Секира и меч - Зайцев Сергей Михайлович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/87
• Следующая

Мстислав велел:

— Подгоняй людей! Скоро отдохнут, — он оглянулся на дорогу. — За тем лесом, говоришь, Сельцо?

— Да, близко уже, — десятник опять затыкал дырку в щеке. — А вы все же не вырывайтесь вперед, господин. Здесь люди, точно, живут одним днем.

Мстислав не ответил, пустил коня рысью. Святополк, бросив на Корнила насмешливый взгляд, поскакал за князем.

Когда киевлянин был уже достаточно далеко и не мог слышать Корнила, тот сказал:

— Ублюдок!..

И плюнул на след Святополка.

Воины на худых изможденных конях были уже близко.

— Что, Корнил?..

— Говорю: поторапливайтесь!..

Теперь десятник намеренно держался от князя чуть поодаль. Он понял: у Мстислава и Святополка свои разговоры, в которые они не хотят посвящать никого. Значит, нечего раздражать князя. Разумнее будет держаться своего места!..

«Что-то замышляют. За должников взялись, — раздумывал Корнил. — Но не следовало бы им начинать с Аскольда. Как бы не ошиблись! Помельче бы им кого выбрать!.. У Аскольда — девять сыновей. Правда, все, кроме младшего, живут своим домом. Но стоит только их кликнуть… И готова дружина! Ох, не просто будет с ними сладить! Все сыновья у Аскольда — великаны и смельчаки. Особенно младший. Кажется, Глеб… Отчаянная голова! Воин от рождения. И прозвище у него — Воин…»

Десятник покосился на своих дружинников.

«Тоже неслабые люди. В обиду себя не дадут. Испытанные».

Он улыбнулся своим мыслям. Со стороны его улыбка выглядела кривой злой ухмылкой. Корнил уже десять лет ухмылялся так. И никак иначе. Иначе он просто не умел; изуродованная щека не позволяла. Так зло и криво десятник улыбался всем: и князьям, и иным господам, и женщинам, которые ему нравились… Многих, кто послабее духом, бросало в дрожь от его «улыбки». Корнил это знал. Иногда это ему нравилось, иногда злило его — в зависимости от настроения.

Сейчас никто не видел его злобной ухмылки.

Десятник тяжело глядел в спину князю и Святополку. Крепкие белые зубы поблескивали через дырку в щеке.

«Молод еще Мстислав. Рано Владимир дал ему удел, рано отделил. Не тому человеку молодой князь доверился, не с тем тайные разговоры говорит. Старый Владимир всегда больше полагался на тех, кто умело владеет мечом, чем на тех, кто велеречив не в меру и за пиршественным столом чувствует себя вольготно — подобно рыбе в воде. Старый Владимир никого к себе не приближал».

Корнил вздохнул. Взгляд его зацепился за рыжеватые волосы Мстислава, выглядывающие из-под отороченной мехом шапки.

«Неужели только за цвет волос порой зовут его Златым? Неужели не разберется, не блеснет золотым разумом, не прогонит от себя хитрую змею? По наущению змеиному будет жить?.. По следу змеиному ходить?.. С языка змеиного говорить?.. Наберется от высокомерного высокомерия?.. А десятник так и останется десятником?..»

Между тем Святополк с оглядкой — нет ли кого поблизости, не подслушивает ли кто — говорил:

— Все решает казна. Пуста она — на тебя никто и не взглянет. И к слову твоему не прислушается никто. Даже отец. Он будет слушать твоих братьев, у которых тяжело в кошельке. В твою сторону и не взглянет… А полна будет твоя казна, соберешь дружину. И не в тридцать человек, а в триста. Какое там! В три тысячи!.. Тогда тебе, Мстислав, никто не указ. Ни братья твои, ни даже отец в Чернигове!.. Это истина.

Мстислав внимал этим речам с искрой надежды во взоре. А Святополк продолжал:

— Отнимешь уделы у старших братьев. Что тебе оглядываться на них! Войдешь во вкус, почувствуешь силу… И Чернигов обложишь. Скинешь с престола отца. А там и прямая дорога на Киев. Всей Русью править будешь!..

При этих словах вздрогнул молодой Мстислав, выше приподнял голову.

