Принц полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 22
- Предыдущая
- 22/93
- Следующая
Она упорно отводила глаза.
— За вашу голову назначена награда. Вам нельзя возвращаться. Я бы не стала просить вас об этом, так я решила с самого начала. — Она прикусила губу. — А теперь… извините, я не хочу вас обидеть, но…
Он взял ее лицо в руки.
— А теперь ты видишь, что я ни на что не гожусь.
— Нет. — Она попыталась немного отстраниться. — Нет, я не сомневаюсь, что вы бы могли научить меня всему, что сумела бы воспринять, со временем. Но времени у меня нет, месье я и так потратила уже слишком много…
— Время тебе не нужно. — Он нагнулся и прижал губы к ее лбу.
— Это безнадежно, — прошептала она.
— Безнадежные дела — мое призвание.
— Вы безнадежны, — сказала она более холодно. — И сошли с ума.
— Вовсе нет. Все дело в моей гордости. Я не могу допустить, чтобы ты разрушила мою легенду своими нежными руками и тщетными попытками работать шпагой. — Он сделал шаг назад. — Нет, мадемуазель, уж если моя репутация обречена, я лучше сам над ней поработаю.
Покинуть Коль дю Нуар оказалось даже труднее, чем представлял себе С.Т. Большая часть его души стремилась остаться. Он бы рисовал, живя спокойно и осмотрительно — продолжал бы существовать так, как он это делал после взрыва, отнявшего у него слух и чувство равновесия. Здесь он ходил медленно, старался не рисковать понапрасну. В дни деревенских праздников он никогда не танцевал, не играл в шары, и он не стал бы пытаться сесть на лошадь, даже если бы сердце позволило ему заиметь другого коня после Харона.
До приезда Ли он не отдавал себе отчета, насколько инстинктивно осторожными и сдержанными стали его движения. Внезапно он словно увидел со стороны не только, как он ведет себя в приступе головокружения, как спотыкается, падает, но и то, как он расчетливо сдерживается, оберегая себя. Раньше он этого не замечал.
Ему еще предстояло признаться ей в глухоте. Он знал, что хотя она заметила кое-какие странности, но, казалось, еще не поняла их причину. Она просто думала, что он не в себе, потому что смотрит на что-то, чего она не видит. Поэтому он продолжал скрывать истину, хотя даже себе не смог бы объяснить, почему, скрывал так же, как притворялся, будто для него ничего не значило упаковать свои картины и инструменты, закрыть их чехлами и ветошью.
Коль дю Нуар был его коконом, и он не хотел оставлять его.
Но в нем бродили теперь и другие желания. Он не мог забыть Сада и его золотые монеты, выражение лица маркиза, когда, подняв глаза, он увидел в дверном проеме С.Т. и Немо. Он думал о белоснежном теле Ли в лунном свете. Сидя у кухонного очага, проводя по точильному камню лезвием своего палаша, который он давно уже не брал в руки, он вспоминал ночную дорогу, морозный воздух в глухой тиши — и кровь сильнее билась в его жилах.
Ему придется снова сесть на коня. Это будет первым испытанием. Если он его не выдержит, она окажется права, и все остальное будет не иметь смысла. Она терпеливо относилась к его намерению поехать с ней, как мать снисходительно относится к фантазиям ребенка. Она кивала с серьезным видом и спокойно улыбаясь, когда он пытался объяснить свои приготовления, — и это приводило его в ярость. Сама мысль о неудаче язвила его. Он хотел остаться в своем привычном коконе и сгорал в то же время от желания показать ей, что он по-прежнему непревзойденный мастер своего полуночного ремесла.
Он жалел, что она не ходит в юбках. Все равно ее движения, стройные ноги, округлые бедра, которые не могла скрыть куртка каждый раз, когда она нагибалась, — постоянно волновали его; она превращала его в пороховую бочку, готовую взорваться, и знала это. Она этим пользовалась. Он хотел любви, он хотел романтического волнения; она предлагала себя с холодной расчетливостью, словно это давало ей какую-то защиту от него.
Так оно и было. Эта стена была покрепче каменной. Он понял ее. Он мог получить ее тело, но никогда ему не затронуть ее души.
