Сад Рамы - Кларк Артур Чарльз - Страница 1

• 1/108
• Следующая

29 декабря 2200 года

Две ночи назад в 10:44 по гринвичскому времени далекой Земли во Вселенную явилась Симона Тиассо Уэйкфилд. Жуткое испытание. Мне казалось, что я уже достаточно повидала в жизни, но ничто — ни смерть матери, ни золотая олимпийская медаль Лос-Анджелеса, ни тридцать шесть часов, прожитые с принцем Генри… даже рождение Женевьевы под бдительным присмотром отца в госпитале Тура — не вызывало столь сильных чувств, как облегчение и радость, испытанные мной, когда я наконец услыхала первый крик Симоны.

Майкл предсказывал, что ребенок родится на Рождество. В обычной своей милой манере он поведал, что Господь намеревается послать нам знак, и космическое дитя непременно родится в день, когда, как полагают, на свет явился Христос. Ричард посмеивался, как делает он всегда, когда религиозный пыл заставляет Майкла увлекаться. Но когда в Сочельник я ощутила первые схватки, пришлось поверить и моему мужу.

Ночь под Рождество я проспала, а перед пробуждением увидела сон, живой и яркий. Я гуляла возле нашего пруда в Бовуа, играла с моим домашним селезнем Дюпуа и дикими кряквами, как вдруг услыхала голос. Кто говорил, я понять не могла, ясно было одно: это — женщина. Она сказала, что роды будут крайне тяжелыми и, лишь собрав все свои силы, я смогу произвести на свет своего второго ребенка.

На Рождество, после того как мы обменялись бесхитростными подарками, запрошенными у раман, я начала готовить Майкла и Ричарда к возможным осложнениям. Наверное, Симона действительно родилась бы на Рождество, если бы умом я не понимала, что оба они ничем не способны помочь мне. Должно быть, моя воля дня на два отодвинула дату рождения.

На Рождество мы поговорили о том, что придется делать поворот. Я надеялась, что за последнюю неделю, когда плод будет опускаться, головка установится правильно, однако права оказалась лишь отчасти. Дочка действительно вошла головкой вперед в родовой канал, но личико было обращено к животу, и после первых серьезных схваток продвижение остановила лобковая кость.

На Земле врачи скорее всего сделали бы мне кесарево сечение. Возле меня дежурил бы врач, и при первой возможности с помощью роботоинструментов он постарался бы развернуть младенца так, чтобы избежать подобного положения.

В конце концов боль сделалась едва переносимой. В перерыве между сильными схватками я выкрикивала распоряжения Майклу и Ричарду. От мужа толку почти не было. Вид моих мук — «всей этой жути», как он позже выразился — лишил его самообладания, и он не мог помочь ни при эпизиотомии[1], ни когда потребовалось воспользоваться самодельными форцепсами, затребованными у раман. Майкл, благословенная душа, обливаясь потом, хотя в комнате было прохладно, галантно старался следовать моим лихорадочным указаниям. С помощью скальпеля из моего набора он раскрыл мое лоно пошире и, потеряв лишь какое-то мгновение из-за всей крови, нащупал головку Симоны форцепсами. С третьей попытки он умудрился возвратить ребенка в родовой канал и повернуть головку в правильное положение.

Когда девочка появилась на свет, оба они заорали. Я изо всех сил старалась контролировать собственное дыхание и боялась, что потеряю сознание. И когда новые мощные схватки буквально выбросили Симону на подставленные руки Майкла, жуткая боль заставила меня взвыть. Отец — это его обязанность — перерезал пуповину. Когда Ричард покончил с этим, Майкл поднял Симону, так чтобы я могла ее видеть.

— Это девочка, — со слезами на глазах проговорил он, и я, слегка приподнявшись, поглядела на нее. На первый взгляд она была похожа на мою мать — как две капли воды.

