Секира и меч - Зайцев Сергей Михайлович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/87
• Следующая

— Всего лишь ухо покрутил! Это разве обида?.. От родичей моих мне посильней доставалось… К тому же… — болгарин посмотрел на Волка и Щелкуна и замолчал.

— Что — к тому же?.. — спросил Глеб.

Васил показал на побратимов:

— Эти люди, я вижу, с тобой. Можно и я буду держаться поближе? Я пригожусь…

Глеб улыбнулся:

— Икона мне на дороге ни к чему, грамот мне никто не посылает, рубаху у врага отниму — вон, хотя бы, у того же Ганса; стричься, бриться и сам могу — ножом махну — и стрижен, и брит; зубы у меня все крепкие, как у того Волка; танцев не люблю… Разве что привлечет меня беседа.

Васил оживился:

— Ты скажи, о чем говорить, и я не смолкну до вечера. Говорливость моя особенная — она дана мне от рождения. Вот ведь как было!.. Все младенцы рождаются и кричат: «Уа!.. Уа!..». Я же, родившись, вскричал: «Как тут у вас?».

Щелкун засмеялся:

— Трещишь как сорока! За это тебя родичи и били…

Васил не обиделся:

— Я знаю, как быть полезным… Я с этими людьми уже неделю иду — от самой Паннонии. И научился понимать их языки.

— Вот как! — Глеб удивленно вскинул брови. — О чем же говорят сейчас эти люди?

Васил прислушался к разговорам устало бредущих крестоносцев и сказал:

— Они говорят: «Вот ведь какой дурень этот Ганс! Детей наплодил целый воз, а умом беден! Детям с детства не на кого опереться!»

Волк не поверил:

— Все ты выдумываешь, друг! Разве возможно за неделю узнать чужой язык?

Васил сказал:

— Я очень способный к языкам и вообще ко всяким разговорам… А дети Ганса — вот они сидят, на возу.

Глеб и побратимы посмотрели на чумазых ребятишек. Рядом с детьми сидела на возу худая, очень грустная женщина. Наверное, их мать.

Васил добавил:

— Говорят, троих детей Ганс уже похоронил. Но он особо не печалится. Он даже смеется: утверждает, что останься он дома, то похоронил бы уже всех детей. Смеется и пьет ракию… Я не обижаюсь на него. Всего лишь ухо накрутил!.. Но вы опасайтесь: он очень злой и постарается отомстить.

Глеб оглянулся на Ганса. Тот все еще буравил его недобрым взглядом.

Глеб сказал молодому болгарину:

— Ты чудак, Васил! Зачем спрашиваешь нас, где тебе идти? Иди где хочешь. Можешь и возле нас — ты же дорогу не перегородишь… А коль скоро у нас зашел такой разговор, скажи, кто вон тот человек — смуглый, с длинными волосами? Он еще подходил ко мне недавно.

— О, это Гийом! — болгарин так и расплылся в улыбке. — Он кузнец. Его все уважают.

Глеб сказал:

— Это хорошо, что еще есть такие люди, которых уважают. Хотя я уже давно таких не видел.

— Значит, у тебя было много врагов?

Глеб оставил этот вопрос без ответа. Сам спросил:

— За что же все уважают Гийома?

— Он справедлив, — убежденно ответил Васил. — Пожалуй, как ты. Ему доверяют делить добычу. Не раз бывало — из своей доли он давал слабому.

Глеб кивнул:

— Если это правда, то он достойный человек. И я был бы не прочь с таким сблизиться.

Васил обрадовался:

— Если двое достойных пожмут друг другу руки, мир будет крепко стоять.

Волк похвалил болгарина:

— Ты, и правда, умеешь развлечь беседой.

А Васил, все еще обращаясь к Глебу, сказал:

— Гийом к тебе подходил, предлагал подковать коня, а ты отказался. Он, как видно, решил, что ты нелюдимый человек.

— Ты же знаешь теперь, я не понял его слов, — ответил Глеб. — А коня надо подковать. Видишь, страдает конь?

Васил, очень обрадованный, засмеялся:

— Я же говорил, что пригожусь!

Он был очень добрый парень, открытая душа. Говорят, с такими спутниками дорога короче, а ночь светлее. И беда — не беда…

Васил тут же нырнул в толпу крестоносцев и через некоторое время вернулся вместе с кузнецом Гийомом. У того в руках были клещи, большой молоток, подкова, гвозди.

