Ипатия - Кингсли Чарльз - Страница 27

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая

До Филимона доносилось хихиканье молодых людей, пока он шел за своим проводником по галерее. Наконец Теон остановился и осторожно постучал в дверь…

Ипатия, вероятно, находилась в той комнате…

Наконец дверь растворилась, и Филимон, переступив порог, увидел Ипатию во всем блеске ее красоты. Она была обаятельнее, чем накануне, увлекшись пылом собственного красноречия, прекраснее, чем в минувшую ночь, когда ее золотистые кудри сверкали в лунном свете.

Ипатия не шевельнулась, когда Теон и юноша вошли в комнату. Она ласково улыбнулась отцу и устремила свои большие серые глаза на Филимона.

– Вот тот юноша, дочь моя! Я исполнил твое желание, и, думаю, тебе лучше знать…

Новая улыбка Ипатии прервала эту речь, и старик со смущенным видом направился к противоположной двери. Взявшись за ручку, он еще раз остановился.

– Если тебе кто-либо понадобится, позови нас. Мы все будем в библиотеке, – сказал старик уходя.

Филимон стоял, опустив голову, и дрожал. Куда девались все те мудрые речи, которые он подготовил для этой минуты? Он забыл их все, взглянув ей в лицо… Но чем настойчивее он отворачивался, тем отчетливее видел ее облик. Он чувствовал, что Ипатия смотрит на него, наблюдает за ним, и из его памяти улетучивались все те убедительные доводы, которые он заранее подобрал.

Ипатия продолжала молчать и неподвижная, как статуя, оглядывала его с головы до ног. Когда же кончится это невозможное состояние?

– Ты позвала меня сюда? – начал, наконец, юноша, не то сердясь, не то извиняясь.

– Да. Я следила за тобой во время лекции. Мне показалось, что ты осмелился прервать меня так грубо из-за своего юношеского невежества. Твоя внешность указывает на благородство натуры, которую боги очень редко даруют монахам. Мне хотелось убедиться, насколько основательно мое предположение, а потому я и спрашиваю тебя: с какой целью ты пришел сюда?

Этого-то вопроса Филимон и ждал. Наступила минута исполнить свою миссию! Собрав все силы, он пробормотал в ответ:

– Чтобы обличить тебя в твоих грехах.

– В моих грехах? В каких грехах? – спросила она, пристально глядя на него.

В больших серых глазах девушки светилось такое горделивое удивление, что Филимон поник головой. Какие грехи? Он и сам этого не знал. Но разве она не похожа на Мессалину? Разве не язычница она, не колдунья?

Юноша вспыхнул, потом поднял голову и робко, но отчетливо вымолвил:

– В отвратительном колдовстве и, что еще хуже, в испорченности, которые, как говорят…

Он не в силах был продолжать начатую речь. Подняв глаза, Филимон увидел презрительную и гордую усмешку на ее губах. Его слова не вызвали даже краски стыда на этих мраморных щеках!

– Говорят? Но кто же говорит? Ханжи и клеветники, дикие звери пустыни, крючкотворцы, которые, выражаясь словами их учителя, обыскивают все небо и землю в погоне за одним последователем, а когда обретут его, делают его еще хуже, чем они сами. Ступай, я прощаю тебя! Ты молод и не посвящен в мирские тайны. Быть может, когда-нибудь наука откроет тебе, что прекрасная внешность является доказательством душевной красоты. Присутствие такой души мечтала я найти в твоем лице, но, видно, ошиблась. Только низменные натуры способны предаваться низким подозрениям, приписывая другим то, на что сами способны. Ступай! Разве я похожа на…? Если бы ты был знаком с символикой, то уже одни эти тонкие заостренные пальцы уличили бы тебя во лжи.

Ипатия обратила к нему свое дивное лицо, как бы давая ему возможность полюбоваться ее лучезарной красотой. Чувство стыда и раскаяния овладело им. Охваченный потребностью извиниться, вымолить прощение, юноша упал на колени и в отрывочных выражениях молил о пощаде.

– Ступай, я прощаю тебя. Но прежде чем уйти, запомни, что душа дочери Теона так же чиста, как божественное молоко, пролившееся из груди Геры и наделившее вечной белизной цветок, смоченный им!

