Отважные мореплаватели [Отважные капитаны] - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 12

• Предыдущая
• 12/28
• Следующая

От постоянно мокрой куртки и клеёнки у Гарвея руки от кисти до локтя покрылись болячками. Солёная вода страшно раздражала больную кожу. Когда нарывчики созрели, Дэн разрезал их бритвой Диско. При этом он сказал Гарвею, что теперь он настоящий «рыбак с Отмелей», так как у всех у них на руках рубцы — это клеймо их ремесла.

С тех пор как Гарвей стал юнгой на шхуне, он был очень занят, и ему не лезли в голову глупые мысли. Случалось, что он тосковал о матери, ему хотелось её увидеть и рассказать ей все, что с ним случилось, какой новой жизнью он живёт. Иногда он думал о том, как она перенесла известие о его мнимой гибели. Раз он стоял на трапе, слушая упрёки кока, который обвинял его и Дэна в том, что они стащили у него пирожки, и ему показалось, что это лучше, чем выговоры посторонних людей в салоне наёмного парохода.

Он был признанным членом экипажа шхуны «Мы здесь». У него было определённое место за столом, своя койка. В долгие бурные дни он принимал участие в беседах моряков и сам рассказывал о своей прежней жизни, казавшейся им «волшебной сказкой». Он пробыл на шхуне каких-нибудь два дня, а прежняя жизнь уже казалась ему чем-то далёким-далёким. За исключением Дэна рыбаки недоверчиво относились к его рассказам о домашнем житьё-бытьё, да и Дэн, пожалуй, верил лишь наполовину. Вот почему он перестал говорить в своих рассказах о себе, а рассказывал им о своём приятеле, который катался в миниатюрной коляске, запряжённой четвёркой пони, в Orio, заказывал себе по пяти костюмов сразу. Сальтерс находил, что рассказывать такие сказки просто грешно, но сам жадно слушал их, как и прочие рыбаки. Их критические замечания изменили, однако, взгляды Гарвея на костюмы, дорогие папиросы, кольца, часы, духи, званые обеды, шампанское, карты и жизнь в отелях. Мало-помалу рассказы его о «приятеле» становились все скромнее и сдержаннее. Долговязый Джэк окрестил героя его рассказов такими лестными прозвищами, как «полоумный козлёнок», «бэби с золотым обрезом» и «младенец Вандерпуп». Гарвей был наблюдательный мальчик, он все слушал, все подмечал и быстро приспособлялся к новой среде.

Скоро Гарвей узнал, где Диско прячет свой квадрант — под матрацем своей койки. Когда Диско по положению солнца и при помощи альманаха «Старый фермер» отыскивал широту, Гарвей одним прыжком оказывался в каюте и царапал вычисления и число месяца на заржавевшей трубе печи. Гарвей усвоил все приёмы настоящего, лет тридцать прослужившего во флоте механика.

Квадрант, карта берегов, «Альманах фермера», «Береговой лоцман» и «Мореплаватель» были для Диско единственными указателями пути, если не считать дип-лота, который был для него третьим глазом.

Гарвей чуть не убил дип-лотом Пенна, когда Том Плэт в первый раз хотел показать ему, как «летают голуби». У Гарвея не хватало силы измерять дип-лотом глубину воды в бурную погоду, но, когда море было спокойно, Диско поручал ему делать замеры семифунтовым дип-лотом.

— Отцу вовсе не нужны твои измерения, — объяснял ему Дэн, — он велит тебе это делать ради науки. Хорошенько смажь лот салом, Гарвей!

Гарвей старательно смазывал салом конец лота и заботливо относил Диско все, что приставало к нему: песок, раковины, тину. Диско осматривал, обнюхивал принесённые предметы и руководствовался в плавании особенностями морского дна. Когда Диско думал о треске, сам он, как уже сказано, преображался в треску. Инстинкты и многолетний опыт всегда заставляли его направлять шхуну туда, где ловилась рыба. Как искусный шахматный игрок с завязанными глазами может вести игру на шахматной доске, так и Диско инстинктивно находил места, где водится рыба.

Шахматной доской Диско была Большая Отмель, треугольник в двести миль длины и пятьдесят миль у основания, обширное, зыбучее море. Здесь царили сырые туманы, дули ветры, совершали набеги холодные льдины, бороздили волны пароходы, раскидывали свои белые крылья шхуны рыбаков.