Глеб и Гийом, глядя в глаза друг другу, обменялись рукопожатием; руки о обоих были одинаково крепки и широки. И Глеб, и Гийом были приятно удивлены этим. Не каждый день великан встречает равного!..

Вдвоем они быстро подковали коня. И Гийом опять похлопал Глеба по плечу, что-то сказал.

Васил был рад послужить толмачом:

— Гийом говорит, что ты и твои друзья можете останавливаться у его костра.

Глеб пожал плечами:

— Мы ведь можем разложить и свой костер.

Болгарин покачал головой и пояснил:

— Останавливаться у костра Гийома — большая честь. Это здесь всякий знает. Самое разумное — воспользоваться гостеприимством.

Они шли по дороге и разговаривали.

Бывает немало тому примеров, как глупая, злая выходка дурня сплачивает умных людей. Выходит, и дураки миру полезны.

На ночь расположились, не отходя далеко от дороги. Холмы, кое-где покрытые лесом, осветились кострами. Куда хватало глаз — всюду горели костры. Их были сотни. У кого находилось что-нибудь из съестного, готовили ужин, у кого еды не было, забивались спать к кому-нибудь под телегу или ложились прямо под открытым небом. Многие ушли на ночной промысел — грабить ближайшие болгарские деревни.

Глеба удивило, что от некоторых костров послышались песни. На самых разных языках. Грустные или задорные. Эти люди, крестьяне и мастеровые, именуемые крестоносцами, несмотря на тяготы пути, несмотря на болезни, косившие их ряды, и кровавые стычки, уносившие многих и многих, находили время для веселья. Они не сомневались, что лучшее будущее ждет их: плодородная земля, в коей произрастает все, что только посадишь; сказочные сады с невиданными плодами; богатые города, которые станут твоими, когда ты изгонишь из них неверных, а главное — свобода! Твои дети вырастут свободными, не будут гнуть спину на господина. Быть может, сами станут господами…

Об этом пели у костров. Прямо здесь слагали песни.

Возле костра кузнеца Гийома расположились человек десять. С ними Глеб, Волк и Щелкун. В большом котле готовили какое-то варево. Старая женщина помешивала варево ложкой. Этой женщине в подол Щелкун насыпал четыре пригоршни муки. Женщина посмотрела на него удивленно: она давно ничего не делала из муки. Сидящие у костра сразу оживились. Они поняли, что к вареву будет хлеб…

Эти крестьяне были вооружены как попало. Глеб это сразу заметил: дубинки, косы, цепы, молоты, остро заточенные палки; редко у кого — меч. Почти все — без доспехов, без щитов; почти все — пешие.

У костра, показывая на Глеба и побратимов, спрашивали, откуда эти люди.

Гийом отвечал, что из Рутении.

— О! Рутения… Рутения… — кивали крестоносцы головами. — Край земли…

Скоро ароматом лепешек потянуло от костра.

Крестьяне с интересом рассматривали Глеба, Волка и Щелкуна:

— Крепкие воины! Ты, Гийом, не отпускай их от себя…

Гийом рассмеялся:

— Такие уходят, не спросясь, а приходят, не ожидая приглашения, — с мечом.

Люди у костра назвали себя. Здесь были: Генрих, Анри, Франсуа, Франц, Огюстен, Поль, Богомил, Карл и еще некоторые, имен которых Глеб не запомнил. Женщину звали Моника. Право, странные имена бывают у людей на свете.

Глеб назвал побратимов:

— Это Волк. А это Щелкун.

И Волк показал зубы.

Крестьяне сказали:

— С такими зубами зачем ему оружие?

Щелкун пропел соловьем; соловьиная трель сменилась орлиным клекотом; клекот — уханьем филина; потом были еще: чириканье синички, курлыканье журавля, токование глухаря, треск сороки, крик чайки…

Затем Глеб сказал:

— Щелкун известен тем, что съел однажды живую мышь.

— Вот чудак! — посмеялись крестьяне. — Он что?.. Помирал с голоду? С таким умением подражать голосам птиц он в любом городе найдет себе пропитание. Любой хозяин усадит его за стол, желая потешить детей. А в рыночный день этот Щелкун может озолотиться.

— А вот Васил. Он на все руки мастер.

— Знаем его! — опять засмеялись у костра. — Всюду бездельник свой нос сует.

Эти слова Васил тоже честно перевел.

Утолив голод, продолжили разговор.

• Предыдущая
• 50/87
• Следующая