Жребий (Жребий Салема) - Кинг Стивен - Страница 3

• Предыдущая
• 3/108
• Следующая

— Я — Хесус де ла рей Муньос. Отец Гракон попросил меня переводить, сам он английским не владеет. Моя семья очень обязана отцу Гракону, не стану упоминать, почему. Что касается дела, которое он желает обсудить, на уста мои ляжет печать. Вы согласны?

— Да. — Он пожал руку Муньосу, потом Гракону. Гракон что-то сказал по-испански и улыбнулся. У него оставалось только пять зубов, но улыбка вышла солнечной и радостной.

— Он спрашивает: хотите чашечку чая? Это зеленый чай. Очень прохладительный.

— Это было бы прелестно.

После обмена любезностями священник сказал:

— Мальчик не ваш сын.

— Нет.

— Его исповедь была странной. По сути дела, за все время, что я являюсь священнослужителем, более странной исповеди я не слышал.

— Меня это не удивляет.

— Он плакал, — продолжал отец Гракон, прихлебывая чай. — И плач этот шел из самого сердца, наводя ужас. Из тайников души его. Должен ли я задать вопрос, который родила в моем сердце эта исповедь?

— Нет, — бесстрастно ответил мужчина. — Нет. Он говорит правду.

Отец Гракон кивнул даже раньше, чем Муньос перевел, и его лицо посерьезнело. Он склонился вперед, зажал ладони между колен, и долго говорил. Муньос напряженно слушал, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. Когда священник замолчал, Муньос сказал:

— Он говорит, на свете случаются странные вещи. Сорок лет назад крестьянин из Эль-Граньонес принес ему ящерицу, которая кричала, как женщина Он видел мужчину со стигмами — метками страстей Господа нашего, а в Страстную пятницу ладони и ступни этого человека кровоточили. Он говорит, это ужасная, темная вещь. Серьезная для вас с мальчиком. Особенно для мальчика. Это гложет его. Он говорит…

Гракон снова что-то коротко сказал.

— Он спрашивает, понимаете ли вы, что натворили в этом Новом Иерусалиме.

— Иерусалимовом Уделе, — поправил высокий мужчина. — Да. Понимаю.

Гракон опять что-то сказал.

— Он спрашивает, что вы намерены с этим делать? высокий мужчина очень медленно покачал головой. — Не знаю.

Гракон сказал еще что-то.

— Он говорит, что будет молиться за вас.

Спустя неделю он, обливаясь потом, очнулся от кошмара и окликнул мальчика по имени.

— Я возвращаюсь, — сказал он.

Мальчик под загаром побледнел.

— Можешь поехать со мной? — спросил мужчина.

— Ты меня любишь?

— Да. Господи, да.

Мальчик начал всхлипывать, и высокий мужчина обнял его.

И все же сон к мужчине не шел. В тени таились лица, они, крутясь, вырастали над ним, словно заслоненные метелью, а когда ветер стукнул по крыше нависшей над ней веткой, высокий мужчина дернулся.

Иерусалимов Удел.

Он прикрыл глаза, положил на них ладони и все стало возвращаться. Он видел стеклянное пресс-папье — если встряхнуть такое, в нем поднимается крошечный снежный буран.

САЛИМОВ УДЕЛ…

К тому времени, как Бен Мирс, направляясь по автостраде на север, миновал Портленд, в животе у него уже закололо от возбуждения и волнения, и нельзя сказать, чтобы ощущение было неприятным. Было пятое сентября семьдесят пятого года, и лето напоследок с удовольствием пустилось во все тяжкие. Деревья исходили зеленью, высокое небо было мягкого голубого цвета, а сразу за фолмутским городским шоссе Бен увидел двух мальчишек, которые шли по проселочной дороге параллельно автостраде с пристроенными на плечо на манер карабинов удочками.

Он съехал на другую полосу, сбавил скорость до допустимого на автостраде минимума и начал выискивать что-нибудь, что дало бы толчок воспоминаниям. Сначала ничего не попадалось, и он предостерег себя от почти неминуемого разочарования. Тебе тогда было семь. А значит, вода утекала под мост двадцать пять лет. Места меняются. Как люди.

