Мертвая зона - Кинг Стивен - Страница 18
- Предыдущая
- 18/82
- Следующая
– Мальчик спасен, – прохрипел Джонни. – Так-так. Так-так.
– С этим пора кончать, – повторил Браун.
– Что вы предлагаете? – срывающимся голосом спросил Вейзак.
– Это зашло слишком далеко, чтобы…
Голоса затихают. Их обволакивает туман. Все в каком-то тумане. Европа в тумане войны. Все в тумане, кроме вершин, горных вершин…
(швейцарии. швейцария, и вдруг ее имя – БОРЕНЦ. ее имя ИОГАННА БОРЕНЦ, и муж ее инженер или архитектор, словом, тот, кто строит мосты. он строит в швейцарии, а там козье молоко, козий сыр. ребенок, оооох, какие роды! тяжелейшие роды, и ей нужны наркотики, морфий, этой ИОГАННЕ БОРЕНЦ, и все из-за бедра, сломанного бедра, оно зажило, оно успокоилось, но сейчас оно проснулось и болит под нажимом тазовых костей, раздвигающихся, чтобы пропустить ребенка. один ребенок, два и три. и четыре. они появляются не все сразу – это урожай многих лет, они…)
– Детки мои… – протянул Джонни вовсе не своим, а каким-то женским голосом… Потом он запел что-то непонятное…
– Что это, боже правый… – начал было Браун.
– Польский, он же поет по-польски! – закричал Вейзак. Он вытаращил глаза и побледнел. – Это колыбельная, на польском, о господи, что ж это в самом деле?
Вейзак наклонился, будто хотел вместе с Джонни перешагнуть через годы, перепрыгнуть через них, будто…
(мост, какой-то мост, в турции. затем другой мост среди жары юго-восточной азии, не в лаосе ли? не разберу, потеряли там человека, ГАНСА, затем мост в виргинии, мост через РЕКУ РАППАХАНОК и еще один в калифорнии, мы хотим получить гражданство и занимаемся языком в маленькой душной комнате на почте, где всегда пахнет клеем. идет 1963 год, ноябрь, и когда мы узнаем, что в далласе убит кеннеди, мы плачем, а когда маленький мальчик отдает салют у гроба своего отца, она думает: «мальчик спасен», и это навевает воспоминания о каком-то пожаре, каком-то большом пожаре и скорби, что за мальчик? она грезит о нем, это вызывает головную боль. а человек умирает, ХЕЛЬМУТ БОРЕНЦ умирает, и она с детьми живет в кармеле, штат калифорния, в доме на… на… на… не вижу таблички, она в мертвой зоне, так же как лодка, как стол для пикника на лужайке, в мертвой зоне. как варшава, дети уходят один за другим, мать присутствует на школьных выпусках, а бедро болит. один погиб во вьетнаме. с остальными все в порядке. еще один строит мосты, ее зовут ИОГАННА БОРЕНЦ, и ночами в одиночестве она то и дело думает в пульсирующей темноте: «МАЛЬЧИК СПАСЕН»)
Джонни поднял на них глаза. С головой творилось что-то странное. Ореол над Вейзаком исчез. Джонни снова был самим собой, только ощущал слабость и легкую тошноту. Он мельком взглянул на фотографию и отдал ее.
– Джонни? – спросил Браун. – Как вы себя чувствуете?
– Устал, – пробормотал он.
– Можете объяснить, что с вами произошло?
Джонни посмотрел на Вейзака.
– Ваша мать жива, – произнес он.
– Нет, Джонни. Она умерла много лет назад. Во время войны.
– Ее сбил немецкий военный грузовик, и она через витрину влетела в часовой магазин, – сказал Джонни. – Она очнулась в больнице, но ничего не помнила. У нее не было удостоверения личности, никаких документов. Взяла имя Иоганна. Я не разобрал фамилии, а когда война кончилась, уехала в Швейцарию и вышла замуж за швейцарского… инженера, что ли. Его специальность – строительство мостов, а звали его Хельмут Боренц. Так что ее фамилия по мужу была – и есть – Иоганна Боренц.
Глаза сестры все более округлялись. Лицо доктора Брауна стало жестким – то ли он считал, что Джонни их всех дурачит, а может, просто ему не понравилось нарушение четкой программы опытов. Вейзак оставался неподвижным и задумчивым.
