Рикша-призрак - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 31

• Предыдущая
• 31/33
• Следующая

Он нашёл Тельца, судорожно рывшего землю ногами, потому что Скорпион ужалил его, и он умирал, но не медленной смертью, как Дева, а быстрой.

— Я знаю все, — простонал Телец, когда Лев подошёл к нему. — Я все забыл, но теперь вспоминаю. Пойди и взгляни на поля, которые я возделал. Борозды очень прямы. Я забыл, что я был богом, но зато научился великолепно боронить землю. А ты, брат?

— Я ещё не кончил пахать, — сказал Лев. — А что, смерть причиняет боль?

— Нет, не смерть, но самое умирание, — сказал Телец и умер.

Земледелец, который был его хозяином, очень огорчился, потому что его поле оставалось невозделанным.

В это-то время Лев сложил песню о Тельце, который был раньше богом, но забыл об этом, и он так пел эту песню, что половина всех юношей, слушавших его, приходили к убеждению, что они тоже, может быть, были богами, но не знали об этом. Половина этой половины развила чрезмерно свой ум и рано умерла. Половина остальных, стремясь стать богами, потерпела поражение, но зато вторая половина совершила вчетверо больше того, что сделала бы при других условиях.

Позже, много лет спустя после этого, в одно из своих странствий с целью забавлять людей, Лев увидел однажды на берегу ручья Близнецов, которые сидели там и ждали, когда Рыбы приплывут за ними и унесут их с собой. Они не выказывали ни малейшего страха и рассказали Льву, что у женщины в хижине был теперь собственный ребёнок, и, когда этот ребёнок вырос настолько, чтобы сделаться жестоким, он нашёл себе хорошо воспитанного котёнка, позволившего ему дёргать себя за хвост. Тут за ними приплыли Рыбы, но люди видели только, как двое детей упали в ручей, и хотя это очень опечалило их приёмную мать — она только крепче прижала к груди своего собственного ребёнка и была благодарна богам, что это случилось с подкидышами.

После этого Лев сочинил песню о Близнецах, которые забыли, что они были богами, и играли в пыли, чтобы позабавить свою приёмную мать. Песня эта разошлась по всему свету среди женщин. Она заставляла их плакать и смеяться и крепче прижимать к груди своих детей; а некоторые женщины, ещё помнившие Деву, говорили:

— Это, безусловно, голос Девы. Только она одна так хорошо знала нас.

Сложив эти три песни, Лев пел их постоянно одну за другой до тех пор, пока они не стали для него пустыми словами и люди, слушая его, скучали, а сам Лев испытывал прежнее искушение раз навсегда бросить пение. Но он вспоминал тогда слова умирающей Девы и продолжал петь.

Один из его слушателей прервал его однажды словами:

— Целых сорок лет ты говоришь нам о том, чтобы мы не боялись. Не споёшь ли ты нам что-нибудь новенькое?

— Нет, — отвечал Лев, — это единственная песня, которую мне позволено петь. Вы не должны бояться Созвездий даже тогда, когда они будут убивать вас.

Человек повернулся со скучающим видом и хотел идти прочь, но в это время в воздухе со свистом промелькнула стрела, летевшая по направлению к земле и устремлявшаяся в сердце человека. Тот выпрямился во весь рост и стоял так до тех пор, пока стрела вонзилась, куда было предназначено.

— Я умираю, — сказал он спокойно. — Как хорошо, Лев, что ты пел все эти сорок лет.

— Тебе страшно? — спросил Лев, склонившись над ним.

— Я ведь только человек, а не бог, — сказал умирающий. — Я убежал бы прочь, если бы не твои песни. Мой труд окончен, и я умираю, не выказывая страха.

— Это хорошая награда мне, — сказал Лев сам себе. — Теперь, когда я сам вижу, что сделали мои песни, я буду петь ещё лучше.

Он пошёл по дороге, собрал небольшую кучку своих слушателей и запел песню о Деве. В середине песни он почувствовал холодное прикосновение клешни Рака к своему горлу. Он поднял руку, задохнулся и на минуту перестал петь.

— Пой, Лев! — закричали ему из толпы. — Ты никогда ещё так хорошо не пел эту старую песню.

Лев оправился и продолжал петь, пока не кончил песни, чувствуя, как сердце его холодеет от страха. Когда он окончил петь, у него было такое ощущение, как будто кто-то схватил его за горло. Он был уже стар, он потерял Деву, он знал, что уже наполовину утратил искусство пения, он с трудом подходил к ожидавшей его небольшой кучке слушателей и почти не различал их, когда они окружали его; но тем не менее он сердито закричал Раку:

— Почему ты пришёл за мной именно теперь?

