузиться в каноэ, привязанное к личному причалу Бернадетты. Свет от открытой двери мигнул на темной воде.

– Как только ты отплывешь, нам придется отключить свет, – сказала Бернадетта. – Мы не можем рисковать, что Ковчег заметят с берега.

Я кивнул:

– Я готов. До свидания, Адам. Спасибо за все. – Я оттолкнул каноэ от Ковчега. – Счастливо, Бернадетта. Надеюсь, у нас будет еще случай поговорить.

Я видел, как блеснули слезы в ее глазах, когда она подняла голову.

– Не надо надеяться, – сказала она. – Можешь смело на это рассчитывать. Возвращайся к нам когда-нибудь, и удачи тебе... Александр.

Я мерно греб в сторону гор, обрезавших забрызганное звездами небо. Когда я посмотрел назад, свет уже был отключен. И стало так темно, что даже контуров Ковчега не было видно.

Как и просил Адам, я спрятал каноэ в подлеске возле берега, потом натянул рюкзак, закинул на плечо автомат и пошел. Замерзший снег хрустел под ногами, как бисквит.

Идти было нелегко, но к рассвету я миновал первый перевал, и озера не стало видно.

Скоро я нашел ритм ходьбы по заснеженной дороге и поймал себя на том, что думаю о тысяче вещей сразу. О ДНЕ ПЕРВОМ. О коттедже, где мы останавливались с Сарой и ее сестрами. О первой ночи с Сарой в гостинице после того дня, когда Слэттер пытался расплющить мне голову, обо всем, что случилось за эти последние месяцы.

Сначала все это было путано и страшно. Теперь уж что-что, а опасность только выросла. Уничтожат ли нас Креозоты? Умрем ли мы с голоду, научимся ли необходимым для выживания навыкам? Но после слов Бернадетты я чувствовал себя сильнее, голова стала яснее, цели – четче. Я был как двигатель, который годами газовал на холостом ходу, а теперь наконец кто-то включил передачу.

Поднимаясь на следующий перевал, выдыхая ртом облака пара, я начал думать, верно ли все, что она мне говорила. Но какая разница?

Какая разница, во что мы верим, если мы верим во что-то?

И когда я поднялся на гребень в солнечный свет, я уже знал правду.

Улыбнувшись, я сказал:

– Привет, кто тут есть! Прекрасное утро! Посмотри вы на него моими глазами, увидели бы мили и мили леса, голубое небо и снежный ковер из миллиона тонн белейшего сахара.

И не успел я сам себя остановить, как я сделал самую странную вещь на свете. Набрав побольше воздуху, я испустил могучий рев, раскатившийся в голубой дали.

Я сообщал Матери-Земле, что рад быть живым.

Мили отщелкивались назад одна за другой, ноги ныли, но самочувствие было хорошим. Я открыл в себе новые источники энергии.

В первую ночь я нашел сарай и там заночевал.

На следующий день тучи начали громоздиться на небо, и постепенно день стал не светлее ночи. Но я все ломился вперед, стремясь в Эскдейл. В эту ночь я заночевал на берегу реки.

Потом шел два дня вдоль реки. Она так расширялась, что я еле видел другой берег. У развилки дорог карта мне сказала, что идти надо вправо. И снова дорога привела меня к горам. Начинался снегопад.

Но до вечера было еще далеко, и я пошел дальше. Снегопад сменился вьюгой.

Высоко в горах мне попалась ферма, занятая небольшой общиной, состоящей из двух тинэйджеров – мужа и жены, которые работали когда-то на ферме с отцом мужа, пока не ударило безумие, их двух грудных детей и восьми школьников, выехавших в турпоход. Когда цивилизация вылетела в трубу, они не вернулись домой, но оказались на ферме Мерфи, где с тех пор и жили.

Они приняли меня радушно, посадили перед огнем и накормили горячим.

– Останешься у нас, – сказал Мерфи-младший. – В такую погоду собаку на улицу не выгоняют.