Не поднимаясь с колен, Филимон смотрел ей в лицо и инстинктивно понимал, что девушка говорила правду. Сдавленный порывом раскаяния, Филимон продолжал:

– О не гневайся на меня! Не гони меня прочь! У меня нет ни друга ни родины, ни учителя. Я обманулся в них прошлой ночью бежал от своих братьев по вере, возмущенный их грубостью, черствостью и невежеством, доведенный почти до безумия горькими оскорблениями и несправедливостью. Я не смею, не могу, не хочу возвращаться во мрак Фиваидской лавры. Я должен разрешить тысячу вопросов, меня томит любознательность, и я хочу познать тот великий, древний мир, о котором ничего не знаю… Посвяти меня в таинства, известные лишь тебе одной, как говорит молва! Научи меня всему тому, что знаешь, и тогда я сравню это с тем, что я уже знаю… Если только, – он вздрогнул при этих словах, – я что-либо знаю…

– Ты забыл оскорбления, которыми только что осыпал меня?

– Нет! Нет! Но ты забудь их! Они мне были навязаны другими. Я сам не верил тому, что говорил. Мне было больно, но я поступал так потому, что своими укорами хотел принести тебе пользу, хотел спасти тебя. О, разреши мне приходить и слушать тебя хоть издали, из самого отдаленного угла аудитории. Я буду молчать, ты меня никогда не увидишь. Вчера твои слова вызвали во мне… Нет, не сомнения, сомнений во мне нет, но я хочу слушать тебя, чтобы не остаться жалким невеждой, я хочу жить не только телом, но и душой!

И юноша с мольбой устремил на нее взгляд.

– Встань! Эта горячность и эта поза не подобают ни тебе, ни мне!

Филимон встал. Молодая девушка тоже поднялась с места и прошла в библиотеку к своему отцу. Через несколько мгновений она вернулась вместе с Теоном.

– Следуй за мной, молодой человек, – сказал старик, ласково положив руку на плечо Филимона. – Мы все уладим.

Филимон ушел вместе с Теоном, не решаясь взглянуть на Ипатию. Туман застилал ему глаза.

– Так, так. Я слышал, что ты наговорил моей дочери много неприятностей, но она простила тебя…

– В самом деле? Простила? – повторил монах радостно.

– Да, простила. Я понимаю твое удивление. Я тоже прощаю тебя. Хорошо, впрочем, что я не слышал твоих слов. Я стар, но все-таки не знаю, что сделал бы в этом случае. Ах, ты ее не знаешь! Не знаешь!

В глазах старого педанта сверкнуло выражение нежной любви и гордости.

– Да даруют тебе боги такую дочь! Смотри, молодой человек, вот залог прощения, хотя ты его не заслуживаешь. Вся знать Александрии рада была бы приобрести за много унций золота этот входной билет на все ее лекции, начиная с сегодняшнего дня. Ступай! Тебе оказано предпочтение не по заслугам, и ты видишь, что философ может на деле исполнить то, чему христиане только поучают: воздавать добром на зло.

С этими словами старик вложил листок бумаги в руку Филимона и поручил одному из писарей проводить его до наружной двери музея.

Молодой монах вышел из дома Ипатии с ощущением человека, который очутился в новом, неведомом для него мире. Якорь сломался, и судно уносило могучим течением. Куда оно унесет его?

– Что новенького? – спросил маленький носильщик, ожидавший его у выхода. – Какие вести принес ты от любимицы богов?

– Я буду у тебя жить и работать с тобой. Не спрашивай меня ни о чем… Я… я…

– Те, которые спускаются в пещеру Трофония и созерцают чудесное, в течение трех последующих дней находятся в столбняке от удивления. Это предстоит и тебе, мой юный друг…

И они пошли вместе зарабатывать на дневное пропитание.

Чем занималась теперь Ипатия на своем Олимпе, где она обычно отдыхала от шума и труда? Девушка сидела, держа развернутую рукопись на коленях, но она не могла более сосредоточиться и думала не о рукописях, а о молодом монахе.

– Он прекрасен, как Антиной[88], даже более, как юный Феб, только что победивший Пифона[89]. Почему бы ему в самом деле не восторжествовать над Пифонами и отвратительными чудовищами, порожденными тиной чувственности и материи? Он смел и серьезен. Сколько в нем душевной нежности! Он не постыдился открыто и благородно покаяться, он не плебей по рождению. Ах, как давно я желала иметь настоящего ученика. Я надеялась найти его между эгоистичными, жалкими юношами, которые уверяют, что слушают меня. Я думала найти достойного человека в Рафаэле, и вот, когда я его утратила, приходит другой. Если мне удалось воспитать из него Лонгина[90], то я могла бы взять на себя роль Зеновии[91], а он стал бы моим советником… как же быть с Орестом? Орест! Ужасно!

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая