Долгая прогулка - Кинг Стивен - Страница 24

• Предыдущая
• 24/41
• Следующая

Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней.

Приличней было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе, но на ложе мы ни разу не были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а на мотель разоряться я больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на заднем сиденье машины.

Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихоньку ненавидеть ее, хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня замуж, чтобы все решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.

— И она ответила «нет»?

— Конечно. «Пит, мы не можем. Что скажет моя мама? Пит, мы должны подождать». Пит то и Пит се, и всегда реальной причиной были деньги, те, что она зарабатывала на пуговицах.

— Тогда зачем ты ее упрашивал?

— Не знаю, — Макфрис яростно потер шрам. — Я чувствовал себя неудачником, потому что мне нечем было доказать ей, что я мужчина, кроме члена, который я совал ей между ног, а ей и этого особенно не хотелось. Сзади ударили выстрелы.

— Олсон? — спросил Макфрис.

— Нет. Он еще здесь.

— А-а.

— Шрам.

— Слушай, что ты пристал?

— Ты спас мне жизнь.

— Ну и иди к черту.

— Шрам.

— Я подрался, — сказал Макфрис после долгой паузы. — С Ральфом, парнем с упаковки. Он подбил мне оба глаза и сказал, чтобы я убирался, не то он мне и руки переломает. В тот вечер я сказал Прис, что еду домой, и предложил ей поехать со мной. Она сказала, что не может. Я сказал ей, что она превратилась в рабыню своих пуговиц, и еще много всякого. Я и не знал, что во мне накопилось столько яду. Я сказал, что она паршивая стерва, которая не видит ничего, кроме своей банковской книжки. Это было в ее квартире, и в первый раз мы остались одни — ее соседки ушли в кино. Я пытался затащить ее в постель, и она ударила меня в лицо ножом для разрезания писем. Ей прислали его какие-то друзья из Англии. Она ударила меня, как будто я хотел ее изнасиловать. Как будто я был больной и мог заразить ее. Понимаешь, Рэй?

— Да, — сказал Гэррети. Впереди у обочины стоял белый трейлер, и, когда они подошли ближе, лысый мужчина — видимо, владелец машины, начал снимать их кинокамерой. Пирсон, Абрахам и Йенсен одновременно сделали непристойный жест, и Гэррети эта синхронность очень рассмешила.

— Я плакал, — сказал Макфрис. — Плакал, как ребенок. Я упал на колени, целовал ее юбку и умолял простить меня. Кровь текла с моего лица на пол, и это было действительно неприятно, Гэррети. Она убежала в ванную, и ее вырвало. Она вернулась, принесла мне полотенце и сказала, что никогда больше не хочет меня видеть. Она тоже плакала и спрашивала, почему я так обидел ее. Понимаешь, Рэй, она разрезала мне лицо и спрашивала, почему я ее обидел.

— Да.

— Я так и ушел с полотенцем у лица. Мне наложили двенадцать швов, и вот конец истории про шрам. Ты доволен?

— Ты с тех пор ее не видел?

— Нет. И не хочу. Теперь она кажется мне очень далекой, очень маленькой. Она в самом деле была рассудительной. И жадной. Знаешь, все видится на расстоянии. Еще вчера утром она очень много значила для меня. А теперь она — ничто. Я рассказал тебе это все, и мне даже не больно. Так что, наверное, это не имеет отношения к тому, почему я здесь. А ты?

— Что?

— Почему ты здесь?

— Не знаю, — его голос был механическим, как у куклы. Урод д'Алессио не видел мяча, который летел ему в лицо, и ему наложили швы. А раньше (или позже — у него уже все спуталось) он нечаянно ударил своего лучшего друга стволом ружья. Джимми. Может, у него тоже остался шрам, как у Макфриса.

— Не знаешь, — сказал Макфрис. — Умираешь и не знаешь, почему?

— Когда умрешь, это уже неважно.

— Может быть, но ты сам должен это знать, Рэй.

— Что?

— Про себя. Ты в самом деле не знаешь этого? В самом деле?

В час дня Гэррети опять подвел итоги.

Пройдено сто пятнадцать миль. Они были в 454 милях к северу от Олдтауна, в 125 милях от Огасты, столицы штата, в 150 от Фрипорта (или больше… Он боялся, что от Огасты до Фрипорта дальше, чем двадцать пять миль), а это уже две трети расстояния до границы Нью-Хэмпшира. Похоже было, что они дойдут.

