Наулака: История о Западе и Востоке - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 13

• Предыдущая
• 13/47
• Следующая

На следующее утро, на рассвете, он увидел короля на главной улице города, поджидающего возвращения в логово какого-то печально знаменитого дикого кабана. Охотничьи законы Гокрал Ситаруна распространялись и на улицы городов, и кабаны беззаботно расхаживали по ночам по городу. Зверь, наконец, появился и был убит с расстояния ста футов из нового ружья Его Величества. Выстрел был чистый, и Тарвин радостно захлопал в ладоши. Видел ли когда-нибудь Его Величество, как попадают из пистолета в подброшенную вверх монету? Сонные глаза короля засветились детским восторгом. Нет, король никогда не видывал такого фокуса, и монеты у него не было. Тарвин высоко подбросил над головой монету и прострелил её из револьвера. Король умолял его повторить этот номер, но Тарвин, дороживший своей репутацией великолепного стрелка, вежливо отказался, боясь во второй раз промахнуться. Он повторил бы фокус, рискни кто-нибудь из придворных последовать его примеру.

Королю самому не терпелось попробовать, и Тарвин подбросил для него монету. Пуля просвистела у самого уха Тарвина, что было довольно неприятно, и когда он нагнулся, чтобы поднять монету, она оказалась всего лишь помятой. Но королю понравилась меткость Тарвина, он радовался его удаче, как будто сам прострелил монету, и Тарвин ни за что не стал бы его разочаровывать.

На следующее утро он утратил королевское благоволение, дарованное ему накануне, и, только поговорив с несчастными обитателями гостиницы, понял, что Ситабхаи в очередной раз демонстрировала королю свою королевскую ярость. Услышав об этом, Тарвин, недолго думая, направил своё незаурядное умение заинтересовывать людей в другое русло — и встретился с полковником Ноланом. Он сумел заставить этого утомлённого седовласого человека хохотать так, как тот не хохотал с тех самых времён, когда был субалтерном[8], рассказав о том, как король пытался прострелить монету. Тарвин остался у него обедать и из разговора, продолжавшегося и после обеда, узнал, в чем же заключается истинная политика индийского правительства по отношению к Гокрал Ситаруну. Правительство надеялось возвысить это государство, но так как махараджа не хотел платить за прививаемую цивилизацию, то дело продвигалось очень медленно. Точка зрения полковника Нолана на внутреннюю дворцовую политику, высказанная весьма осторожно, тем не менее резко отличалась от сообщения миссионера, которое, в свою очередь, не совпадало с дилетантскими представлениями обитателей гостиницы.

В сумерках махараджа прислал Тарвину верхового курьера, так как монаршья милость была возвращена и местный правитель нуждался в обществе высокого белого человека, умевшего так ловко простреливать монету на лету, рассказывать занимательные истории и играть в пахиси. Но в этот вечер игра в пахиси отошла на второй план, и Его Величество король в патетических выражениях поведал Тарвину длинную историю своих личных и государственных финансовых затруднений. Таким образом, ситуация опять предстала в новом свете, и это была уже четвёртая по счёту (после обитателей гостиницы, миссионера и полковника Нолана) точка зрения. Свою речь он закончил бессвязным обращением к президенту Соединённых Штатов, о чьей безграничной власти ему рассказывал Тарвин, и его патриотические чувства были в тот момент столь сильны, что он готов был соединиться с нацией, к которой принадлежал Тарвин и все население Топаза. По многим причинам Тарвин не счёл момент благоприятным для ведения переговоров о передаче ему Наулаки. Сейчас махараджа мог бы с лёгкостью отдать полцарства, но наутро обратился бы за помощью к резиденту, чтобы вернуть свой дар назад.

Начиная со следующего дня и ещё много дней кряду, к дверям гостиницы, где остановился Тарвин, тянулась процессия одетых во все цвета радуги туземцев, министров королевского двора, с презрением взиравших на соседей Тарвина и с почтением — на него самого. Представляясь ему, каждый из них непременно предупреждал Тарвина, чтобы тот не доверял никому, кроме его покорного слуги — и все это на высокопарно-ходульном английском. Каждая исповедь заканчивалась словами: «А я ваш настоящий друг, сэр», и каждый из них обвинял всех прочих приближённых короля во всевозможных преступлениях перед государством и в злокозненных замыслах против индийского правительства, разгадать которые сумела лишь его собственная мудрая голова.

Через десять дней после приезда, чудным утром, окрашенным в жёлтые и фиолетовые тона, Тарвина разбудил тоненький настойчивый голос, доносившийся с веранды и требовавший сию минуту встречи с недавно приехавшим англичанином. Незадолго до этого махараджа Кунвар, наследник престола Гокрал Ситаруна, девятилетний мальчик с волосами пшеничного цвета, приказал своим приближённым, придворным его миниатюрного двора, совершенно обособленного от двора его родителя, запрячь четырехместную рессорную коляску и ехать в гостиницу. Подобно своему пресыщенному родителю, ребёнку хотелось развлечений. Все женщины, жившие во дворце, рассказывали ему, что «новый англичанин» рассмешил его отца. Махараджа Кунвар говорил по-английски намного лучше, чем король. Если на то пошло, он говорил и по-французски, и ему не терпелось продемонстрировать свои познания в присутствии придворных, чьих аплодисментов он ещё ни разу в жизни не удостаивался.

Тарвин повиновался этому голосу, потому что это был голос ребёнка, и, выйдя на веранду, увидел пустую коляску и свиту из десяти воинов огромного роста.

— Здравствуйте! Comment vous portez-vous? Как поживаете? Я принц-наследник. Меня зовут махараджа Кунвар. Когда-нибудь я стану королём. Поедемте со мной кататься.

Он протянул Тарвину, приветствуя его, маленькую ручонку в перчатке. Перчатки были кричащего красного цвета, шерстяные, с зелёными полосками на запястьях. Сам же малыш с головы до ног был облачён в одеяние из золотой парчи, на чалме его красовался эгрет из бриллиантов высотой в шесть дюймов и крупная гроздь изумрудов свисала почти до бровей. Из-под всего этого блеска на Тарвина смотрели чёрные глаза, гордые и вместе с тем исполненные недетской грусти одинокого человека.

Тарвин покорно сел в коляску. Интересно, сохранил ли он ещё способность удивляться чему-либо, спрашивал он себя.

— Мы поедем дальше, по направлению к железной дороге, — сказал малыш. — Кто вы такой? — спросил он ласково, положив ручонку на запястье Тарвина.

— Просто человек, сынок.

Лицо под чалмой казалось очень старым, потому что тот, кто родился для абсолютной, ничем не ограниченной власти, кто никогда не знал неудовлетворённых желаний и вырос под самым свирепым солнцем на земле, стареет намного быстрее, чем другие дети Востока, которые становятся самостоятельными мужчинами, когда по возрасту им полагается быть робкими, неоперившимися птенцами.

— Говорят, вы приехали сюда, чтобы все осматривать?

— Верно, — сказал Тарвин.

— Когда я стану королём, я никому не разрешу приезжать сюда — даже вице-королю.

— Плохо моё дело, — засмеялся Тарвин.

— Вас я пропущу, — возразил мальчик, взвешивая каждое своё слово, — если сумеете рассмешить меня. Рассмешите меня сейчас.

— Вам этого хочется, мальчуган? Ну, что же, жил да был… — «Интересно, что в этой стране могло бы развеселить ребёнка? Я ни разу не видел, чтобы кому-нибудь это удалось». — Фью! — Тар-вин тихо присвистнул. — Что это там, малыш?

Маленькое облачко пыли двигалось где-то далеко-далеко по дороге, ведущей к городу. Пыль поднимала какая-то быстро мчащаяся повозка, следовательно, она не могла иметь ничего общего с обычным для этой страны транспортом.

— То, зачем я сюда и приехал, — сказал махараджа Кунвар. — Она меня вылечит. Так мне сказал мой отец, махараджа. А сейчас я болен. — Он повернулся назад и с царственным выражением лица обратился к своему любимому груму, сидевшему на запятках. — Сур Синг, — произнёс он на местном наречии, — как это называется, когда я впадаю в бесчувствие? Я забыл, как это по-английски.

• Предыдущая
• 13/47
• Следующая