Соблазнительная обманщица - Брэдли Селеста - Страница 3

– Мне надо отвезти тебя домой, – с сожалением проговорил он.

Ее быстрый и смелый ответ был для него полной неожиданностью.

– Да, конечно. Ты со мной позавтракаешь?

Его глаза округлились, а рот чуть приоткрылся, но, сверкая глазами и высоко подняв голову, она молча ждала, пока он оправится от шока.

К счастью, на это ушло не слишком много времени. Его лоб разгладился, а на губах появилась смущенная мальчишеская улыбка.

Тут она позволила себе откинуться на спинку сиденья, плотнее завернувшись в свою накидку.

– И вели кучеру не жалеть коней, – лукаво посоветовала она…

А потом захихикала, когда он со смехом притянул ее к себе.

Тот поцелуй… Ах! Это воспоминание было невероятно четким и живым. Ее губы были мягкими – но не пассивными. Она ответила на его поцелуй с таким жаром, словно ее переполняла решимость отведать все, что способна предложить ей жизнь.

Когда он, наконец, отстранился, задыхаясь и сгорая от желания, она на мгновение замерла в его объятиях, потупила глаза и вмиг растеряла всю свою храбрость.

Он провел костяшками пальцев по ее щеке и чуть не задохнулся от ощущения горячего шелка ее кожи.

– Ты настоящая?

Этот вопрос заставил ее покачать головой – это было почти дрожью изумления.

– Я просто… просто Мэдлин.

Он одним пальцем приподнял ей голову и всмотрелся в лицо. Несмотря на полумрак, он полностью смог насладиться изумлением, отразившимся в ее взгляде.

– Не совсем так, – поправил он ее. – Ты теперь моя Мэдлин.

«Моя». Как глупо давать такое обещание, ведь он впервые увидел ее только этим утром. И тем не менее это была правда. С этой секунды она была всегда и навечно его.

Как это часто бывает с людьми, у которых все есть, столкнувшись с недостижимым, Эйдан де Куинси потерял голову.

Он не мог ею насытиться. Он не мог прожить и дня, не заключив ее в свои объятия. Такая страсть, такая жажда должны были бы его испугать – однако он мог только желать о большем.

Ведь, несмотря на ее искренние улыбки и вздохи наслаждения, в его Мэдлин было нечто такое, что оставалось для него недоступным. Он обнимал ее целую ночь напролет – и все-таки чувствовал, что по-настоящему она ему не принадлежит.

Если он пытался с ней сблизиться, это заставляло ее только сильнее отстраняться. Испуганный ее упрямой холодностью, он в один прекрасный день сделал ей предложение – вырвал сердце у себя из груди и подал его ей к чаю на тарелочке: предложил ей все, что у него было, и все, что будет в будущем, лишь бы она навсегда стала его.

– Прошу тебя, будь моей женой!

Стоило только этим словам сорваться с его уст, как он почувствовал, что она пытается отнять у него свои руки. Он инстинктивно чуть сжал свои пальцы, а она с тихим вскриком вырвалась и отстранилась.

Столь явное, убийственное неприятие заставило его заледенеть. Мэдлин на минуту отвернулась от него, крепко обхватив себя руками. А потом выпрямилась, тыльной стороной ладони отвела прядь волос, упавшую ей на щеку, и с улыбкой повернулась к нему.

Это была фальшивая, неискренняя улыбка. Ему не удалось разгадать ее истинный смысл. Ужасаясь, что его теплая, чудесная Мэдлин так мгновенно изменилась, он попытался уговорить ее изменить решение.

Но надтреснутый искусственный смех любимой показался ему похожим на звук бьющегося стекла.

– Не нужно быть таким серьезным, дорогой, – сказала она ему, вскидывая голову. – Мы ведь просто мило, позабавились. Совершенно не нужно все портить этим нелепым разговором о браке!

Нелепым! Это слово, ее смех, яркие пятна румянца, внезапно выступившие на ее бледных щеках… Все это навсегда запечатлелось его памяти и сердце. Она посчитала его страсть нелепой!

Ему следовало уйти. Просто-напросто собрать лохмотья своего разорванного достоинства и удалиться.

