Сердца в Атлантиде - Кинг Стивен - Страница 90

• Предыдущая
• 90/124
• Следующая

— Ну, что с ним? — спросил врач у Ронни, то ли потому, что Ронни выглядел главным, то ли потому, что он стоял к нему ближе всех.

— Шлепнулся на Этапе Беннета, когда шел в Холиоук, — ответил Ронни. — Чуть не утоп. — Помолчав, он добавил:

— Он безногий.

Словно в подтверждение этих слов Билли Марчант взмахнул костылем Стоука. Видимо, никто не позаботился подобрать второй.

— Опусти эту штуку, ты что, бля, хочешь мне мозги вышибить? — сердито спросил Ник Праути, стремительно наклонившись.

— Какие еще мозги? — откликнулся Скип, и мы все расхохотались так, что чуть не уронили Стоука.

— Отсоси у меня наискось, ослиная жопа, — сказал Ник, но он и сам смеялся. Врач нахмурился.

— Несите его вон туда, а свои выражения приберегите для своих сборищ.

Стоук снова закашлялся, басисто, надрывно. Так и казалось, что изо рта у него посыпятся сгустки крови, таким тяжелым был этот кашель.

Мы извивающейся змеей пронесли Стоука через приемную, но пройти сквозь дверь смотровой в таком строю не могли.

— Дайте-ка мне, — сказал Скип.

— Ты его уронишь, — сказал Нат.

— Нет, — сказал Скип. — Не уроню; только погодите, чтобы я ухватил покрепче.

Он встал рядом со Стоуком, потом кивнул мне справа и Ронни слева.

— Опускаем! — сказал Ронни, и мы послушались. Скип крякнул, приняв на себя всю тяжесть Стоука, и я увидел, как вздулись жилы на его шее. Потом мы попятились, Скип внес Стоука в смотровую и положил на стол. Тонкий бумажный лист, прикрывавший кожаную поверхность, сразу промок. Скип отступил на шаг. Стоук пристально смотрел на него со стола, лицо у него было смертельно бледным, если не считать двух красных пятен на скулах — красными, как румяна, были эти пятна. Вода ручейками стекала с его волос.

— Извини, — сказал Скип.

Стоук отвернул голову и закрыл глаза.

— Выйдите отсюда, — сказал врач Скипу. От сигареты он где-то избавился. Он оглядел нас, кучку из десятка мальчишек, большинство которых все еще ухмылялось, и со всех на пол приемной стекала вода. — Кто из вас знает, что у него с ногами? Эти сведения нужны для выбора медикаментов.

— Так это же что-то обычное, верно? — спросил Ронни. Оказавшись перед совсем взрослым человеком, он утратил визгливый апломб. Голос у него звучал неуверенно, даже опасливо. — Мышечный паралич или там церебральная дистрофия?

— Дурак ты, — сказал Ленни. — Дистрофия мышечная, а церебральный…

— Автомобильная катастрофа, — сказал Нат. Мы все оглянулись на него. Нат все еще выглядел аккуратным и безупречно подтянутым, хотя и промок насквозь. В этот день на нем была лыжная шапка городской школы Форт-Кента. Футбольная команда Мэна наконец-то забила гол и освободила Ната от голубой шапочки. “Давайте, “Черные Медведи!” — Четыре года назад. Его отец, мать и старшая сестра погибли. Он единственный уцелел из всей семьи.

Наступила тишина. Я заглядывал через плечи Скипа и Тони в смотровую. Стоук на столе все еще истекал водой, повернув голову набок, закрыв глаза. Сестра измеряла ему давление. Штанины облепляли ноги, и мне вспомнился парад Четвертого Июля у нас в Гейтс-Фоллсе, когда я был малышом. Позади школьного оркестра двигался Дядя Сэм ростом футов в десять, считая высокую звездную синюю шляпу, но когда ветер прижимал штанины к ногам, их секрет становился явным. Именно так выглядели ноги Стоука Джонса внутри мокрых штанин — трюком, скверной шуткой, подпиленными ходулями с насаженными на их концы кроссовками.

— Откуда ты знаешь, Натти? Он тебе рассказывал?

— Нет. — У Ната был пристыженный вид. — Он объяснил Гарри Суидорски после заседания комитета сопротивления. Они.., мы.., были в “Медвежьей берлоге”. Гарри прямо спросил, что у него с ногами, и Стоук ответил.

Мне показалось, что я понял выражение на лице Ната. После заседания, сказал он. ПОСЛЕ. Нат не знал, о чем говорилось на совещании. Нат не был членом комитета сопротивления;

Нат был мальчиком на линии, и только. Он мог соглашаться с целями и тактикой комитета.., но ему надо было думать о своей матери. И о своем будущем стоматолога.

