Почти как «Бьюик» - Кинг Стивен - Страница 78

• Предыдущая
• 78/83
• Следующая

Взгляд этот раздражает сержанта.

— Почему бы нам не покончить с этим? Не уничтожить его, поставив на этом точку? Давай отбуксируем его на пустырь, зальем бензином, пока он не потечет из окон, и подожжем. Что скажешь?

Кертис и не пытается скрыть ужаса, вызванного у него таким предложением.

— Возможно, это самая ужасная ошибка, которую мы можем совершить. А ты не думаешь, что именно этого он от, нас и добивается? Что его оставили здесь, чтобы спровоцировать нас? Сколько детей остались без пальцев, потому что находили в траве что-то непонятное, не знали, что это взрыватель, и начинали колотить по нему камнем?

— Это не одно и то же.

— Откуда ты знаешь? С чего тебе это известно?

И новый сержант, который потом подумает: «Лучше бы моя шляпа укатилась с дороги», — не находится с ответом.

Возражать бессмысленно, действительно, кто знает? Возможно, Керт и прав. Дети остаются без пальцев, потому что колотят камнями по взрывателям, и убивают своих младших братьев из оружия, которое находят в ящиках столов, и сжигают дома бенгальскими огнями, которые взрослые оставляют в гараже. Потому что не понимают, какая игрушка попала им в руки.

— Предположим, — говорит человек со стетсоном в руках, — что «бьюик 8» — некий клапан. Вроде того, что установлен в регуляторе, какими пользуются аквалангисты. Он может и впускать воздух, и выпускать, выдавать и принимать, в зависимости от воли пользователя. Но все ограничено пропускной способностью клапана.

— Да, но…

— Или посмотрим на это с другой стороны. Допустим, он дышит, как человек, лежащий на дне и использующий соломинку, чтобы его не было видно.

— Все понятно, но…

— В любом случае воздух входит и выходит маленькими дозами, они и должны быть маленькими, потому что мало сечение пропускного канала. Может, это нечто, с чем мы имеем дело, вынуждено использовать клапан или соломинку, чтобы сохранять себя в «замороженном» состоянии, вроде летаргического сна, чтобы ему хватало такого малого количества воздуха. А теперь представь себе, что приходит какой-то идиот, бросает в болото достаточно динамита, чтобы осушить его, и необходимость в соломинке отпадает. Или, если говорить о клапане, взрывает его. Ты готов пойти на такой риск? Рискнешь дать этому нечто столько чертова воздуха, сколько оно сможет вдохнуть?

— Нет, — едва слышно отвечает новый сержант.

— Только Бак Фландерс и Энди Колуччи именно на это и нацелились.

— Что ты мелешь?

— Да ничего, — отвечает Кертис. — Энди сказал, если пара патрульных не может выйти сухими из воды, организовав поджог, они должны уходить со службы. У них даже есть план. Они намерены сослаться на то, что воспламенились краска и растворитель в будке. Воспламенились сами по себе, от жары, трахбах, и готово. А кроме того, как сказал Бак, кто вообще будет посылать за пожарной командой? Это всего лишь старый гараж, в котором стоит старый «бьюик». Такие вот дела.

Новый сержант не может вымолвить ни слова, до того поражен услышанным.

— Я думаю, тебе следует с ними поговорить, — продолжает Керт.

— Поговорить. — Сержант вроде бы пытается понять, что сие означает. — Поговорить с ними.

— Вот-вот. — Керт надевает шляпу, они всегда называли ее большой шляпой, штрипками назад, как положено в теплую погоду, вновь обращается к давнему другу:

— Можешь ты сказать, что он никогда с тобой не говорил, Сэнди ?

Новый сержант раскрывает рот, чтобы ответить: «Разумеется, нет», — но Керт не отрывает от него взгляда и глаза его серьезны. В итоге сержант предпочитает промолчать.

— Не можешь. Потому что он говорит. С тобой, со мной, со всеми нами. Громче всего он говорил с Хадди в день, когда появился розововолосый монстр, но мы слышим его, даже когда он шепчет. Не так ли? И он говорит постоянно. Даже когда спит. Поэтому так важно его не слушать.

Керт встает.