Вместо этого он начал умолять ее сдавленным, жалким голосом. Когда он увидел, что это нисколько ее не тронуло, он вытащил из кармана рубиновое кольцо, своей бабки и встал перед ней на одно колено.

– Моя дорогая, моя любимая! Пожалуйста, будь моей!

Но эти мольбы еще не успели смолкнуть, как он понял, что все напрасно. Выражение ужаса и страха, которое появилось в ее взгляде, его быстро отрезвило.

Он не помнил, как поднялся с пола. Мучительная боль, сдавившая ему грудь, замедляла его движения, словно он преодолевал сопротивление толщи воды. Он обнаружил, что стоит в прихожей и держит в руках шляпу – и только в этот момент смог наконец набрать достаточно воздуха, чтобы прийти в себя.

Он устремил на нее холодный взгляд. Мэдлин стояла в дверях крошечной гостиной, в которой они провели так много счастливых часов.

– В таком случае, мадам, с меня достаточно милых забав. Прощайте.

Чуть больше трех лет и девяти месяцев спустя…

Джентльменам не положено глазеть наледи, но Эйдан невольно уставился на особу, обосновавшуюся на верхней ступеньке его лондонского клуба и беспокойно ерзавшую попой на холодном камне.

Она выглядела очень хорошенькой и очень чистенькой, если не считать одного пятна городской сажи на милом носике. Против чего никаких возражений у него не было. Нет. Проблема – если она и существовала – заключалась в возрасте этой леди.

Судя по виду, ей трудно было дать больше трех лет.

Довольно неожиданная картина: малютка, такая хрупкая на фоне внушительного георгианского фасада клуба «Браунс». Казалось, что даже закрытые ставнями окна смотрели на нее с суровым осуждением, а громадный портик как будто готовился ее проглотить.

Однако этот клуб был не таким устрашающим, как те, что носили имена Брука и Будла – строгие неоклассические здания с колоннами в древнегреческом стиле, располагавшиеся в более престижной части Сент-Джеймс-стрит. Нет, клуб «Браунс» был похож на старого дядюшку: толстого, квадратного и слишком приверженного винопитию, чтобы внушать настоящий трепет. «Браунс» задержался среди лавок, Продававших дорогой табак и прекрасное спиртное, словно не желая поменять близость к этим радостям жизни на более престижный адрес.

Изящный полукруг ступеней, ведущих к дверям клуба, был мраморным, и хотя подошвы многих поколений «знаменитых джентльменов» истерли камень до благородной усталости, Эйдан был готов поставить все свое великолепное поместье Бланкеншип на то, что их еще никогда не использовали в качестве скамейки для очень маленькой женщины.

Как правило, Эйдан избегал всех представительниц прекрасного пола. Поскольку на следующей неделе должны были начаться заседания парламента, он с чувством глубокого облегчения оставил свою матушку в величественном одиночестве поместья Бланкеншип. Обычно при должном старании ему удавалось отговариваться ссылками на возложенные обязанности в течение большей части года. Он объезжал свои поместья и выполнял общественный долг в палате лордов. И при этом тщательно избегал всяческих балов и приемов, поскольку леди Бланкеншип истолковала бы его появление там как готовность выбирать невесту. А этого ему хотелось бы меньше всего.

Тем не менее даже многодневный прием в загородном поместье, полном приставучих девиц на выданье и их маменек, нацеленных на определенный результат, был бы предпочтительнее бесконечных недель холодных, равнодушных разговоров с женщиной, которая его родила, но с которой в детстве он виделся не больше получаса в день.

К несчастью, его матушка пообещала предоставить лондонский особняк кузенам Эйдана Бридлавам (которых его друг Джек когда-то прозвал Любобредами), чтобы те могли ввести в свет старшую девицу из их многочисленного потомства.

Мысль о такой шумной компании была почти столь же невыносимой, как и перспектива провести хотя бы еще один тоскливый день с леди Бланкеншип. Чтобы сохранить свой разум в целости на время парламентской сессии, Эйдан поселился у себя в клубе – превосходном клубе «Браунс», этом бастионе мужского одиночества, не допускавшем в свои стены женщин.