Наулака: История о Западе и Востоке - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 28

• Предыдущая
• 28/47
• Следующая

В следующую минуту махараджа Кунвар, один, без свиты и без священников, вышел из темноты и встал, освещённый факелами, положив обе руки на рукоятку меча. В лице его под чалмой, украшенной алмазными подвесками и изумрудным эгретом, не было ни кровинки. Глаза провалились, а рот был полуоткрыт; но жалость, которую Тарвин почувствовал к усталому измученному ребёнку, быстро уступила место другому чувству: сердце Ника забилось и запрыгало, потому что на груди махараджи Кунвара, поверх золотой одежды, лежала Наулака.

На этот раз не надо было задавать никаких вопросов. Это не он сейчас взирал на Наулаку — казалось, будто на него самого упал глубокий взгляд огромных глаз ожерелья. Оно горело мрачным огнём рубинов, злой зеленью изумрудов, холодной синевой сапфиров и жарким полыханием алмаза. Но весь этот блеск был ничем в сравнении с чудным сиянием одного камня, что лежал над большим гранёным изумрудом в самой середине ожерелья. Это был чёрный алмаз — чёрный, как смола в адском озере, и светившийся изнутри пламенем преисподней.

Ожерелье лежало на плечах мальчика, точно огненный ворот. Словно напитавшись блеском золотой парчи, на которой покоилось, оно затмевало безмолвные звезды индийских небес и превращало пылавшие факелы в грязно-жёлтые пятна.

Некогда было думать, рассчитывать, оценивать, он едва успел его разглядеть и понять, что это и есть Наулака, как опять затрубили морские раковины, махараджа отступил назад, в темноту, и двери храма затворились за ним.

Когда Тарвин явился на банкет, лицо его горело, и во рту все пересохло. Он видел ожерелье! Оно существовало. Его не выдумали. И он его получит, он заберёт его с собой в Топаз. Миссис Матри наденет его на хорошенькую точёную шейку, которая становилась ещё прекраснее, когда миссис Матри смеялась. А «Три К» прибудут в Топаз. Тарвин станет спасителем родного города, и друзья выпрягут лошадей из его коляски и впрягутся сами, и прокатят коляску с ним по Пенсильвания-авеню. И цены на земельные участки в городе станут расти на будущий год не по дням, а по часам.

Ради этого стоило ждать, стоило строить плотины хоть на сотне рек, стоило целый век играть в пахиси и хоть тысячу миль протащиться в телеге, запряжённой буйволами. В тот вечер, на банкете, выпив до дна бокал за здоровье юного махараджи Кунвара, он снова поклялся самому себе довести дело до конца, даже если для этого потребуется провести в Раторе все лето. В последнее время, после нескольких серьёзных неудач, его вера в успех сильно поубавилась; но теперь, когда он увидел предмет своих мечтаний, ему уже казалось, что ожерелье у него в руках. Правда, в своё время в Топазе он тоже считал, что Кейт должна принадлежать ему только потому, что он её любит.

На следующее утро он проснулся со смутным ощущением того, что стоит на пороге великих событий; а потом, лёжа в ванне, все гадал, не обманули ли его вчерашние радостные предчувствия и уверенность в удаче. Да, он и в самом деле видел Наулаку. Но двери храма скрыли от его глаз это видение. Он даже спрашивал себя, а был ли в действительности этот храм и это ожерелье, и от волнения не заметил, как вышел из гостиницы и прошёл полпути до города. Но когда он очнулся, то ясно понял, куда и зачем вдет. Если он и вправду видел Наулаку, то должен не терять её больше из виду. Ожерелье исчезло в храме. Следовательно, ему надо идти в храм.

Обгоревшие факелы валялись на ступенях храма среди затоптанных цветов и разлитого масла; на толстых шеях чёрных каменных быков, стоявших у входа во внутренний двор, висели потерявшие упругость гирлянды из завядших бархатцев. Тарвин снял свой белый шлем (было уже очень жарко, хотя после рассвета прошло всего два часа), отбросил со лба начинавшие редеть волосы и окинул взглядом то, что осталось здесь после недавнего пиршества. Город все ещё спал после вчерашнего. Двери храма были открыты настежь, он поднялся по ступенькам, вошёл внутрь, и никто не чинил ему препятствий.