В те дни четырехполосное шоссе 295 не существовало. Если вам хотелось попасть из Удела в Портленд, вы ехали по дороге12 в Фолмут, а потом выбирались на дорогу. Да, жизнь на месте не стояла.

Кончай пороть чушь.

Однако остановиться было трудно. Трудно останавливаться, когда… Мимо Бена по полосе обгона проревел здоровенный мотоцикл с высоко поднятыми рукоятками руля. За рулем сидел парнишка в футболке, на заднем сиденье — девчонка в красном полотняном пиджаке и огромных солнечных очках с зеркальными стеклами. Они вклинились перед Беном чуть быстрее, чем следовало, и он отреагировал слишком бурно, обеими ногами надавив на тормоз, а обеими руками — на клаксон. Мотоцикл рванул вперед, выбрасывая из выхлопной трубы синий дым, а девчонка сунула за спину руку с торчащим средним пальцем Бен вернул прежнюю скорость. Хотелось курить. Руки легонько дрожали. Теперь мотоцикл почти исчез из вида —так быстро он двигался. Детки. Детишки, черт бы их побрал. В сознание Бена пытались протиснуться воспоминания —воспоминания более свежие. Он отогнал их. Он уже два года не садился на мотоцикл. И не собирался садиться. Никогда.

Поодаль справа он заметил красную вспышку. Когда Бен пригляделся, в нем взорвалась радость узнавания. Далеко впереди, на другом краю заросшего клеве ром и тимофеевкой поля, поднимавшегося по склону, на холме стоял амбар —амбар с полукруглой, выкрашенной в белый цвет крышей. Даже с такого расстояния видно было, как блестит на солнце венчающий этот купол флюгер. Абмар был на этом месте тогда и по-прежнему стоял здесь сейчас. И выглядел точно так же. Может быть, несмотря ни на что, все будет хорошо. Потом амбар загородили деревья. Когда автострада пересекла границу Камберленда, Бену стало казаться, что он узнает все больше. Он проехал над Королевской рекой, где мальчишкой удил с друзьями треску и щурят. Мимо показавшейся на краткий миг из-за деревьев, мелькнувшей и пропавшей Камберленд-виллидж. Вдали —камберлендская водонапорная башня, сбоку — выписанный огромными буквами лозунг: «Сохраним Мэн зеленым». Тетя Синди всегда говорила, что пониже надо бы написать «Несите денежки!» Первоначальные волнение и возбуждение росли, и Бен поехал быстрее, следя за дорожными знаками. Через пять миль впереди появился подмаргивающий, окруженный рефлекторами зеленый указатель:

ДОРОГА 12 ИЕРУСАЛИМОВ УДЕЛ КАМБЕРЛЕНД ОКРУГ КАМБЕРЛЕНД Внезапно на Бена нахлынула чернота, потушившая хорошее настроение, как песок — пламя. Этому он был подвержен с того самого черного дня (Бен попытался мысленно выговорить имя Миранды, и не позволил себе этого) и привык давать от пор, однако на сей раз тьма окутала его с обескураживающе свирепой силой.

Что же он делает — возвращается в город, где ребенком провел четыре года, и пытается вернуть нечто безвозвратно утерянное? Какое волшебство думает он возвратить прогулками по тем проселочным дорогам, что когда-то исходил еще мальчишкой и которые, возможно, уже расчищены от леса, выпрямлены, заасфальтированы и замусорены банками из-под выпитого туристами пива? Магия исчезла — и черная, и белая. Все ушло псу под хвост той ночью, когда мотоцикл потерял управление, а потом на дороге очутился желтый мебельный фургон, который все рос, рос… и крик Миранды — жены Бена — оборвался с внезапной окончательностью, когда… Впереди справа показался выезд, и Бен на секунду задумался — не проехать ли мимо, дальше, в Чемберлен или Льюистон, чтобы остановиться там, пообедать, а уж потом развернуться и двинуться восвояси. Восвояси куда? Домой? Смешно. Если у него и есть дом, он тут. Тут, даже если он прожил в нем всего четыре года.

• Предыдущая
• 3/108
• Следующая