Иногда приходилось работать в тумане. Сначала Гарвея оставляли на шхуне, и он звонил в колокол. Когда он привык к морским туманам, Том Плэт стал брать его с собою. Сердце Гарвея замирало от страха. Однако туман не рассеивался, а между тем рыба клевала, некогда было давать волю нервам. Гарвей сосредоточивал все своё внимание на лесе и остроге, пока не приходило время возвращаться на шхуну. Гребли они, руководимые отчасти просто чутьём Тома Плэта. Но Гарвей быстро привык. Теперь даже во сне ему снилось, что они меняют место якорной стоянки, идут среди тумана, снилась леса, закидываемая в невидимое пространство. Раз Гарвей с Мануэлем заехали в такое место, где якорь не доставал дна. Сознание, что он не чувствует под собою почвы, наполнило душу мальчика ужасом.

— Это Китовая Пещера, — сказал Мануэль. — Воображаю, как это не понравится Диско.

Они стали грести обратно к шхуне. Здесь уже Том Плэт и другие рыбаки подсмеивались над своим шкипером: наконец-то он ошибся и привёл их в Китовую Глубь, где не ловится рыба. Несмотря на туман, переменили место стоянки. Когда Гарвею снова пришлось выйти в море в шлюпке Мануэля, волосы у него стали дыбом от волнения и страха: в белом тумане двигалось что-то белое; от него веяло холодом могилы, слышался рёв и плеск воды. Ему в первый раз приходилось видеть плавающую ледяную глыбу, и он в ужасе забился на дно лодки, а Мануэль смеялся над ним. Бывали и тёплые, светлые дни, когда хотелось бы целыми часами лениться и отдыхать. Иногда Гарвея учили управлять шхуной.

Он вздрогнул от радостного волнения, когда в первый раз почувствовал, что киль, руль и паруса повинуются ему. Это наполнило его гордостью.

Однако, желая показать своё умение, Гарвей прорвал один парус, и ему пришлось поучиться, под руководством Тома Плэта, владеть иглой и напёрстком и самому починить парус. Дэн страшно обрадовался неудаче друга, потому что когда-то и с ним случилась такая же беда.

Гарвей наблюдал за всеми и от всех что-нибудь перенимал. Он гордился, как Диско, когда стоял у руля, взмахивал рукой, закидывая лесу, как Джэк, грёб вёслами ни дать ни взять как Мануэль и даже походку перенял у Плэта.

— Любо посмотреть, как он привыкает к делу, — сказал Джэк, наблюдая раз за Гарвеем в то время, как тот возился у брашпиля. — Он выучился шутя и стал настоящим моряком. Взгляните, он работает, как взрослый!

— Все мы так начинали, — отвечал Том Плэт. — Мальчики всегда воображают, что они взрослые. Так было и со мною, на старом «Orio». Помню, как я гордился, когда в первый раз стоял на вахте. То же чувствуют теперь Дэн и Гарвей. Вот они смолят канат с видом старых рыбаков. Кажется, ты ошибся насчёт Гарвея, Диско. Помнишь, ты нам говорил, что малый с придурью?

— Да он и был придурковат, когда мы его взяли на шхуну, — откликнулся Диско. — Теперь он исправился. Я вылечил его!

— А врать он умеет ловко, — сказал Том Плэт. — Как-то вечером он рассказывал нам сказки про такого же мальчугана, как он сам, который катался в Толедо в коляске, запряжённой четвёркой пони, и задавал ужины своим товарищам. Забавная волшебная сказка, и он их знает много!

— Со временем он выкинет весь этот вздор из головы, — заметил Диско, писавший что-то в вахтенный журнал у себя в каюте. — Кроме Дэна, никто не верит его сказкам, да и Дэн над ним смеётся, я сам слышал!

— Век не забуду, что сказал Симон Питер Кахун, когда за его сестру Хатти посватался Лорин Джеральд. Тогда его словечко подхватили и долго потом смеялись! — лениво процедил сквозь зубы дядя Сальтерс, мирно лежавший у штирборта.

Том Плэт сердито пыхнул трубкой. Он был местный старожил и никогда не слыхивал про Джеральда такой сплетни. Между тем Сальтерс продолжал со смехом:

— Симон Питер сказал, и он был прав, что Лорин наполовину кутила, а наполовину дурак. А я слышал, что она все-таки вышла за него замуж.

— Лучше бы ты, Пенсильванец, предоставил рассказывать эту историю уроженцу мыса!

— Я знаю, что я не красноречив, — возразил Сальтерс. — Так, только к слову пришлось. Вот и наш Гарвей такой — не то кутила, не то дурак. А некоторые верят, что он богач!

• Предыдущая
• 12/28
• Следующая