– Можете мне поверить, я был бы рад, – ответил я. – Но мне надо добраться домой. Там люди в опасности. И они об этом не знают.

– В такую погоду, друг, идти нельзя. Ты еще до темноты погибнешь.

– У нас есть рация, – сказала миссис Мерфи. – Один из наших парнишек ее оборудовал месяц назад. Если у них тоже есть, можем послать им сообщение и сказать, что за беда их ждет.

Я покачал головой:

– Хотелось бы мне, чтобы она у них была. Эскдейл – место очень изолированное, и мы думали, что только мы и остались в мире.

– Ладно. – Мерфи налил мне виски. – Сегодня ты все равно никуда не пойдешь, так что постелим тебе наверху.

– Спасибо, – сказал я. – Но только рассветет, я сразу тронусь.

На следующий день рассвета не было. Все застилали тучи и снег.

И следующий день был не лучше. И следующий. Мерфи мне объяснил, что это уже на всю зиму. Как только снег тут выпадал, он держал крепче боа-констриктора.

Конечно, мы много говорили возле кухонного очага. Это было нелегко – пересказать, что говорила мне Бернадетта о том, почему взрослые опсихели, об этих двух разумах в голове. Я мямлил, подбирая слова, и по временам гадал, не считают ли они меня сумасшедшим. И некоторые мои сравнения для человеческого разума тоже были не слишком удобоваримы:

– Представьте себе, что вы купили видеомагнитофон. Вот это и есть ваш мозг. К нему вам дали две кассеты. Одна пустая – это разум номер один, который потом и станет вашей личностью. На второй ленте записано много чего, и к этому вы ничего ни добавить, ни стереть не можете – это ваш бессознательный разум, номер два...

И вдруг одна светлая девица, которая сидела тихо, как манекен, сказала:

– Блин! Знаешь, мне в этом году казалось, что я съезжаю с нарезки, но я кое-что думала в эту сторону. А в школе узнала про этого типа, доктора Юнга. И про то, как у нас в голове помещается не один ум, а два.

Для меня было огромным облегчением узнать, что есть тут кто-то, понимающий, о чем я толкую.

И мы проговорили еще сутки, и все пришли в жуткий восторг.

А мой восторг каждый раз тыкался мордой об стол, когда я выглядывал в окно и видел, что снег валит не хлопьями, а комьями.

Я пробыл у них уже неделю, когда мне приснился сон. Я видел себя в большом доме и писал что-то, что мне казалось таким важным, что шея согнулась навеки от неудобного положения за столом.

И в моем сне был мой брат.

– Братишка, что ты пишешь?

– Я пишу книгу. Я должен все записать на бумаге – а вдруг со мной что-нибудь случится? – И тут я поднял озадаченные глаза. – А почему то, что со мной было, будет еще хоть для кого-то важным?

– Пиши книгу, брат, пиши книгу.

Когда я проснулся, я уже знал, что должен сделать. Это было вполне ясное послание от старого второго номера у меня в голове. Записать все. Так будет легче дать людям знание, которое спасет им жизнь.

И пока я расправлялся с беконом и яйцами, мне стукнуло в голову, что я теперь вроде нового апостола нового века. Господи, у моих школьных учителей был бы разрыв сердца, узнай они, что я собрался писать книгу.

Мерфи понял, что мне нужно, и помог найти вот этот дом у реки. За много миль отовсюду, он дает мне покой, который нужен для писания всего вот этого.

Хотя дом от его фермы всего в семи милях, мы добирались туда сквозь вьюгу шесть часов.

Естественно, я хотел побыстрее вернуться в Эскдейл. Эта потребность горела во мне расплавленным металлом, но я знал, что это было бы самоубийство. Погода была абсолютно арктической. И в определенном смысле это было на пользу. Я понимал, что плохая погода для меня будет плохой и для Креозотов – она помешает им двигаться на Эскдейл.

• Предыдущая
• 58/69
• Следующая