Мертвая зона - Кинг Стивен - Страница 49

• Предыдущая
• 49/82
• Следующая

Джонни стоял возле почтового ящика и вертел в руках письмо Дейва. Он не верил своим глазам. Последний день уходящего 1975 года выдался ясный, с морозцем. Из носа у Джонни вырывались струйки пара.

– Ч-черт, – прошептал он. – Ах ты, ч-черт!

Еще до конца не осознав, что произошло, он нагнулся за остальной корреспонденцией. Как всегда почтовый ящик был забит до отказа. По случайности письмо Дейва торчало уголком наружу.

Обнаружилось сердитое извещение – от него требовали зайти наконец на почту за бандеролями (ох уж эти бандероли!) Муж бросил меня в 1969 году, вот его носки, скажите мне, где он, чтобы я могла вытянуть алименты из этого подлеца. Мой ребенок умер от асфиксии в прошлом году, вот его погремушка, напишите мне, пожалуйста, попал ли он в рай. Я не успела его окрестить так как муж был против, и теперь у меня сердце разрывается. Нескончаемая литания.

Господь наградил тебя редкостным даром, Джонни.

Основание: слишком противоречивая фигура, чтобы быть хорошим преподавателем.

Внезапно им овладела ярость, и он стал лихорадочно выгребать из ящика открытки и письма, роняя их на снег. Как и следовала ожидать, головная боль начала сгущаться у висков, подобно двум черным тучам, которые иногда соединялись, замыкая мучительный обруч. По щекам текли слезы, застывая на леденящем холоде прозрачными сосульками.

Он наклонился и стал поднимать оброненные конверты; на одном из них черным карандашом было жирно выведено: ДЖОНУ СМИТУ ЭКС ТРАСЕНСУ.

Экс трасенс – это я. Руки у него затряслись, и он все выронил, включая письмо Дейва. Оно спланировало, как опавший лист, и приземлилось среди прочих писем, текстом вверх. Сквозь слезы Джонни разглядел горящий факел – эмблему школы, а ниже девиз: УЧИТЬСЯ, ПОЗНАВАТЬ, УЧИТЬ.

– Задницу свою учите, мозгляки хреновые! – вырвалось у Джонни. Он опустился на колени и начал собирать рассыпавшиеся письма, подгребая их к себе варежками. Ныли обмороженные пальцы – напоминание о забрызганном кровью с головы до ног стопроцентном светловолосом американце Фрэнке Додде, въезжающем в вечность на крышке унитаза. Я ПРИЗНАЮСЬ.

Он собрал все письма, и тут до него донесся собственный голос, повторявший снова и снова, как заезженная пластинка: «Доконаете вы меня, доконаете, оставьте меня в покое, вы меня доконаете, неужели не ясно?»

Он взял себя в руки. Нет, так нельзя. Жизнь не стоит на месте. Что бы ни происходило, жизнь никогда не стоит на месте.

Джонни возвращался в дом, теряясь в догадках, чем он станет теперь заниматься. Может, что-нибудь само собой подвернется? Как бы то ни было, он последовал завету матери. Если господь возложил на него некую миссию, то он ее выполнил. И разве так уж важно, что эта миссия превратила его в камикадзе? Главное, он ее выполнил.

Он заплатил сполна.

Возле бассейна под ярким июньским солнцем сидел в шезлонге юноша, вытянув длинные загорелые ноги, выдававшие в нем футболиста, и медленно читал по слогам:

– «Вне всяких сомнений, юный Денни Джу… Джунипер… юный Денни Джунипер был мертв, и надо ду… надо думать, не много нашлось бы на свете людей, которые бы сказали, что он не до… да… до…» Фу, черт, не могу.

– «Не много нашлось бы на свете людей, которые бы сказали, что он недостоин смерти», – закончил Джонни Смит. – Говоря проще, почти любой согласился бы, что Денни получил по заслугам.

Он поймал на себе взгляд Чака, чье лицо, обычно приветливое, выражало сейчас знакомую гамму чувств: удивление, досаду, смущение и некоторую подавленность. Чак вздохнул и снова уткнулся в боевик Макса Брэнда.

– «…недостоин смерти. Однако я был сильно уяз… уязв…»

– Уязвлен, – помог Джонни.

– «Однако я был сильно уязвлен тем, что он погиб в тот самый момент, когда мог одним подвигом искупить свои злоде… деяния. Разумеется, это сразу отр… атр… отр…»

Чак закрыл книгу и улыбнулся Джонни ослепительной улыбкой.