Медоточивые речи Святополка проникали ему в самое сердце. Хитрый киевлянин заглядывал князю в глаза, был неумолчен:

— Я же не говорю, что ты лишишь их жизни: братьев и отца. Ты дашь им по такому уделу, какой сейчас у тебя. А сам возьмешь их власть. И сложишь воедино. И тогда сумеешь многое! Вообрази только: вся Русь — от моря до моря — у твоих ног. Ты ею правишь. Ты наравне с иными государями, ты многих выше. Ты — в жемчугах и пурпуре. Твой трон высок, только Бог над тобою… Ты сносишься с латинским миром, ты с Царьградом ведешь переписку… Со всех торговых подворий к тебе стекаются золотые ручейки…

— Что ж тут невозможного! — уверовал Мстислав.

— Вот, вот! — воодушевился Святополк. — И не так уж много от тебя требуется, князь! У тебя уже многое есть: родовитое имя, молодость, а значит — будущее; есть приметная внешность, ум… И очень важно: есть честолюбие!.. Лишь не хватает казны. А почему?.. Ты сердцем, видно, добр. Ты мягок. Потакаешь бездельникам, памятуя о былых заслугах, множишь должников… Будь жестче, князь. Увереннее бери то, что принадлежит тебе. Не давай спуску таким, как Аскольд. Вставай им на плечи, иди по их костям.

— Ты прав, конечно. Мы пойдем с тобой далеко. Мы пойдем до самого Киева.

— О Киев!.. — вздохнул Святополк.

Тем временем они проехали лес. За лесом увидели вырубки, за вырубками — только что вспаханные поля, а за полями — Сельцо. Издалека услышали лай собак.

Слева от дороги заметили пахаря в поле. Понукивая на кобылку, он шел за плугом, переворачивая толстые жирные пласты земли. Борозда взбиралась на горку.

— К нему подъедем, — сказал Мстислав. — Спросим, кто такой.

Святополк пожал плечами:

— Что спрашивать? Их сразу бить надо, если хочешь в Киеве хозяином сесть…

Здесь десятник выехал на опушку, присмотрелся к пахарю, нахмурил брови:

— Это Аскольд.

— Вот как! — оживился князь.

— Он-то нам и нужен, — обрадовался Святополк.

Всадив в бока коней золоченые шпоры, они поскакали по пашне. Корнил, скрипнув зубами, погнал коня за ними.

Сильно пахло землей, перегнившей листвой.

Старый Аскольд не сразу заметил князя: может, плуг громко скрипел, шуршала земля, постукивали о лемех камешки; может, с возрастом глуховат стал. Пахал себе и пахал… Но, видно, почуял неладное. Остановился, утер рукавом пот со лба, медленно оглянулся.

В двух шагах от него улыбался из седла молодой князь. Рядом на вороном коне сидел какой-то незнакомец. Взгляд у него был неприятный — точно буравом сверлил. И еще подъезжали какие-то люди.

Оглядывая лица, прищурился Аскольд. Только одного из воинов узнал — десятника Корнила. Этого человека трудно не узнать: очень уж приметное у него на лице осталось уродство после ранения. Остальные воины Аскольду были незнакомы, молодые.

Князь Мстислав загораживал солнце; склонился из седла:

— Ты Аскольд?

Голос князя показался Аскольду веселым. Это настораживало. Ведь явился сюда Мстислав явно не на веселье и не на охоту. Слухи до Сельца доходили: поехал князь по деревням «кормиться».

Ответил пахарь:

— Я Аскольд. А ты разве меня не узнал?

Мстислав недобро усмехнулся:

— Почему я должен тебя узнавать? Оброк ты не платишь, подарков мне не везешь… Мой человек говорит, а у него записано, что ты ничего мне не даешь, — князь кивнул на незнакомца с неприятными глазами. — Он говорит, что за те два года, какие я правлю этими землями, ты ни разу ничего не дал. Что скажешь?..

Аскольд молчал. Глядел на князя снизу вверх. Потом перевел взгляд на незнакомца, потом на Корнила-десятника. Лицо Корнила, с которым Аскольд не раз ходил на половцев и на некоторые русские города, с которым ел из одного котла и накрывался одной накидкой, не выражало ничего. Это сейчас было не лицо, это была холодная каменная маска. Ничего хорошего не стоило ожидать Аскольду от человека с таким лицом.

И другие воины смотрели равнодушно. Взяли Аскольда в кольцо. Не спешивались — дурной знак.

— Что молчишь? — бросил молодой князь.

Аскольд развел руками:

— Нечего мне дать. Годы неурожайные были: то засуха, то потоп. А семья большая… Зима была холодная, заждались тепла. Голод у людей. Болеют люди. Болеет скот… У меня вот осталось немного на семена…

• Предыдущая
• 2/87
• Следующая