Карниз - Кинг Стивен - Страница 4
- Предыдущая
- 4/5
- Следующая
Я продвигался черепашьим шагом, голубь же пятился, глядя мне в лицо блестящими глазками, — опускал он их только для того, чтобы вонзить в мою лодыжку свой острый клюв. Боль становилась нестерпимой: еще бы, эта птица сейчас терзала живое мясо… если бы она его ела, я бы тоже не удивился.
Я отпихнул его правой ногой. Рассчитывать на большее не приходилось. Голубь встрепенулся и снова перешел в атаку. Что до меня, то я чуть не сорвался вниз.
Один, второй, третий удар клювом. Новый порыв ветра заставил меня балансировать на грани падения; я цеплялся подушечками пальцев за каменную стену, с которой успел сродниться, я прижимался к ней щекой, с трудом переводя дыхание.
Думай Кресснер хоть десять лет, вряд ли он придумал бы страшнее пытку. Ну клюнули тебя разок, велика беда. Ну еще раза два клюнули — тоже терпимо. Но эта чертова птица клюнула меня, наверное, раз шестьдесят, пока я добрался до чугунной решетки с противоположной стороны здания.
Добраться до нее было все равно что до райских врат. Пальцы мои любовно обвились вокруг холодных концов ограждения — ничто, казалось, не заставит их оторваться. Удар клювом.
Голубь смотрел на меня, если можно в данном случае так выразиться, сверху вниз, в его блестящих глазках читалась уверенность в моей беспомощности и собственной безнаказанности; так смотрел Кресснер, выставляя меня на балкон.
Вцепившись понадежней в чугунное ограждение, я изловчился и наддал голубю что было мочи. Вот уж бальзам на раны — он заквохтал, точно курица, и с шумом поднялся в воздух. Несколько сизых перьев упало на карниз, другие плавными кругами пошли на снижение, постепенно исчезая в темноте.
Я перелез, едва живой, через ограждение и рухнул на балкон. Я обливался потом, несмотря на холод. Не знаю, сколько я пролежал, собираясь с силами. Световое табло на здании банка осталось по ту сторону, я же был без часов.
Боясь, как бы не свело мышцы, я сел и осторожно спустил носок. Искромсанная правая лодыжка кровоточила, а впрочем, ничего серьезного. Как бы то ни было, при первой же возможности ранку надо обработать. Эти голуби могут быть, разносчиками любой заразы. Я подумал, не перевязать ли мне ногу, но потом раздумал. Еще, не дай Бог, наступлю на повязку. Успеется. Скоро ты сможешь купить бинтов на двадцать тысяч долларов.
Я поднялся и с тоской посмотрел на темные окна квартиры-люкс по эту сторону здания. Было, пусто, безжизненно. На балконной двери плотный ветрозащитный экран. Наверное, я мог бы влезть в квартиру, но это значило бы проиграть пари. А ставка была больше, чем деньги.
Хватит оттягивать неизбежное. Я снова перелез через перила и ступил на карниз. Голубь, недосчитавшийся нескольких перьев, смерил меня убийственным взглядом; он стоял под гнездом своей подруги, там, где карниз был украшен пометом особенно щедро. Навряд ли он станет досаждать мне, видя, что я удаляюсь.
Удаляюсь — красиво сказано; оторваться от этого балкона оказалось потруднее, чем от балкона Кресснера. Разумом я понимал, что никуда не денешься, надо, но тело и особенно ступни криком кричали, что покидать такую надежную гавань — это безумие. И все же я ее покинул — я шел на зов Марсии, взывавшей ко мне из темноты.
Я добрался до следующего угла, обогнул его медленно, не отрывая подошв от карниза, двинулся вдоль короткой стены. Сейчас, когда цель была уже близка, я испытал почти непреодолимое желание ускорить шаг, побыстрее покончить с этим. Но это означало верную смерть, и я заставил себя не торопиться.
На четвертом повороте встречный ветер чуть меня не опрокинул, и если я все-таки сумел обогнуть угол, то скорее за счет везения, нежели сноровки. Прижавшись к стене, я перевел дух. И вдруг понял: моя возьмет, я выиграю пари. Руки у меня превратились в свежемороженые обрубки, лодыжки (особенно правая, истерзанная голубем) горели огнем, пот застилал глаза, но я понял — моя возьмет. Вот он, гостеприимный желтый свет, льющийся из квартиры Кресснера. Вдали, подобно транспаранту «С возвращением в родные края!», горело табло на здании банка: 10. 48. А казалось, я прожил целую жизнь на этом карнизе шириной в двенадцать сантиметров.
