Жребий (Жребий Салема) - Кинг Стивен - Страница 54
- Предыдущая
- 54/108
- Следующая
Не успеете вы взрыхлить и пару полосок, как одно из лезвий сломается о пропущенный камень. Чтобы поставить новое, вы заставляете старшего сына приподнять сцепление, чтоб до него можно было добраться, а первый комар нового сезона кровожадно звенит над ухом, от тонкого зудения слезятся глаза, и в голову всегда приходит, что именно такой звук, должно быть, слышит псих непосредственно перед тем, как убить своих детей, сунуть голову в духовку и открыть газ или нажать большим пальцем ноги на курок двустволки тридцатого калибра, стволы которой только что впихнул себе в хавальник. Потом скользкие от пота пальцы вашего парнишки соскальзывают, и одно из неповрежденных круглых лезвий обдирает вам руку. Наступает тот момент бездушного отчаяния, когда оглядываешься по сторонам, не сомневаясь, что вот сейчас бросишь это занятие и запьешь, или же поедешь в банк, где лежат твои закладные, и объявишь себя банкротом. В такой вот миг ненависти к земле, к мягкому подсасыванию силы тяжести, которое удерживает на ней, ты и любишь ее тоже, ты понимаешь, что она знает и всегда знала тьму. Земля завладела тобой целиком и полностью, земля и женщина, в которую ты влюбился старшеклассником (только тогда она была девчонкой, а ты ни хрена не знал про них, знал только: каждый заводит себе девчонку и держится ее, а она исписала твоим именем обложки всех учебников, и сперва ты ее отшил, а потом она тебя, а потом вам обоим уже не приходилось беспокоиться о такой ерунде), и дети, зачатые на скрипучей двуспальной кровати с треснувшим деревянным изголовьем. После того, как спускалась тьма, вы с женой делали детей — шестерых, семерых, а то и десяток. Тебя держит в руках банк, держит в руках фирма, торгующая автомобилями, а еще — универмаг Сирса в Льюистоне и Джон Дири из Брюсуика. Но главным образом город держит тебя потому, что ты знаешь его так, как знаешь форму жениной груди. Тебе известно, кто будет околачиваться днем у магазина Кроссена, вылетев с работы из «Нэпп Шу», и узнаёшь, у кого с бабой непорядок даже раньше, чем он сам это поймет (как Реджи Сойер, у чьей жены, Бонни, ствол прочищает шомполом паренек из телефонной компании), ты знаешь, куда ведут дороги и где можно в пятницу после обеда стать на прикол с Хэнком и Нолли Гарднером, чтобы выпить пару упаковок, а то и пару ящиков пива. Ты знаешь, как лежит грунт и как в апреле пройти по Болотам, не замочив голенищ сапог. Ты знаешь город. А город знает тебя: и как болит промежность от сиденья в тракторе, когда вечером закончишь боронить, и что шишка на твоей спине — всего-навсего киста и причин для беспокойства, как сперва намекал доктор, нету. Город знает, как у тебя не идут из головы пришедшие в последнюю неделю месяца счета. Он насквозь видит твое вранье, даже если врешь ты самому себе: например, будто собираешься не на этот год, так на следующий свозить жену с детьми в Диснейленд, или будто тебе по карману новый цветной телевизор, если осенью пустить часть леса на дрова… или что все будет нормально. Быть горожанином — ежедневный акт такого полного общения, что по сравнению с ним то, что ты проделываешь с женой в скрипучей кровати — просто рукопожатие. Быть горожанином — штука прозаическая, чувственная и затягивающая, как алкоголизм. В темноте город принадлежит тебе, а ты — городу, и вместе вы спите как убитые, ни дать ни взять камни с твоего северного поля. Здесь нет никакой жизни, кроме медленного умирания дней, а значит, когда на город обрушивается зло, его явление представляется без малого предопределенным и сладостным, как морфий. Все равно, как если бы город знал о грядущем зле и о том, какую форму оно примет.
У города есть свои секреты, и он умеет их хранить. Горожане всего этого не знают. Им известно, что жена старого Олби Крейна сбежала с заезжим торговцем из Нью-Йорк-сити… или они думают, что им это известно. Но, когда коммивояжер ни с того, ни с сего бросил ее, Олби раскроил ей череп, привязал к ногам груз и сбросил в старый колодец. Двадцать лет спустя Олби мирно умер в своей постели от сердечного приступа, так же, как умрет ближе к концу нашей истории его сын Джо. Может быть, однажды какой-нибудь пацан наткнется на старый колодец, спрятанный в заглушенных сорняками ползучих побегах ежевики, оторвет выбеленные и выглаженные непогодой доски и увидит на дне выложенной камнями ямы уставленные вверх пустые глазницы рассыпающегося остова, на чьи ребра будет свисать позеленевшее обомшелое ожерелье — подарок душки-коммивояжера.