За девяносто минут никому не выписали пропуск. Они шли по однообразным сосновым лесам, миля за милей, краем уха слушая приветствия. К тупой боли в ногах Гэррети добавились острые уколы в левой икре.

Потом, ближе к полудню, когда жара достигла пика, ружья заговорили опять. Парень по фамилии Тресслер, номер 92, получил солнечный удар, и его застрелили, когда он лежал без сознания. Другой участник вдруг упал в конвульсиях и бился на дороге, издавая непонятные звуки распухшим языком, пока его не нашла пуля. У Ааронсона, номер 1, обе ноги схватило судорогой, и он был застрелен на белой линии, когда стоял, как статуя, подняв вверх напряженное лицо. А через пять минут еще один парень упал без сознания. «Так будет и со мной, — подумал Гэррети, обходя распластанное на асфальте тело. На лбу у парня, которого он не знал, блестели крупные бисеринки пота. — Так будет и со мной, я больше не могу, я не переживу этого».

Ударили ружья, и мальчишки, сидевшие под тентом возле дороги, бешено зааплодировали.

— Хоть бы Майор появился, — сказал Бейкер. — Я хочу видеть Майора. — Что? — механически спросил Абрахам. Он сильно сдал в последние часы.

Глаза впали в глазницы. Лицо покрылось синеватой щетиной.

— Я наплюю ему в морду.

— Расслабься, — посоветовал Гэррети. С него уже сняли все три предупреждения.

— Сам расслабься, — буркнул Бейкер. — Погляжу я на тебя.

— Зря ты так про Майора. Он ведь тебя не заставлял.

— Заставлял? Он убивает меня, вот и все!

— Это не…

— Заткнись, — сказал коротко Бейкер, и Гэррети послушался. Он почесал шею и взглянул на раскаленное добела небо. Его тень уродливым карликом скорчилась у ног. — Прости, — сказал Бейкер. — Зря я кричал. Мои ноги…

— Ладно, — сказал Гэррети.

— Это со всеми происходит. Может, это хуже всего.

— Знаете, что я хочу сделать? — спросил Пирсон.

— Наплевать в морду Майору, — предположил Гэррети. — Все хотят наплевать в морду Майору. Как только он приедет, мы набросимся на него и…

— Да нет, — Пирсон шагал, как человек в последней стадии опьянения.

Голова его едва не падала на плечо. — Майор тут ни при чем. Я хочу просто пойти в поле, лечь и закрыть глаза. Просто лежать среди пшеницы…

— В Мэне нет пшеницы, — уточнил Гэррети. — Это просто трава.

— Ну, в траву. И читать стихи сам себе.

Гэррети порылся в поясе, нашел печенье и стал грызть его, запивая водой.

— Чувствую себя решетом, — пожаловался он. — Пью воду, а через две минуты она выступает у меня на коже.

Ружья грянули снова, и еще одно тело безжизненно рухнуло на асфальт. — Сорок пять, — сказал Скрамм, подходя к ним. — Этак мы и до Портленда не дойдем.

— У тебя что-то с голосом, — заметил Пирсон с осторожным оптимизмом. — Похоже, я подхватил лихорадку, — жизнерадостно сказал Скрамм.

— Господи, как же ты идешь? — с благоговейным страхом спросил Абрахам.

— Как я иду? Посмотри на него! Хотел бы я знать, как он идет! он ткнул пальцем в сторону Олсона.

Олсон молчал уже два часа. Он не дотронулся до фляжки. Все с завистью глядели на его почти полный пояс. Глаза его, цвета темного обсидиана, смотрели прямо вперед. Губы высохли и растрескались, и из них высовывался язык, как дохлая змея из пещеры. Язык Олсона был грязно-серым.

Как глубоко он зарылся? Гэррети вспомнил слова Стеббинса. На мили? На световые годы? Ответ был: слишком глубоко, чтобы увидеть это. И чтобы выбраться.

— Олсон! — тихо позвал он. — Олсон!

Олсон не отвечал. Двигались только его ноги.

— Хоть бы язык убрал, — нервно сказал Пирсон.

ДЛИННЫЙ ПУТЬ — продолжался.

• Предыдущая
• 24/41
• Следующая