— Ты родился под моим созвездием — как же мне не прийти за тобой? — устало спросил Рак. — Всякое человеческое существо, убиваемое Раком, задаёт тот же самый вопрос.

— Но я только что начал понимать, что сделали мои песни, — сказал Лев.

— Вот, может быть, потому я и пришёл, — сказал Рак и ещё сильнее сжал горло Льву.

— Ведь ты же сказал, что не придёшь до тех пор, пока я не покорю весь мир, — прошептал Лев, падая.

— Я всегда держу своё слово. Ты сделал это трижды своими тремя песнями. Чего же ты хочешь ещё?

— Позволь мне пожить ещё, пока я не увижу, что люди сознают это, — умолял Лев. — Позволь мне увериться, что мои песни…

— Ободряют людей? — сказал Рак. — Хотя это и не мешает тому, что есть люди, которые все же боятся. Дева была храбрее тебя. Полно же…

Лев лежал подле самого безостановочно двигавшегося ненасытного рта Рака.

— Я забыл об этом, — просто сказал он. — Да, Дева была храбрее. Но я тоже бог, и я не боюсь тебя.

— Мне это безразлично, — сказал Рак.

Тут у Льва отнялся язык, и он лежал тихо, ожидая смерти.

Лев был последним из детей Зодиака. После его смерти появилось поколение малодушных людей, вечно хнычущих, колеблющихся и поющих от того, что созвездия убивают их и их близких, и желающих жить вечно без всяких огорчений. Этим они не могли продлить свою жизнь, но страшно увеличивали свои мучения, и не было детей Зодиака, чтобы подбодрить их; а большая часть песен Льва была забыта.

Но они сами вырезали на могильной плите Девы последний стих из песни о ней, и это-то и послужило основанием для нашего рассказа.

Один из детей человека, придя к ней спустя тысячелетия, очистил плиту от покрывавшего её мха и прочёл надпись, но воспользовался ею совершенно иначе, чем думал Лев. Люди поверили ему, что он сам сочинил эти стихи, но они принадлежат Льву, сыну Зодиака, и говорится в них о том, что, как бы ни сложились обстоятельства, мы, люди, не должны ничего бояться.

Это не моё сочинение. Приятель мой, Габраль Мисквитта, смешанной касты, изложил весь этот рассказ целиком, между заходом луны и утром, за шесть недель до своей смерти; я лишь записал рассказ по его ответам на мои вопросы. Итак, вот что он поведал:

— Они находятся между канавой медника и кварталом торговцев чубуками, в каких-нибудь ста ярдах, по птичьему полёту, от мечети Вазир Хана. Я, конечно, согласен поделиться с кем угодно своими сведениями, но все же никому не найти ворот, хотя бы вы и воображали, что знаете город вдоль и поперёк. Можно пройти сто раз около той канавы, где они находятся, и не заподозрить о том. Мы звали эту рытвину канавой «Чёрного Дыма», но туземное её название, разумеется, совершенно иное. Она так узка, что между её стенами не пройти нагруженному ослу; а в одном месте, уже подходя к самым воротам, фасад одного дома так выступает вперёд, что людям приходится протискиваться боком.

Собственно говоря, это не ворота. Это попросту дом. Первым его хозяином был старый Фун-Чин, лет пять назад. Он раньше был башмачником в Калькутте и, как говорят, убил с пьяных глаз жену. Вот почему он бросил базарный дом и перешёл к Чёрному Дыму.[6] Некоторое время спустя он перекочевал на север и открыл Ворота — заведение, в котором можно было покурить в мире и покое. Имейте в виду, что это была вполне почтённая курильня, не чета тем душным «чанду-хана», которые встречаются на каждом шагу в городе. Нет, старик основательно знал своё дело и был вдобавок очень опрятен для китайца. С виду это был одноглазый человечек не более пяти футов ростом, без среднего пальца на обеих руках. Это не мешало ему скатывать чёрные пилюли проворнее кого бы то ни было. Надо добавить, что курево не оказывало на него ни малейшего действия, и то, что он выкуривал днём и ночью, ночью и днём, служило ему только как бы противоядием. Сам я знаком с куревом добрых пять лет и могу потягаться с любым курильщиком, но в сравнении с Фун-Чином я не более как мальчишка. Тем не менее старик очень любил деньги, очень; и вот этого-то я никак не могу понять. Я слышал, что он скопил хороший куш перед смертью, но все его деньги достались его племяннику; старик же отправился восвояси в Китай, чтобы быть погребённым на родине.

• Предыдущая
• 31/33
• Следующая