Она читала его, как открытую книгу. Она предлагала условия, которые, как прекрасно знала, были невозможны. Она разыграла его в римском храме. Она специально вела себя, как блудница, говорила об оплате, о том, что должна ему, зная, что чем больше она принижает то, к чему он стремится, тем в большей безопасности будет сама.
И в итоге сила была на ее стороне. И оба они понимали это.
Он сидел, оттачивая оселком сверкающее лезвие палаша, и глаза его невольно следовали за ней. Он попытался сосредоточить все внимание на голубоватом сверкании прекрасной стали, но вновь и вновь возвращался к созерцанию женских ног, попирающих каменную плиту перед камином.
Он был убежден, что она чувствует его тайное внимание. И хотя она выглядела безразличной и спокойной, ей, несомненно, хотелось лишний раз показать свою власть над ним. Она ждала, что он снова сорвется, поведет себя как глупое животное. И хотя он все это понимал, его сердце и разум были в смятении. Она была женщиной, беззащитной, обиженной и одинокой, и он испытывал потребность защитить ее. Страсть целиком овладевала им. Он снова и снова представлял, как касается губами ее шеи, вдыхает чистый свежий запах кожи, ощущает ее живое тепло. Ритмично водя точильным камнем по металлу, он смотрел на ее ноги, предаваясь фантазиям, пока она внезапно не вышла из кухни.
Каменные ступени разнесли эхом ее шаги. Он знал, куда она направилась: в его спальню! Ее поведение было настолько же недвусмысленное, как если бы раздушенная улична женщина призывно манила к себе, стоя на углу. Это приводило его в ярость. Он закончил точить шпагу длинными резкими движениями бруска и встал, держа оружие в руке. Резким ударом он атаковал собственную тень — резким, но не ловким. Положив палаш на стол, он взял шпагу и попробовал парировать удар, потом нанес ответный укол этим более легким оружием, глядя на отблеск каминного пламени на кончике рапиры, красном, словно в крови.
Вяло, слишком скованно. Его подсознательное стремление сдерживать свои шаги заставляло его держаться слишком прямо, мешало движениям.
Закрыв глаза, он медленно поднял вытянутую руку, держа в ней рапиру. Когда она достигла уровня плеча, он почувствовал, что теряет равновесие, словно оружие в поднятой руке тянет его вперед. Весь дрожа, он старался удержаться — вновь обрести вертикальную ось и не дать утянуть себя в пропасть, в бесконечное и беспорядочное падение. Он хотел доверять своему здоровому телу, а не мозгу, искалеченному взрывом.
Он был в центре вращающегося мира, стоя с поднятой вперед рукой, широко расставив ноги. Все тело его горело от стыда и возбуждения, но он стоял устойчиво, и его кисть, спина и плечи взяли на себя вес шпаги. Он поднял ее выше, к вершине потолка. Это было проще — он мог держать руку неподвижно, не шевеля головой, пока ощущение вращения не исчезнет.
Он открыл глаза и опустил рапиру, оценивая свое положение: рука здесь, плечо и спина — вот так, ноги напряжены, пол внизу, сводчатый потолок — над головой. Но мысль о ней там, наверху, в его постели, обида и боль, вывели его из себя. Он бы с радостью убил сейчас любого, кто попался бы ему под руку. Он оперся кончиком шпаги о табурет. Затем, сделав глубокий вдох, прижал шпагу плашмя к груди и резко повернулся.
В это мгновение державшая его ось распалась. Все закружилось вокруг него. Он попытался остановить движение, но его бросило в сторону, он на что-то наткнулся, сильнее сжал рукоять, а мир в жестоком вихре продолжал нестись вокруг него. Колени подогнулись, и он не смог удержаться — со звоном уронил на пол шпагу. Он опустился на четвереньки, задыхаясь и обливаясь потом, пока кружение постепенно не замедлилось.
Тогда он встал и все повторил сначала.
Как-то один врач-самоучка сказал ему: вызывайте головокружение, сами заставьте себя сделать это. Если сможете вызывать головокружение, то приступы прекратятся.
Еще один шарлатан, подумал он, однако тот отказался брать с него деньги. С.Т. пробовал дважды выполнить его совет, но ничего не вышло. Правда, и хваленые панацеи и снадобья, прописанные лучшими докторами, тоже ему не помогли.
- Предыдущая
- 22/93
- Следующая