— Повреждение позвоночника? — спросил врач. Даже еще энергичнее.

— Кажется, да, — сказал Нат.

— Ну, ладно. — Врач начал махать на нас руками, словно мы были стаей гусей. — Отправляйтесь к себе в общежития. Мы о нем позаботимся.

Мы начали пятиться к двери приемной.

— А почему, ребята, вы смеялись, когда принесли его? — внезапно спросила сестра. Она стояла рядом с врачом, держа в руках манжету тонометра. — Почему вы ухмыляетесь сейчас? — Голос у нее был сердитый.., черт, голос у нее был полон ярости. — Что смешного в беде этого мальчика? Что вас так рассмешило?

Я не думал, что кто-нибудь ответит. Мы просто стояли и смотрели на свои переминающиеся ноги, осознав, что мы куда ближе к четвероклассникам, чем нам казалось. Но кто-то все-таки ответил. Скип ответил. Он даже сумел взглянуть ей в глаза.

— Его беда, мэм, — сказал он. — Вы правы: вот почему. Смешной была его беда.

— Как ужасно, — сказала она. В уголках се глаз поблескивали слезы гнева. — Как вы ужасны.

— Да, мэм, — сказал Скип. — Думаю, вы и тут правы. — Он отвернулся.

Мы поплелись за ним в приемную — мокрая приунывшая кучка. Не могу утверждать, что самой скверной моей минутой в университете была та, когда меня назвали ужасным (“Если вы помните о шестидесятых много, значит, вас там не было”, — как однажды сказал хиппи, известный под прозвищем Корявый Кудрявый), но не исключаю этого. В приемной все еще было пусто. Теперь на экране красовалась физиономия маленького Джо Картрайта — такая же зеленая, как у его папаши. Майкла Лэндона тоже убил рак поджелудочной железы — это было общим между ним и моей мамой.

Скип остановился. Ронни, опустив голову, прошел мимо него к двери. За ним шли Ник, Билли, Ленни и все остальные.

— Погодите, — сказал Скип, и они обернулись. — Я хочу кое о чем потолковать с вами, ребята.

Мы столпились вокруг него. Скип поглядел на дверь смотровой, убедился, что мы одни, и заговорил.

Десять минут спустя мы со Скипом шагали к общежитию в полном одиночестве. Остальные ушли вперед. Ват некоторое время держался наравне с нами, но затем, наверное, уловил из воздуха, что я хотел бы поговорить со Скипом с глазу на глаз. Нат всегда умел улавливать нюансы из воздуха. Держу пари, что он хороший стоматолог и что он особенно нравится детям.

— Я покончил с “червями”, — сказал я.

Скип не отозвался.

— Не знаю, может, уже поздно нагнать, чтобы сохранить стипендию, но вес равно попытаюсь. Да и вообще мне все равно. Не в засранной стипендии дело.

— Да. Дело в них, верно? В Ронни и всех прочих.

— По-моему, они только часть. — Когда день угас, стало очень холодно. Холодно, сыро и мерзко. Ощущение было такое, что лето больше никогда не настанет. — Черт, мне не хватает Кэрол. Ну почему она должна была уйти?

— Не знаю.

— Когда он упал, начался настоящий сумасшедший дом, — сказал я. — Не студенческое общежитие, а дерьмовый сумасшедший дом.

— Ты тоже смеялся. Пит, как и я.

— Знаю, — сказал я. Возможно, будь я один, я бы не стал смеяться. И будь мы со Скипом вдвоем, так тоже, возможно, не стали бы, но как знать? От того, что произошло, никуда не денешься. А я все время вспоминал Кэрол и мальчишек с их бейсбольными битами. И вспоминал, как Нат посмотрел на меня, будто я и презрения недостоин. — Знаю.

Некоторое время мы шли молча.

— Думаю, жить с тем, что я смеялся над ним, я смогу, — сказал я, — но не хочу проснуться в сорок лет и ничего не вспомнить, когда мои дети начнут расспрашивать меня про университет. Ничего не вспомнить, кроме Ронни Мейлфанта с его польскими анекдотами и бедного мудака Макклендона, наглотавшегося детского аспирина, чтобы покончить с собой. — Я вспомнил, как Стоук Джонс крутился на своем костыле, и мне захотелось смеяться, вспомнил, как он лежал на столе в амбулатории, и мне захотелось заплакать. И знаете что? Насколько я могу судить, это было одно и то же чувство. — Просто мне из-за этого скверно. Совсем дерьмово.

• Предыдущая
• 90/124
• Следующая