– Может, хватит на сегодня, а? – Это была его коронная улыбка, которая наверняка опрокидывала навзничь болельщиц со всего Нью-Гэмпшира. – Хотите искупаться? Хотите, по глазам вижу. Вы вон какой худющий – кожа да кости, и то с вас, глядите, пот в три ручья.

Джонни пришлось согласиться, по крайней мере мысленно, что его и вправду тянет искупаться. Начало лета юбилейного 1976 года выдалось необычно знойным и душным. Из-за противоположного крыла большого белого особняка до них доносилось убаюкивающее жужжание машинки, которой вьетнамец Нго Фат, садовник, подравнивал лужайку, прозванную Чаком «периной под открытым небом». Этот звук вызывают желание выпить два стакана холодного лимонада и погрузиться в дрему.

– Пожалуйста, без иронии по поводу моей худобы, – сказал Джонни. – И потом, мы только начали главу.

– Да, но перед этим мы уже две прочитали.

Подлизывается. Джонни вздохнул. В другое время он бы легко справился с Чаком, но не сейчас. Сегодня мальчик отважно преодолел путь к тюрьме Эмити – этой дорогой, сквозь засады, расставленные Джоном Шербурном, пробился кровожадный Красный Ястреб, чтобы прикончить Денни Джунипера.

– Ну ладно, только дочитай страницу, – сказал Джонни. – Ты застрял на слове «отравило». Смелее Чак, оно не кусается.

– Хороший вы все-таки человек! – Улыбка стала еще лучезарней. – И без вопросов, идет?

– Посмотрим… может быть, один-два.

Чак нахмурился, но скорее для виду; он понимал, что добился послабления. Он снова открыл роман, на обложке которого был изображен супермен, толкающий плечом дверь салуна, и медленно, запинаясь, до неузнаваемости изменившимся голосом начал:

– «Разумеется, это сразу отр… отравило мне настроение. Однако еще большее испытание ожидало меня у одр… одра бедного Тома Кейн… Кеньона. Его подстрелили, и он удирал на глазах, когда я…»

– Умирал, – спокойно сказал Джонни. – Контекст, Чак. Вчитывайся в контекст.

– Удирал на глазах, – хмыкнул Чак и продолжал: – «…И он умирал на глазах, когда я по… по… когда я появился».

Джонни почувствовал жалость к Чаку, склонившемуся над дешевым изданием романа «Быстрый как молния», над этим чтением, которое глотается залпом, а между тем вот он, Чак, с трудом, чуть не по складам разбирает непритязательную, совершенно однозначную прозу Макса Брэнда. Отцу Чака, Роджеру Чатсворту принадлежало все прядильно-ткацкое дело в южном Нью-Гэмпшире, а это было солидное дело. Ему также принадлежал шестнадцатикомнатный дом в Дареме с прислугой из пяти человек, включая Нго Фата, посещавшего раз в неделю занятия в Портсмуте для получения американского гражданства. Чатсворт ездил на подновленном «кадиллаке» модели 1957 года с откидным верхом. Его супруга, обаятельная женщина сорока двух лет, ездила на «мерседесе». У Чака был «корвет». Их семейное состояние исчислялось почти пятью миллионами долларов.

Джонни часто приходило в голову, что господь, вдыхая жизнь в кусок глины, вероятно, представлял себе в конечном счете семнадцатилетнего Чака. Парень был великолепно сложен. При росте шесть футов два дюйма он весил сто девяносто фунтов, и все они ушли в мускулы. Лицо его, гладкое, чистое, не отличалось, быть может, особой красотой, но поражали зеленые глаза; Джонни знал только одного человека с такими же ярко-зелеными глазами – Сару Хэзлит. В школе на Чака разве что не молились. Капитан бейсбольной и футбольной команд, староста класса, а с будущей осени – еще и председатель ученического совета. И, что удивительно, все это ничуть не вскружило ему голову. По выражению Герберта Смита, приезжавшего однажды посмотреть, как подвигаются у сына дела на новом поприще, Чак был «стоящий парень». Выше похвалы в лексиконе Герберта не существовало. Следовало добавить, что этот стоящий парень когда-нибудь сильно разбогатеет.

А сейчас он обреченно склонился над книжкой, и словно снайпер, сидящий один-одинешенек в засаде, выстреливал слово за словом. Он превращал захватывающий и стремительный рассказ Макса Брэнда о странствиях «быстрого как молния» Джона Шербурна и его стычках с Красным Ястребом, этим разбойником из племени команчей, в нечто столь же романтическое, как реклама полупроводников или радиодеталей.

• Предыдущая
• 49/82
• Следующая