Последний штрих - Кизис Диана - Страница 12

• Предыдущая
• 12/61
• Следующая

За четыре недели до сдачи итоговой работы у меня родилась идея. На этот раз я не стала советоваться с Флук. Я создам кукольный домик – самый что ни на есть настоящий кукольный домик, – моделью для которого послужит сгоревший незадолго до этого дом в Боулдере. В огне погибла семья. Меня очень взволновали газетные статьи, возможно, потому что в доме заживо сгорели мать, отец, сын, немного похожий на Генри, и дочь, которая, как мне казалось, слегка смахивала на меня. Я решила досконально воссоздать их жилище: книги, мебель, игрушки, – все, как было до пожара. Выклянчив у родителей деньги, я зачастила в магазин игрушек, расположенный в южной части города. Миниатюрные предметы интерьера стоили недешево, но мне хотелось воссоздать обстановку в мельчайших подробностях, так, чтобы защемило сердце. Обставляя комнаты в картонном домике, я учитывала планировку и ракурс, а в конце немного передвинула вещи, чтобы создать впечатление беспорядка, тошнотворное предчувствие грядущей беды.

Сесил часто приходила смотреть, как я работаю над проектом. Она обсуждала со мной мой замысел, иногда приносила бутерброд или бутылку кока-колы. Когда модель дома была готова, я начала писать с нее картины, по одной комнате в день. Я дотошно воспроизводила каждую мелочь. Мне было интересно, выйдет ли что-нибудь из моей затеи. Удивительно, но отстраненность, порожденная игрушечным масштабом, замечательно ложилась на полотно. Картины получились тревожными. Я бы даже сказала, жутковатыми. Особенно меня радовало то, что при внимательном рассмотрении – конечно, если зритель что-то смыслит в искусстве – было заметно, что картины списаны не с настоящих комнат, а с игрушечных. Я считала это своим большим достижением. В качестве последнего штриха я сожгла кукольный домик: теперь он существовал лишь на моих полотнах. Я дала своим картинам захватывающее, как мне тогда казалось, название: «Социологическое исследование № 4, в память о членах семьи Калипсо, которых тоже было четверо».

Картины даже не успели просохнуть, когда я притащила их в класс.

Флук постояла немного перед первым холстом. Перешла к следующему. Затем к третьему. К четвертому. Потом начала изучать мои методические материалы: вырезки из газет, процесс сооружения кукольного домика и его ритуальное сожжение. Она оттягивала высокий ворот свитера и жевала кисточку. Я замерла в предвкушении: сейчас она поздравит меня с тем, что я наконец-то сумела увидеть по-новому события своего детства.

– Джессика, – сказала она, подозвав меня к себе, – у меня даже слов нет. Объясни мне, пожалуйста, что побудило тебя выбрать такой сюжет? Он же совершенно лишен глубины.

Вернувшись домой, я отнесла свои картины на помойку и прислонила их к стене напротив мусорных ящиков. А на следующий день сменила отделение: перевелась на историю искусств. Выйдя из администрации, я заметила Копловица. Эта бездарность шагала по студенческому городку со своим дурацким фирменным пакетом. Он заметил меня и пригласил посмотреть комнату, которую снимал. Идти мне было некуда, к тому же любопытно было взглянуть на его нору, и я согласилась. Мы перебрали вина, обкурились марихуаны и занялись сексом на матрасе, который он бросил в углу (видимо, в надежде, что когда-нибудь поразит какую-нибудь девушку своим талантом, и она согласится с ним переспать). Наверное, мое самоуничижение имело банальную психологическую подоплеку. Психолог сказал бы так: смирившись с тем, что креативный и страстный художник из меня не получится, я решила креативно и страстно потрахаться. И последнее получилось у меня очень даже неплохо. Лучше, чем я смела надеяться.

Я не сказала Сесил, что перевожусь на другое отделение – я не перенесла бы ее разочарования и не хотела, чтобы она опять стала меня отговаривать. Наверное, она все правильно поняла, потому что больше не заводила разговоров на эту тему. Однако она решилась на безмолвный протест. Дней через десять после постыдного рандеву с Копловицем я заскочила в комнату к Сес – хотела попросить у нее карандаш для глаз, который, как она утверждала, очень мне подходил. Плакат, висевший над ее кроватью, исчез. (Это было сентиментальное черно-белое фото маленькой девочки, сжимавшей в руке розовую розу. Мрачноватый колорит портрета оживлял лишь яркий цветок, словно десяток восклицательных знаков в первом любовном послании девушки-подростка.) Теперь вместо плаката над кроватью висели все четыре мои итоговые работы. Сесил их даже в рамочки вставила. Они смотрели на меня с немым укором и напоминали о безграничной вере Сесил в меня. Она не снимала их до самого окончания университета.

