Наедине с булимией. Обретая себя. - Брамс Алина - Страница 9

– это самое отвратительное, с чем может столкнуться человек? О, бедная моя девочка, как же ты

ошибаешься! Во мне нет ничего отвратительного, я всего лишь иллюзия, нервное истощение,

душевное кровотечение. Я сама жизнь. Я искренняя, верная, благодарная. Посмотри на этого

мужчину, так гордо идущего к своему отличному автомобилю. Да, машина действительно хороша,

но что общего между ним и ей? Что хочет он прикрыть под крышей этой сверкающего механизма?

Может быть, то, что он, как последний червяк, готов унижаться ради прибавки к жалованью? Что

он переспал с девицей, заразившей его гепатитом? Что он не моет руки после туалета и спит,

засунув руку в трусы? Что в его мечтах он жалеет, что родился не женщиной? Что единственное

его удовольствие – это выпить два литра пива, заев их чипсами, и, отрыгивая и издавая звуки из

заднего прохода, смотреть порнофильмы? И такого человека ты назовешь чистым и благородным?

Я не возражала, лишь с интересом разглядывала севшего в автомобиль мужчину, маленького

роста, с начинающейся лысиной, небольшим животиком и, по всей видимости, бегающим

взглядом, учитывая, как нервно он огляделся по сторонам.

Она продолжала:

– Но, конечно же, не все мужчины такие. Есть и как этот, - Она ткнула пальцем на другой

автомобиль, спортивный, из которого только что выпорхнул красиво одетый мужчина,

разговаривающий по мобильному телефону. – О, этот типчик мой любимый. Его зависимость –

агрессия. Знаешь, какая у него любимая игрушка? Довести женщину до истерики, а потом врезать

ей, избить ее до внутренних подтеков, но без следов. Он холостяк, и женщины льнут к нему еще

больше, принимая жестокость за силу. Недавно он завел себе бойцовскую собаку, и по выходным

возит ее на бойцовские схватки. Он начинает заводиться и дрожать от возбуждения, когда видит

свару разгоряченных кусающих друг друга псов, он чует запах крови, и это сводит его с ума. В его

мечтах он так же разгрызает эту сучку из офиса, которая позволила себе указывать ему, что делать.

Он хочет избить ее до крови, фонтанов крови, месива на лице и теле. Но это лишь мечты, правда?

И он убегает от своих фантазий в автомобильной гонке, он хамит тем, кто ниже и слабее его, он

считает себя Богом. Но ночью он снова видит во сне себя подростком, на темной лестничной

площадке, и чувствует кулаки других мальчишек, и кровь из носа… и эту ярость, злобу, ненависть.

Ему страшно, и он идет на кухню, и курит, курит, сигарету за сигаретой. Пьет виски, запивает

водкой. И в гневе бьет рукой об стену. Я, по сравнению с ним, ребенок.

Она набрала воздух, встала. И снова села, продолжив:

– А эти женщины, что едут на маршрутке? Да все они лишь существуют, а не живут. Ты посмотри

на них, у них мечты изображены на лбу: чтобы муж не пил, свекровь исчезла, сын учился, а дочь

не гуляла беспрестанно. И все едят, безбожно пожирают. Они не чувствуют себя, не знают, и

зеркало для них их первый враг. Оно им служит лишь для того, чтобы подкрасить то, что мы с

тобой зовем лицом. А проститутки? Наркоманы? Пьяницы? Убийцы и маньяки? Политики? Врачи?

Насильники и извращенцы? Ведь список длинный.

– Но есть же в этом городе нормальные люди, - я попыталась возразить, но Она тут же злобно

ответила:

– В этом городе? Да в этом городе вообще не осталось нормальных в твоем понимании людей! И

те немногие, кто еще нормален, для остальных – выжившие из ума. Неужели ты не замечаешь

этого? Вся эта масса дышащих, потребляющих и изрыгающих из себя людей имеет сознание

младенцев, которые постоянно нуждаются в материнской груди. Весь мир они видят сквозь призму

сосания соски: чтобы познать что-то или, напротив, выразить себя - им нужно потребить.

Посмотри на них, вечно жующих, толпящихся возле еды! Им грустно – они едят, им страшно –

едят, одиноко – едят, радостно – едят, просто скучно – едят. Как материнское молоко для младенца,

еда – это все для них. Все эти люди одержимы пищевой зависимостью, небольшая часть из них

смеет признаться себе в этом, и лишь крохотная часть из части признавшихся смеет бороться.

– Какие страшные вещи ты говоришь, - я глубоко вздохнула. – Страшные и странные. Я не могу

поверить, не могу даже представить себе, что львиная доля окружающих меня людей больная

булимией. Я начинаю чувствовать себя, словно в Царстве Мертвых. Мне не по себе.

– Если тебя это успокоит, то есть еще небольшая часть людей, которые больны анорексией,

подружкой булимии. Хотя все это по сути одно и то же. Лишь переходящие друг в друга состояния.

– А как же нормальные люди? Где они?

– Что ты понимаешь под нормальными людьми? Что это есть такое? - Она серьезно глядела мне

прямо в глаза. – Ответь мне: что такое нормальный человек? Тот, кто не болен булимией?

– Ну да, и это тоже.

– Хорошо. У героинового наркомана, вероятно, нет булимии. Ты сочтешь его нормальным.

– Нет, но он же наркоман. Я имею в виду кого-то без вредных привычек, без зависимости.

– А, ну тогда, вот тебе пример: некурящий, непьющий, не употребляющий наркотики убийца - без

булимии. Нормальный?

– Ты с ума сошла!

– Тогда кто? Монах? Спортсмен? Но их уже считают ненормальными. А кто нормальный? Кто? -

Она не кричала, но Ее голос становился все резче.

– Я не знаю, - голова моя шла кругом. – Кто-то спокойный, уравновешенный, знающий смысл

жизни.

– На кладбище полно таких «нормальных», - Она рассмеялась.

– О, Боже. Ну, хорошо. Что ты хочешь сказать? Что булимия – это нормально? Что полностью

терять контроль над собой – нормально? Что есть и вырывать после еды – это нормально? Что

люди, которые этого не делают, все равно ненормальные?

– Нет, я хочу сказать, что даже если ты перестанешь вырывать после еды, то просто станешь

толстой ненормальной, - Она привстала с подоконника и кивнула на идущих с остановки людей. –

Как и многие другие, собственно. До тех пор, пока не разберешься, кто ты есть на самом деле.

Люди слишком много едят.

Она встала и ушла, а я осталась сидеть на подоконнике и долго разглядывала проходящих на

улице людей.

* * *

Все перемешалось в голове, грани реальности стали слишком расплывчатыми, чтобы в ней жить. Я

живу только в книгах – в реальности я умираю. Каждое утро, просыпаясь, я проклинаю этот новый

день и молю Бога о том, чтобы поскорее наступила ночь, а когда наступает ночь – я не могу

заснуть.

Какая-то часть меня умерла, а какая-то – проснулась. Вся моя жизнь - черно-белый фильм,

шахматная доска; в ней нет больше оттенков или тональностей, нет непредсказуемости и игры,

есть только резкие переходы из одного состояния в другое и структурная сетка мира. Мой мозг

безжалостно расчленяет все образы, которые видит, на функциональные составляющие, и это

начинает пугать меня.

Я жадно разглядываю людей, порой бесцеремонно, словно рыбок в аквариуме. Они мне кажутся

такими странными и далекими. Я наблюдаю за ними, спешащими на работу пешком или на

машинах, отдыхающими, едящими, разговаривающими друг с другом - и словно все их существо у

меня на ладони - их страхи, страдания, радости и желания.

У них нет мечты, в их душах нет света. Чем они живут, судорожно цепляясь своими слабыми

ручонками за реальность? Все сводится к ублажению своего тела, внутренностей, инстинктов.

Пробраться вверх, расталкивая локтями, чтобы глотнуть больше комфорта, больше иллюзии

власти и мнимой жизни? Этим они все живут? И я буду жить так же?

Я люблю комфорт, но не хочу всю жизнь гнаться за комфортом и не преследую цель забыться в

этой вечной гонке. Комфортный быт взамен комфорта души – нет, подобная сделка фальшива с

самого начала. Работать, чтобы купить вкусную еду и съесть ее потом в комфортном жилище в