Я заставила себя сохранить сознание, пока отходил послед, и по моим указаниям Майкл зашил все разрезы, а потом позволила себе полностью отключиться. Как прошли последующие двадцать четыре часа, я не помню. Я так устала от беременности и родов — от первых схваток до момента рождения Симоны прошло без пяти минут одиннадцать часов, — что рада была сну. Дочь сосала охотно, и Майкл настоял, чтобы муж кормил ее, стараясь не совсем пробуждать меня. Теперь молоко моментально наполняет грудь, как только Симона берет сосок. Закончив с едой, она всегда кажется удовлетворенной. Просто прекрасно, что молоко ей подходит: я помню, что при вскармливании Женевьевы у меня были проблемы.

Всякий раз, когда я просыпаюсь, один из мужчин находится рядом. Ричард улыбается несколько напряженно, но все-таки улыбается. Майкл же, заметив, что я проснулась, торопится отдать Симону мне в руки или положить на грудь. Когда она начинает пищать, он качает ее и приговаривает: «Какая красотка».

Сейчас Симона спит возле меня, запеленатая в нечто похожее на одеяло, изготовленное раманами (нам очень сложно понятным нашим хозяевам количественным методом определить характеристики, которыми должна обладать ткань, — скажем «мягкость»). Девочка действительно похожа на мою мать. Она родилась смуглой, наверное, даже более темнокожей, чем я сама, и на голове курчавятся угольно-черные волосики. Темно-коричневые глаза, голова шишечкой — после трудных родов… Красоткой трудно назвать. Впрочем, Майкл прав. Она великолепна. Мои глаза уже угадывают будущую красоту этого слабого, красноватого существа, часто посапывающего возле меня. Добро пожаловать на свет Божий, Симона Уэйкфилд!

6 января 2201 года

Уже два дня я погружена в уныние. Я устала. Как я устала! И хотя я прекрасно понимаю, что нахожусь в типичном послеродовом состоянии, от этого не легче.

Этим утром было хуже всего. Я проснулась раньше Ричарда, спавшего рядом на своей половине матраса. Поглядела на Симону, мирно посапывавшую в раманской колыбели у стенки. Несмотря на всю любовь к дочери, не могу представить себе, как сложится ее будущее. Радости хватило на семьдесят два часа, теперь она совершенно исчезла. В уме моем бежит беспрерывный поток безнадежных соображений и вопросов, не ведающих ответа. Как ты будешь жить, моя маленькая Симона? Как мы, твои родители, сможем обеспечить тебе счастливую жизнь?

Моя милая девочка, ты родилась на гигантском космическом корабле внеземного происхождения и обитаешь в подземном логове вместе с родителями и их добрым другом Майклом О'Тулом. Все мы, трое взрослых, которых ты узнаешь, — космонавты с планеты Земля, члены экспедиции «Ньютон», посланной почти год назад исследовать цилиндрический мирок, названный нами Рамой. Твои отец и мать вместе с генералом О'Тулом оказались единственными людьми на борту этого инопланетного корабля, когда Рама резко изменил траекторию, чтобы избежать уничтожения фалангой ядерных ракет, выпущенных с обезумевшей от страха Земли.

Наше подземелье находится посреди таинственных небоскребов в островном городе, который мы называем Нью-Йорком. Он окружен замерзшим морем, что обегает по периферии весь огромный космический корабль и делит его надвое. Сейчас, по расчетам твоего отца, мы еще находимся внутри орбиты планеты Юпитер — огромного газового шара, ныне расположенного на противоположной от нас стороне Солнечной системы, — за нашим светилом. Гиперболическая траектория скоро уведет нас за пределы Солнечной системы. Мы не знаем, куда летим, кто построил этот корабль и почему. Нам известно, что не мы одни обладаем здесь разумом, но кто наши спутники и откуда они родом, мы не знаем. Есть основания полагать, что некоторые из них могут быть настроены враждебно к нам.

Снова и снова крутились в моей голове эти мысли. И каждый раз я приходила к одному и тому же безрадостному выводу: нет прощения взрослым, считающим себя зрелыми людьми, которые осмелились дать жизнь беспомощному и невинному созданию в столь непонятных… более того, совершенно непредсказуемых условиях.

• 1/108
• Следующая