Они знают, что Хьюби Марстен убил жену, однако остаются в неведении относительно того, что он сперва заставил ее сделать, как все происходило с четой Марстенов за несколько секунд до того, как Хьюби снес Берди голову в разогретой солнцем кухне, где в горячем воздухе висел запах жимолости, подобный удушливой сладковатой вони незакрытой выгребной ямы. Они понятия не имеют, что она умоляла мужа убить ее.
Среди городских старух есть и такие (Мэйбл Уэртс, Глинис Мэйберри, Одри Херси), кто помнит, что Ларри МакЛеод нашел в камине наверху какие-то сожженные бумаги, но никому из них невдомек ни что бумаги эти были накопившейся за двенадцать лет перепиской между Хьюбертом Марстеном и удивительно древним австрийским дворянином по фамилии Брайхен, ни что переписка этих двоих возникла благодаря услугам одного довольно странного торговца книгами из Бостона, который в тридцать третьем году погиб на редкость омерзительной смертью, ни что Хьюби прежде, чем повеситься, сжег все письма до единого, скармливая их пламени по одному и наблюдая, как огненные языки заставляют чернеть и обугливаться толстую кремовую бумагу, стирая изящный, паутиннотонкий каллиграфический почерк. Они не знают, что Хьюби при этом улыбался —так, как теперь Ларри Крокетт улыбается над сказочными документами на владение землей, которые покоятся в его сейфе в портлендском банке.
Известно, что Коретта Саймонс, вдова старого Саймонса-Попрыгунчика, медленно и мучительно умирает от рака кишечника, но никто не знает, что за неряшливые обои гостиной старуха засунула больше тридцати тысяч наличными (страховка, которую она получила, да так ни во что и не стала вкладывать), а теперь, в своем последнем отчаянии, полностью позабыла про них.
Все знают, что в задымленном сентябре пятьдесят первого года пожар сожрал половину города, но откуда же узнаешь, что это был поджог и что устроивший его парнишка в пятьдесят третьем произнес на выпускном вечере прощальную речь от имени класса и отправился зарабатывать на Уолл-стрит сто тысяч. Но даже если бы об этом знали, никто не сумел бы выяснить, что толкнуло его на это или как все следующие двадцать лет жизни глодало его, пока закупорка мозгового сосуда не свела виновника пожара в могилу на сорок седьмом году жизни.
В городе понятия не имеют, что преподобный Джон Гроггинс иногда просыпается среди ночи от ужасных сновидений, не теряющих своей живости под лысым черепом и после пробуждения. От сновидений, в которых он, голый и потный, читает проповедь собирающемуся по четвергам вечером «Кружку маленьких мисс, изучающих Библию», а они все готовы принять его, или, что всю ту пятницу Флойд Тиббитс шатался по городу в болезненном угаре, чувствуя, как ненавистное солнце ложится на его странно бледную кожу, лишь смутно припоминая, что ходил к Энн Нортон, полностью позабыв свое нападение на Бена Мирса, но храня в памяти спокойную благодарность, с какой приветствовал закат — благодарность и ожидание чего-то великого и благотворного, или, что у Хэла Гриффена в глубине шкафа спрятаны шесть «горяченьких» книжек, над которыми он дрочит при всяком удобном случае, или, что Джордж Миддлер держит целый чемодан шелковых комбинаций, лифчиков, трусиков и чулок и что иногда он зашторивает все окна в своей квартире над скобяной лавкой, запирает дверь и на засов, и на цепочку, а потом стоит перед большим, в полный рост, зеркалом в спальне до тех пор, пока не начнет быстро коротко дышать —а тогда падает на колени и онанирует, или, что когда Майк Райерсон внезапно затрясся на металлическом рабочем столе в подвале под мертвецкой, Карл Формен попытался закричать и не смог, а когда Майк открыл глаза и сел, застрявший у Карла в горле крик оказался невидимым и неслышным, как стекло, или, что десятимесячный Рэнди Макдугалл даже не сопротивлялся, когда проскользнувший в окошко его спальни Дэнни Глик вынул малыша из кроватки и запустил зубы в шейку, с которой еще не сошли синяки от побоев матери.
- Предыдущая
- 54/108
- Следующая