– У нее и у Хельмута Боренца родилось четверо детей. – Джонни говорил тем же тихим, слабым голосом. – Жизнь бросала его в разные концы света. Какое-то время он был в Турции. И где-то в Юго-Восточной Азии. В Лаосе или, может быть, в Камбодже. Затем приехал сюда. Сначала Виргиния, затем другие места, какие – я не понял, и, наконец, Калифорния. Они с Иоганной получили американское гражданство. Хельмут Боренц умер. Один из детей погиб. Остальные живы и здоровы. Но время от времени она грезит вами. И в такие минуты она говорит: «Мальчик спасен». Однако она не помнит вашего имени. А может, считает, что все потеряно.
– Калифорния? – произнес Вейзак задумчиво.
– Сэм, – сказал доктор Браун, – ей-богу, не стоит это поощрять.
– Где в Калифорнии, Джон?
– В Кармеле. На побережье. Не могу только сказать, на какой улице. Не разобрал названия. Оно в мертвой зоне. Как стол для пикника и лодка. Но она в Кармеле, в Калифорнии. Иоганна Боренц. Она еще не старая.
– Нет, конечно, она не должна быть старой, – сказал Сэм Вейзак тем же задумчивым, отрешенным голосом. – Ей было всего двадцать четыре, когда немцы напали на Польшу.
– Доктор Вейзак, я вынужден настаивать… – резко сказал Браун.
Вейзак будто очнулся от глубокой задумчивости. Он оглянулся, словно впервые увидел своего младшего коллегу.
– Да-да, – сказал он. – Конечно. Джону уже хватит на сегодня вопросов и ответов… хотя, полагаю, он рассказал нам больше, чем мы ему.
– Чепуха, – отрезал Браун, а Джонни подумал: Он напуган. Напуган до чертиков.
Вейзак улыбнулся Брауну, затем сестре. Она смотрела на Джонни, как на тигра в плохо запертой клетке.
– Не рассказывайте об этом, сестра. Ни вашему начальству, ни матери, ни брату, ни любовнику, ни священнику. Понятно?
– Да, доктор, – ответила она. Все равно она раззвонит, подумал Джонни и бросил взгляд на Вейзака. И он это знает.
Он проспал до четырех часов дня. Потом его повезли по коридору к лифту, спустили в отделение неврологии и продолжали исследования. Джонни плакал. Он, видимо, почти не мог контролировать себя, как все здоровые люди. На обратном пути он обмочился, и ему, словно ребенку, поменяли белье. На него накатила первая (но далеко не последняя) волна депрессии, ему захотелось умереть. Джонни стало жалко себя. Как все несправедливо, думал он. С ним произошло то же, что и с Рипом ван Винклем. Ходить он не может. Его девушка вышла замуж за другого, а мать – в религиозном экстазе. Стоит ли теперь жить?
В палате сестра поинтересовалась, не нужно ли ему чего. Если бы дежурила Мари, Джонни попросил бы воды со льдом. Но она ушла в три часа.
– Нет, – сказал он и повернулся лицом к стене. И вскоре заснул.
В тот вечер отец с матерью пришли на целый час, и Вера оставила пачку брошюр.
– Мы собираемся пробыть тут до конца недели, – сказал Герберт, – и если у тебя все пойдет на лад, вернемся ненадолго в Паунал. Но мы будем приезжать каждый уик-энд.
– Я хочу остаться с моим мальчиком, – громко заявила Вера.
– Лучше, если ты тоже поедешь, мам, – сказал Джонни. Депрессия несколько уменьшилась, но он не забыл, что с ним творилось несколько часов назад. Если бы в тот момент мать затеяла разговор о чудесном предназначении, которое уготовил для него господь, Джонни вряд ли удержался бы от взрыва истерического смеха.
– Я нужна тебе, Джон. Я должна объяснить тебе…
– Прежде всего мне нужно поправиться, – сказал Джонни. – Ты все объяснишь потом, когда я начну ходить. Хорошо?
Вера не ответила. На ее лице появилось до смешного упрямое выражение – хотя ничего смешного вокруг не было. Совсем ничего. Всего лишь игра судьбы. Если бы он проехал пятью минутами раньше или позже по той дороге, все могло быть по-другому. А теперь посмотрите – всех нас тряхнуло по первое число. И она считает, что это божья воля. А иначе, наверное, можно свихнуться.
Чтобы прервать неловкое молчание, Джонни спросил:
– Что, Никсона переизбрали, отец? Кто выступал против него?
– Никсона переизбрали, – сказал Герберт. – Его соперником был Макговерн.
– Кто?
– Макговерн. Джордж Макговерн, сенатор из Южной Дакоты.
– Не Маски?
– Нет. Но Никсон больше не президент. Он ушел в отставку.
- Предыдущая
- 18/82
- Следующая
