Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич - Страница 43

• Предыдущая
• 43/51
• Следующая

Неожиданно заросли раздвинулись, и из них медленно выступил человек. Вслед за первым показался и второй – по росту и телосложению настоящий великан. Они долго стояли молча на берегу, оглядывая представшую перед их взорами картину.

Это были Хун-Ахау и Ах-Мис.

Прошел почти год с тех пор, как они покинули хижину Вукуб-Тихаша. Первое время юноши старательно избегали попадавшиеся им на пути селения, помня советы старого земледельца. Но как-то раз, когда, по расчетам Хун-Ахау, они были уже далеко за пределами власти тикальского владыки, юноши, мучимые голодом, решили войти в небольшой поселок. Оказалось, что дурные вести распространяются очень быстро: их сразу узнали и попытались задержать. Если бы не быстрота их ног, попытка достать пищу закончилась бы пленом и последующей казнью в Тикале. С тех пор Хун-Ахау и Ах-Мис больше не приближались к селениям, обходя их далеко стороной. Правда, потом города и селения стали встречаться все реже и реже – путники вступили в пустынную горную область.

Казалось, в Хун-Ахау пробудился дух великого путешественника – его прапрадеда. Еще у Вукуб-Тихаша, в Цихбаче, было решено, что юноши пойдут на юг, чтобы скорее выбраться из Тикальского царства; и где бы они ни находились, бывший предводитель рабов всегда быстро находил нужное направление. В густом лесу, где не было видно солнца, в первозданном хаосе горных ущелий, при обходе многочисленных рек, преграждавших им путь, он всегда шел вперед уверенно и твердо, как будто прогуливался по знакомой с детства широкой дороге. Так же легко и, казалось, беззаботно молодой предводитель определял подходящее место для ночлега или длительного, на несколько дней, отдыха, когда иссякали силы; разжигал огонь, находил удобную пещеру или нависшую скалу, чтобы переждать непогоду.

Хун-Ахау много думал о прошлом, и не только о неудачном восстании. Чем дальше они уходили от Тикаля, тем живее перед его глазами вставали картины недавнего прошлого: залитая лунным светом пирамида, огромные, тревожные глаза, доверчивое пожатие руки…

Только теперь Хун-Ахау почувствовал по-настоящему, какое место в его жизни заняла Эк-Лоль. И сердце юноши жгла тоска, что он никогда больше не увидит ее, не услышит ее голоса, не поднимет хрупкую девушку, чтобы посадить на носилки… Никогда… никогда!

И чем печальнее становилось у него на сердце, тем длиннее становились дневные переходы, словно он стремился убежать от прошлого. Хун-Ахау еще не знал великого закона жизни, согласно которому горе неизменно сменяется радостью, а радость – горем.

Первое время юноши очень страдали от отсутствия привычной пищи; запасы, которые им дал Вукуб-Ти-хаш, быстро истощились, как ни стремились они беречь их. После неудачной попытки добыть припасы в селении, пришлось перейти на то, чем снабжала их природа. Различные коренья, грибы, плоды тапаль[41] и кавуэш[42], пойманные в ручье рыба и раки, попавшие в силки кролики и птицы – вот что стало обычной пищей странников. Как-то раз, найдя хорошую гончарную глину, Хун-Ахау вылепил из нее два сосуда и обжег их на костре. С тех пор юноши могли варить мясо, когда им везло на охоте. Теперь они уже почти никогда не голодали, и только иногда их мучала острая тоска по свежеиспеченным кукурузным лепешкам и дымящейся бобовой похлебке. Ах-Мис однажды даже попросил Хун-Ахау никогда не говорить при нем слова «бобы».

Примерно в середине их странствований, когда юноши как-то раз остановились на ночлег в узком горном ущелье, у них произошла странная встреча.

Ах-Мис сидел у костра, наблюдая за варившимся в горшке кроликом, – клубы пара, поднимавшиеся вверх, приятно щекотали ноздри юноши. Хун-Ахау бродил неподалеку, собирая ветки для костра. Вдруг ему показалось, что около близлежащей скалы чуть заметно шевельнулась чья-то тень. Бесшумно ступая босыми нотами – обувь путешественников уже давно превратилась в лоскутья и была выброшена, – юноша осторожно подкрался поближе. Его глазам предстало удивительное для этих пустынных мест зрелище.

