Принц полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 11
- Предыдущая
- 11/93
- Следующая
Он стоял не шевелясь на краю каньона, вполоборота к ней, но внимание его было обращено куда-то вдаль, словно он пытался разобрать слова еле слышимой песни. Широкие рукава рубашки шевелил слабый ветер. Оборки простого кружева у запястьев трепетали, тонкая ткань не могла скрыть очертания широких плеч. Шов сзади немного разошелся, и, если его не зашить, он совсем разорвется, а высокие сапоги из мягкой кожи не мешало бы хорошенько почистить. Пятно голубой краски на рукаве у локтя нарушало молочную белизну дорогого полотна.
Он казался очень одиноким.
Ли беспокойно поерзала, уткнувшись лицом в руки. Резкий запах сосновых иголок окутывал ее. Она закрыла глаза. Все тело ее хотело спать, отдыхать и восстанавливать силы, но душа противилась этому. Нужно было принимать решения, находить ответы на вопросы, строить новые планы, раз прежние не удались. Ей было не до чувствительности. Если он не хочет учить ее — или не может, она вынуждена будет избрать другой путь.
Но сначала она вернет ему долг. Она останется с ним, пока не минует угроза лихорадки, хотя он в такую опасность и не верит. И еще она надеялась, что безжалостное провидение сотворит всего одно чудо и вернет ему волка целым и невредимым.
С.Т. четыре раза предлагал понести ее сумку, но она всякий раз отказывалась. Это вызывало у него раздражение: она умела простое вежливое предложение превратить в чрезмерное покушение на ее достоинство, словно он не сумку предложил ей понести, а попытался просунуть руку ей под рубашку.
Конечно, он бы совсем не возражал против того, чтобы просунуть руку под рубашку. Или еще что-нибудь такое сделать. Он шел позади нее, видел перед собой ее ноги и контуры женской фигуры под широкой плисовой курткой и улыбался своим мыслям.
— Итак, — сказал он, когда они шли уже достаточно, чтобы молчание стало тягостным, — откуда вы родом, мисс Страхан?
— Не смейте меня так называть. — Она тяжело ступила с большой каменной глыбы вниз, одновременно резко поворачиваясь, как того требовала тропа, по которой они шли.
С.Т. последовал за ней, но от слишком поспешного поворота потерял равновесие и вынужден был схватиться за ветку дерева, чтобы не упасть. Сильный приступ головокружения начался с утра, когда он проснулся и поднял голову от подушки.
Комната пришла в движение, быстро вращаясь вокруг него, словно гигантский разноцветный шар.
По прошествии трех лет он наполовину уже смирился с легкой дурнотой, преследующей его почти постоянно, с потерей ориентации, когда он закрывал глаза или слишком резко поворачивал голову. Но эти приступы возникали внезапно и отличались по силе. Иногда он не мог встать с кровати без того, чтобы не упасть. Иногда он мог усилием воли подавить подступающую к горлу тошноту, сосредоточиться на неподвижных предметах и даже идти — только не очень быстро.
Спуск с горы напоминал игру в рулетку. Резкий шорох листьев, потревоженных, когда он, неловко споткнувшись, ухватился за дерево, заставил ее обернуться. Он с вызовом посмотрел на нее.
— А как вы хотите, чтобы я вас называл?
Она отвернулась и продолжала идти вперед.
— Фред? — спросил он. — Вильям? Вельзевул? Ровер? Нет, послушайте, я придумал. Драчун — ну как, идет?
Она остановилась и резко повернулась к нему — так резко, что он был вынужден опереться одной рукой о выступ скалы, а другой схватиться за нее, чтобы не упасть лицом вниз. Она стояла, не шелохнувшись, и плечо ее, которое он судорожно сжимал, было надежной ему опорой. Приступ дурноты прошел.
— Было бы глупо, — сказала она бесстрастно, — носить мужскую одежду и зваться женским именем. Разве не так, месье?
С.Т. приказывал себе снять руку с ее плеча, но не делал этого. Впервые он коснулся ее, когда она была в нормальном состоянии, и она не приказывала ему отпустить ее.
— Да, это убедительно, — сказал он и попытался улыбнуться ей.
Какое-то мгновение ему казалось, что его намерение встретит успех. В глазах ее что-то дрогнуло, черные ресницы опустились, скрыв на миг голубизну, но, когда она взглянула на него, глаза ее были ледяными.
— Что с вами такое, что вы так неловки? — она попыталась высвободить плечо.
С.Т. тут же убрал руку.