— Просто наблюдать. Вот наша работа, теперь я точно это знаю. Если ему придется достаточно долго дышать через клапан, или через соломинку, как ни назови, рано или поздно оно задохнется. Загнется. Отключится. Может, оно особо и не возражает. Может, оно более или менее уже готово умереть во сне. Если, конечно, никто его не потревожит. И сие означает, что мы должны держаться от него на расстоянии, чтобы оно не заглотило никого из нас. И конечно, мы должны оставить его в покое.

Он поворачивается, последние секунды его жизни бегут быстро, как песок сквозь пальцы, но они оба этого не знают; собирается уйти, но вновь смотрит на своего друга. На службу они пришли порознь, но проработали бок о бок не один год и оба стали патрульными до мозга костей. Однажды, выпив, старый сержант сказал, что сотрудники правоохранительных органов — хорошие люди, нашедшие себе плохое занятие.

— Сэнди.

Сэнди вопросительно вскидывает на него глаза.

— Мой сын в этом году играет за «Легион», я тебе говорил?

— Не больше двадцати раз.

— У тренера маленький мальчик, годика три, не больше. И как-то на прошлой неделе, приехав за Недом, я увидел, как он, опустившись на колено, бросает мальчишке мяч. И снова влюбился в своего сына, Сэнди. Испытал ту же любовь, как и много лет назад, когда впервые взял его на руки, завернутого в одеяльце. Забавно, правда?

Сэнди не находит в этом ничего забавного. Он думает: это главное, что должно быть в мужчине.

— Тренер раздал им форму, Нед надел свою, стоял на одном колене, бросал мяч малышу и, клянусь, никогда в жизни я не видел ничего более прекрасного. А потом он говорит…

В гараже полыхнуло, совсем слабо, чуть подсветив окна. Вспышка сменилось темнотой.., еще одной вспышкой.., темнотой.., которую уже ничто не нарушило.

— Все закончилось? — спросил Хадди и сам же ответил:

— Да, думаю, что да.

Нед проигнорировал его слова.

— Что? — спросил он меня. — Что он потом сказал?

— То, что говорит любой мужчина, у которого дома все хорошо, — ответил я. — Сказал, что он — счастливый человек.

Стефф ушла в коммуникационный центр, к микрофону и компьютеру, но остальные остались. Нед, однако, никого не замечал. Его опухшие покрасневшие глаза не отрывались от меня.

— Он сказал что-то еще?

— Сказал, что на прошлой неделе ты сделал две круговые пробежки в игре с «Роксбургскими железнодорожниками» и помахал ему рукой после второй, когда пошел на третью. Ему это понравилось, рассказывал он, смеясь. Сказал, что в свой самый неудачный день ты видишь мяч лучше, чем он — в свой самый удачный. Также сказал, что ты должен уделить больше внимания мячам, брошенным низом, если ты хочешь добиться успехов в игре.

Юноша уставился себе под ноги, плечи его затряслись.

Мы, конечно, отвернулись, дав ему возможность побыть наедине с собой. Наконец услышали его голос:

— Он говорил мне, никогда не сдавайся, а с этим автомобилем именно так и поступил. С этим гребаным «бьюиком». Сдался.

— Он сделал выбор. В этом вся разница.

Нед посидел, обдумывая мои слова, потом кивнул:

— Пожалуй.

— На этот раз мне действительно пора домой, — подал голос Арки. Но прежде чем уйти, сильно удивил меня: наклонился и поцеловал припухшую щеку Неда. Такая нежность с его стороны меня просто потрясла. — Спокойной ночи, парень.

— Спокойной ночи, Арки.

Мы наблюдали, как он отъезжает, потом Хадди сказал:

— Я отвезу Неда домой в его «шеви». Кто поедет за мной, чтобы привезти обратно?

— Я, — ответил Эдди. — Только подожду в машине.

Если Мишель Уилкокс взорвется, я хочу остаться в безопасной зоне.

— Все будет в порядке, — пообещал ему Нед. — Я скажу, что увидел на полке баллончик, взял посмотреть, что в нем, и случайно прыснул в лицо «мейсом».

Идея мне понравилась. Она обладала важным достоинством — простотой. Точно такую отговорку придумал бы и его отец.

Нед вздохнул.

— Завтра утром я буду сидеть не в коммуникационном центре, а в кабинете окулиста в Стэтлер-Виллидж.

• Предыдущая
• 78/83
• Следующая