В день моего выхода на работу погода стояла чудесная. Жизнь понемногу налаживалась, верилось, что все еще будет хорошо. Сесил удивительно быстро шла на поправку. Медперсонал словно специально в ее честь украшал коридоры красно-зеленой гофрированной бумагой, аппликациями, изображавшими Санта-Клауса, соломоновыми звездами из фольги. Я представляла, как врачи когда-нибудь напишут о чудесном выздоровлении Сесил в своих ученых трудах и будут обсуждать этот удивительный случай на симпозиумах, причем народу в зал набьется столько, что негде будет яблоку упасть. Сесил заговорила своим обычным голосом. Ей разрешили сидеть и есть твердую пищу. К ней понемногу возвращалась память. Она совсем не помнила аварию, но помнила, что накануне завтракала со мной и Брин. Из-за опухоли в мозговой оболочке (последствие хирургического вмешательства, как объяснила нам сестра) она иногда забывала простые вещи. Могла, например, спросить у матери:

– Как называется штука, по которой мы кому-то звоним?

– Телефон, милая, – спокойно отвечала ей как всегда безукоризненно ухоженная миссис Картер, перелистывая номер журнала «Вог».

Или Сес могла повернуться ко мне и попросить:

– Подай, пожалуйста, это... как его...

– Вазу? – спрашивала я. – Стакан? Пульт?

Как-то раз, когда я сидела с Сесил, медсестра принесла обед: цыпленка с подливкой и какие-то усохшие зеленые бобы.

– Что это? – спросила Сесил и, нахмурившись, уставилась на блюдо. Эта гримаска поразительно шла к ее выбритой голове и зеленой больничной пижаме.

– Цыпленок, – ответила я.

– А какой он на вкус?

– Милая моя! – Я не знала, смеяться мне или плакать. – Он на вкус как цыпленок.

Врачи говорили нам, что со временем память полностью восстановится. Утром Сесил позвонила из больницы и радостно сообщила, что сама сходила в туалет. Я искренне за нее порадовалась.

Со всей этой катавасией я две недели не заглядывала в «Золотую клетку». Отдых пошел мне на пользу. (Давно пора было взять отгулы: за время работы в «Золотой клетке» я забыла, что такое полноценный отпуск.) Я зашла в офис с черного хода и щелкнула выключателем. Интересно, какую свинью собирается подложить мне Таринтула сегодня? Впрочем, она появится не раньше обеда – если вообще появится. Включив местную музыкальную станцию, я приступила к работе: просмотрела счета, рассортировала заказы, договорилась о доставке новых материалов. Прислали коричневый шерстяной фетр, которым я собиралась обтянуть пару офисных стульев. Ткань цвета жеваной карамели была просто превосходна и великолепно контрастировала с белыми лакированными ножками и спинками стульев. Я расстелила материал на полу, бросила сверху малиновые подушки: красотища! Поставила рядом на столик итальянский фарфор. Карамельный, красный и синий – прекрасное сочетание. А что? Даже очень. Непременно сегодня же вечером займусь коллажами для резиденции Биггенз. «Все будет замечательно, – подумала я, – вот только бы еще Тарин угораздило упасть на что-нибудь острое!» Зазвонил телефон. На определителе высветился номер Зака. Мое сердце остановилось, но потом я вспомнила, что самое страшное уже позади.

На завтра была намечена их с Сесил свадьба, и Зак заявил, что торжество отменять не намерен. Он уже забрал из ателье костюм и хотел, чтобы мы с Брин, как только сможем, заскочили вцветочный магазин и выбрали букеты покрасивее. Он так быстро протараторил номер своей кредитной карточки, что я едва успела достать ручку из журнала записей. Дэвида он отправил за шампанским и велел еще купить яблочного сока для Сес. Лора и Чаз готовили стол. Я поинтересовалась у Зака, не навредит ли это Сесил. Он ответил, что нет – он советовался с лечащими врачами, а медсестры, узнав, что готовится свадьба, пришли в бурный восторг. Сесил стала их любимой пациенткой. Зак объяснил мне, что вчетыре часа их обвенчает какой-то суперский священник из больницы – Сесил за глаза называла его «святой отец Деньги-на-ветер», – и еще Зак пригласил скрипача: он будет играть свадебный марш. Сейчас Зак направлялся в какой-то магазин за свадебным тортом, а потом – прямиком к ничего не подозревающей Сесил.

• Предыдущая
• 12/61
• Следующая