— Общая неумелость, как вы видите. — Он оперся на другую руку, прижимаясь к карнизу скалы и стараясь выглядеть как можно более небрежно. — Есть еще жалобы, Солнышко?
— С вами что-то неладно, — сказал она. Он попробовал, глядя на нее в упор, заставить отвести глаза.
— Спасибо.
— Что с вами?
— Отстаньте от меня, мадемуазель.
— Ради Бога, не называйте меня так, ведь нас могут услышать.
— Ах да, мы все должны думать, что вы — эдакий здоровый детина, да? В таком случае, отстань, ты, сукин сын. Ну, как, это устраивает ваше мужское самолюбие?
Казалось, ее нельзя было вывести из себя. Она только пристально посмотрела на него, и он испытал такую же неловкость, как если бы стоял раздетым на Елисейских полях. Он глубоко вздохнул, выдерживая ее взгляд, чувствуя себя упрямым и глупым, каким, без сомнения, ей казался. Но он не мог сказать ей правду. Язык бы не повернулся произнести слова: я оглох. Я наполовину глухой, я больше не могу сохранять равновесие. Я не могу слышать, и не могу ездить верхом, и не могу драться, и едва могу спуститься с холма, не упав при этом вниз лицом.
Она знала. Как могла не знать? Она не сводила с него своих ледяных глаз. О небо, она была так прекрасна, а он — просто неловкая спотыкающаяся, нелепая тень того, кем был раньше, и он готов был бы лгать, как Люцифер, чтобы заполучить ее, только бы знать, что это у него выйдет… Но на это была слабая надежда. Поэтому ему оставалось только держаться за свою тупоголовую гордость.
— В любом случае вам незачем идти со мной. Вас никто не звал, — сказал он.
«Блестящий образец ума, подросток и тот придумал бы лучше», — с досадой отметил он.
Снова какая-то заминка, снова хмуро отведены глаза. Она уперлась взглядом ему в грудь, и он мог наблюдать, как она думает взвешивая «за» и «против».
— Я вам нужна, — промолвила она наконец.
Не «хочу». Не «мне приятно в вашем обществе». Не «я думаю, мы бы могли понравиться друг другу».
Просто долг. Видимо, она уже давно решила, что он ей бесполезен в осуществлении первоначального плана. Что, кстати, так и было. Но он бы предпочел сам ее осадить.
— Премного благодарен, — сказал он, не скрывая сарказма. — Но мне ваша помощь не нужна, мисс Страхан, — по правде сказать, вы скорее не помощь, а обуза. Вы можете думать, что ваша одежда обманет француза, но Немо ни за что не подойдет ко мне, пока вы упорствуете и крадетесь где-то рядом.
Она пожала плечами.
— Тогда скажите мне, когда отойти в сторону.
— Дьявол! — он шумно выдохнул воздух. — Неужели вы ничего не знаете о чутье животных? Он обнаружит меня задолго до того, как я замечу его. Оставьте меня, мисс Страхан, если вам больше не требуется моя помощь. Просто оставьте меня.
Оттолкнувшись от скалы, он прошел мимо, едва не касаясь ее. Не останавливаясь, он спустился до следующего поворота тропы и миновал его подчеркнуто спокойно, не забывая касаться рукой скалы, а перед глазами держать ровный ствол дерева, чтобы обуздывать головокружение. Он не слышал никакого движения на тропе за спиной. Ему удалось бросить быстрый взгляд вверх через заросли кустарника и увидеть, что она все еще стоит на том же месте, словно поняла его буквально.
Отлично. Великолепно. Он бы позволил ей тащиться следом за ним, если бы она проявила хоть малейшую вежливость. По правде сказать, если Немо можно еще найти, он нашел бы его с ней или без нее. По правде сказать, ему было очень приятно иметь кого-то рядом, о ком можно заботиться, — о, тупица, помешавшийся на юбках! — устраивать привалы, когда было видно, что ей пора отдохнуть, следить, чтобы она не переутомлялась, чтобы сумасшедшая девчонка не загоняла себя до полусмерти.
Она напоминала ему звереныша. Она все шла и шла, как неразмышляющее животное, как раненый, спотыкающийся олень, — все время вперед, не замечая препятствий и боли. Только бы двигаться — как будто само движение было целью. Разум подсказывал ему бросить ее, ведь он спас достаточно попавших в беду девиц, чтобы хватило на десять жизней. Но душа наполняла его видениями полуночной дороги, скандальной славы… воспоминанием о чувственном, страстном удовольствии, о счастье, жгущем его вены, когда он был в седле или в объятиях женщины.
- Предыдущая
- 11/93
- Следующая