Засунув руки в карманы, Тарвин, насвистывая, рассматривал скульптурное изображение четырехголового божества Ишвары и поглядывал по сторонам. Он уже месяц жил в Индии, но ещё ни разу не заходил в храм. Стоя тут, он снова ощутил, насколько сильно жизнь, обычаи и традиции этого странного народа отличались от того, что казалось хорошим и правильным ему самому. Мысль о том, что ожерелье, которое могло изменить судьбу такого цивилизованного христианского города, как Топаз, принадлежит слугам этих ужасных божеств, начинала сердить его.

Он знал, что если его здесь увидят, то без церемоний выставят из храма за оскорбление святыни. Поэтому он поспешил быстрее закончить поиски, смутно надеясь, что туземцы, известные своей неряшливостью и небрежностью, могли и просто оставить Наулаку где-то у всех на виду, подобно тому, как женщина, вернувшаяся домой поздно ночью после бала, бросает свои бриллианты на туалетный столик. Он шарил глазами по полу, оглядывал одно за другим все каменные изваяния, а высоко, под куполом храма, пищали и носились летучие мыши. Затем он вернулся к стоявшей в центре храма статуе Ишвары и, став на прежнее место, принялся разглядывать идола.

И тут ему показалось, что, несмотря на то, что он стоит на ровном и гладком месте, ему приходится, чтобы не упасть, изо всех сил упираться ногами в плиты пола, и потому, чтобы сохранить равновесие, он отступил на шаг назад. Плита песчаника, с которой Тарвин только что сошёл, медленно и плавно, точно дельфиний бок над гладью спокойного тихого моря, приподнялась и приоткрыла на мгновение вход в чёрную бездну. Затем она снова беззвучно легла на прежнее место, и Тарвин вытер холодный пот со лба. Он был так взбешён, что попади Наулака в эту минуту в его руки, он разбил бы ожерелье вдребезги. Он вышел из тьмы храма на солнечный свет и мысленно отдал эту страну, где возможна подобная чертовщина, во власть её собственных богов: худшего наказания для неё невозможно было придумать.

Жрец, словно выскочивший из какого-то таинственного укрытия, вышел за Тарвином и с улыбкой смотрел ему вслед.

Нику захотелось снова вернуться в реальный и безопасный мир и почувствовать твёрдую почву под ногами, войти в тёплый семейный дом, увидеть женские лица — и он отправился в обитель миссионера, где напросился на завтрак. Мистер и миссис Эстес воздержались от участия в брачной церемонии, но не без удовольствия выслушали рассказ Тарвина о празднике, увиденном глазами человека из Топаза. Кейт встретила его с неподдельной радостью. Она никак не могла прийти в себя от того, что Дхунпат Раи и весь персонал больницы покинули свои рабочие места. Все они участвовали в свадебных торжествах и целых три дня не показывались в больнице. Вся тяжесть ухода за больными легла на плечи Кейт и той женщины из пустыни, что привела сюда лечиться своего мужа и осталась присматривать за ним. Кейт ужасно устала да ещё к тому же измучилась, постоянно опасаясь за жизнь и здоровье маленького принца. О своих дурных предчувствиях она поведала Тарвину, когда после завтрака он увёл её на веранду.

— Я уверена, что сейчас ему нужен полный покой, — сказала она, чуть не плача. — Вчера вечером он пришёл ко мне, когда ужин подходил к концу, и проплакал с добрых полчаса. Бедный малыш! Это так жестоко!

— Ну ладно, сегодня он отдохнёт. Не волнуйтесь вы так!

— Нет, сегодня его невесту повезут назад, на родину, и он, в самую жару, должен будет провожать её во главе процессии. Это очень опасно для его здоровья. А у вас, Ник, никогда не болит голова от здешнего солнца? Я иногда представляю, как вы сидите там у своей плотины, и не понимаю, как вы можете выносить такое.

— Я многое могу вынести ради вас, моя девочка, — ответил Тарвин, глядя ей прямо в глаза.

— Но какое же отношение это имеет к мне, Ник?

— Узнаете, когда придёт черёд, — заверил он, но ему не хотелось говорить о плотине, и он перевёл разговор на более безопасную тему — на махараджу Кунвара.

На следующий день и ещё день спустя он без всякой видимой цели объезжал храм верхом, не рискуя снова зайти внутрь, но твёрдо вознамерившись не спускать глаз с того места, где он в первый и последний раз видел Наулаку.

• Предыдущая
• 28/47
• Следующая