В глубокой тени, отбрасываемой скалой, стоял в напряженной позе охотника, подстерегающего дичь, невысокий сухощавый человек. Глаза его неотрывно смотрели на Ах-Миса, по-прежнему сидевшего у костра, а руки медленно поднимали какое-то оружие. С громким криком, дико прозвучавшим в незыблемой тишине горного вечера, Хун-Ахау рванулся вперед и крепко обхватил незнакомца сзади. Тот молча стал вырываться, но с помощью подбежавшего на крик Ах-Миса Хун-Ахау быстро скрутил его. Юноши с торжеством дотащили связанного гибкими прутьями и переставшего сопротивляться пленника до костра и стали делиться впечатлениями о случившемся.

– Он бросил в меня вот этим дротиком, – заявил Ах-Мис, размахивая стрелой, которую подобрал около себя. – Он хотел меня убить!

– Нет, это не дротик! – Хун-Ахау осторожно взял стрелу из могучей лапы Ах-Миса. – Это что-то похожее на дротик, но такое легкое и тоненькое, что согнуть его нельзя. И у него в руках была не копье-металка, он держал это оружие перед собой, а не заводил руку назад, как делают, когда бросают дротик. Подожди и стереги его, я сейчас вернусь!

Юноша бросился к скале, где он схватил незнакомца, и через несколько минут вернулся, держа в руке лук и колчан со стрелами. Это оружие было неизвестно юношам, потому что ни на их родине, ни в Тикале луком не пользовались ни при охоте, ни на войне.

– Вот видишь, чем он бросал эти маленькие дротики, – сказал Хун-Ахау. – Но как это он делал, я никак не могу понять!

Юноша осторожно тронул пальцем тетиву; она, задрожав, издала тонкий жалобный звук. Хун-Ахау торопливо отложил лук в сторону.

Пленник, услышав звон тетивы, заворочался, с трудом перевернувшись на бок, и пристально посмотрел на двух чужеземцев, неожиданно его захвативших.

– Что же мы будем с ним делать? – спросил Ах-Мис.

– Не знаю, – сказал Хун-Ахау, раздумывая. – Если мы его отпустим, он приведет через полчаса своих и нас захватят в плен или просто прикончат этим странным оружием, когда мы заснем. Надо расспросить его, почему он хотел убить тебя.

Хун-Ахау обратился к пленнику с вопросами: кто он, зачем хотел напасть на них, как его зовут, один ли он в этой местности, далеко ли отсюда до его поселения? Захваченный внимательно слушал, но по его глазам было видно, что он ничего не понимал. После того как Хун-Ахау закончил, пленник сказал несколько коротких фраз на незнакомом языке, не раз повторив слово «йаотль»[43]. Он всякий раз подчеркивал его.

– Нам его не понять, – сказал разочарованно Ах-Мис. – Он говорит не на нашем языке!

Пленник, видя, что его не понимают, повернулся снова на спину и закрыл глаза, словно бы показывая: мне безразлично, как вы поступите со мной.

– Да, нам с ним не договориться, – сказал Хун-Ахау. – Давай поедим сами и покормим его. А после этого нам придется по очереди нести стражу всю ночь! Может, его будут разыскивать. Костер лучше потушить – он может привлечь внимание!

При свете звезд друзья торопливо поели, а затем Хун-Ахау, взяв кусок мяса, подошел к пленнику. Почувствовав на губах вкус еды, тот выразил непритворное удивление, но с жадностью проглотил предложенное. После этого он поворочался, удобнее устраиваясь на ночлег, и опять закрыл глаза. Ночь прошла спокойно. Когда первые лучи солнца окрасили вершины соседних гор, друзья решили отправиться в путь. Но тут снова встал вопрос: что же делать с пленником?

– Давай отпустим его, – предложил Хун-Ахау. – Наверное, он бродил один в поисках дичи. Иначе его товарищи уже наткнулись бы на нас, разыскивая пропавшего.

– Но он снова выстрелит в нас из засады, – сказал Ах-Мис.

– А мы не отдадим ему оружия!

– Чем же он тогда будет питаться?

– Кормимся же мы, хотя у нас нет такого оружия, сумеет и он, – ответил Хун-Ахау.

• Предыдущая
• 43/51
• Следующая