И пусть только Кресснер попробует сжульничать. Желание побыстрее дойти пропало. На банковских часах было 11. 09, когда моя правая, а затем левая рука легли на чугунные перила балкона. Я подтянулся, перевалил через ограждения, с невыразимым облегчением рухнул на пол… и ощутил виском стальной холодок — дуло пистолета.
Я поднял глаза и увидел головореза с такой рожей, что будь на моем месте часы Биг Вена, они бы остановились как вкопанные. Головорез ухмылялся.
— Отлично! — послышался изнутри голос Кресснера. — Мистер Норрис, вы заслужили аплодисменты!
— Каковые и последовали.
— Давайте его сюда, Тони.
Тони рывком поднял меня и так резко поставил, что мои ослабевшие ноги подогнулись. Я успел привалиться к косяку.
У камина Кресснер потягивал бренди из бокала величиной с небольшой аквариум. Пачки банкнот были уложены обратно в пакет, попрежнему стоявший посреди рыжего с подпалинами ковра.
Я поймал свое отражение в зеркале напротив. Волосы всклокочены, лицо бледное, щеки горят. Глаза как у безумца.
Все это я увидел мельком, потому что в следующую секунду я уже летел через всю комнату. Я упал, опрокинув на себя шезлонги, и вырубился.
Когда голова моя немного прояснилась, я приподнялся и выдавил из себя:
— Грязное жулье. Вы все заранее рассчитали.
— Да, рассчитал. — Кресснер аккуратно поставил бокал на камин. — Но я не жульничаю, мистер Норрис. Ей-богу, не жульничаю. Просто я как-то совершенно не привык падать лапками кверху. А Тони здесь для того, чтобы вы не сделали чего-нибудь… этакого. — С довольным смешком он слегка надавил себе пальцами на кадык. Посмотреть на него, и сразу ясно: уж он то привык падать на лапки. Вылитый кот, не успевший снять с морды перья канарейки. Мне стало страшно — страшнее, чем на карнизе, — и я заставил себя встать.
— Вы что-то подстроили, — сказал я, подбирая слова. — Что-то такое подстроили.
— Вовсе нет Багажник вашей машины очищен от героина. Саму машину подогнали к подъезду. Вот деньги. Берите их — ивы свободны.
— О'кей, — сказал я.
Все это время Тони стоял у балконной двери — его лицо вызывало в памяти жутковатую маску, оставшуюся от Дня всех святых. Пистолет 45-го калибра был у него в руке. Я подошел, взял пакет и нетвердыми шагами направился к выходу, ожидая в любую секунду выстрела в спину. Но когда я открыл дверь, я вдруг понял, как тогда на карнизе после четвертого поворота: моя возьмет.
Лениво-насмешливый голос Креосиера остановил меня на пороге:
— Уж не думаете ли вы всерьез, что кто-то мог клюнуть на этот дешевый трюк с туалетом?
Я так и застыл с пакетом в руке, потом медленно повернулся.
— Что это значит?
— Я сказал, что никогда не жульничаю, и это правда. Вы, мистер Норрис, выиграли три вещи: деньги, свободу и мою жену. Первые две вы, будем считать, получили. За третьей вы можете заехать в окружной морг.
Я оцепенел, я таращился на него, не в силах вымолвить ни слова, как будто меня оглушили невидимым молотком.
— Не думали же вы всерьез, что я вот так возьму и отдам ее вам? — произнес он сочувственно. — Как можно. Деньги — да. Свободу — да. Марсию — нет. Но, как видите, никакого жульничества. Когда вы ее похороните…
Нет, я его не тронул. Пока. Это было впереди. Я шел прямо на Тони, взиравшего на меня с праздным любопытством, и тут Кресснер сказал скучным голосом:
— Можешь его застрелить.
Я швырнул пакет с деньгами. Удар получился сильный, и пришелся он точно в руку, державшую пистолет. Я ведь, когда двигался по карнизу, не напрягал кисти, а они у теннисистов развиты отменно. Пуля угодила в ковер, и на какой-то миг я оказался хозяином положения.
Самым выразительным в облике Тони была его страхолюдная рожа. Я вырвал у него пистолет и хрястнул рукоятью по переносице. Он с выдохом осел.
- Предыдущая
- 4/5
- Следующая
