Четыре сезона - Кинг Стивен - Страница 39

• Предыдущая
• 39/95
• Следующая

– Ни одной пары, ни одной завальной карточки, – отчитался Тодд. – Если продолжать в том же духе, к концу четверти будут сплошные пятерки и четверки.

– Продолжим, продолжим. За этим я как-нибудь прослежу. – Он выпил залпом и снова налил. – Надо бы это дело отметить. – Язык у него слегка заплетался; другой бы не заметил, но Тодду сразу было понятно, что старый пьянчужка здорово перебрал. Значит, сегодня. Сегодня или никогда.

Тодд был само спокойствие.

– Свиньи пускай отмечают, – сказал он.

– Я жду посыльного с белугой и трюфелями, – Дюссандер сделал вид, что пропустил выпад мальчишки мимо ушей, – но сейчас, сам знаешь, ни на кого нельзя положиться. Не изволите ли пока закусить крэкерами с плавленым сыром?

– Ладно. Черт с вами.

Дюссандер неловко встал, ударившись коленом о ножку стола, и, поморщившись, заковылял к холодильнику.

– Прошу, – сказал он, ставя перед мальчиком еду. – Все свежеотравленное. – Он осклабился беззубым ртом. Тодду не понравилось, что старик не вставил искусственную челюсть, но он все-таки улыбнулся в ответ. – Что это ты такой тихий? – удивился Дюссандер. – На твоем месте я бы колесом ходил.

– Никак в себя не приду, – ответил Тодд и надкусил крэкер. Он давно перестал отказываться в этом доме от еды. Старик скорее всего догадался, что никакого разоблачительного письма не существует, но не станет же он, в самом деле, травить Тодда, не будучи в этом уверен на все сто.

– О чем поговорим? – спросил Дюссандер. – Один вечер, свободный от занятий. Ну как? – Когда старик напивался, вдруг вылезал его акцент, который обычно раздражал Тодда. Сейчас ему было безразлично. Сейчас ему все было безразлично. Кроме одного – спокойствия. Он посмотрел на свои руки: нет, не дрожат.

– Мне как-то без разницы, – ответил он. – О чем хотите.

– Ну, скажем, о мыле, которое мы делали? Об экспериментах в области гомосексуальных наклонностей? Могу рассказать, как я чудом спасся в Берлине, куда я имел глупость приехать.

– О чем хотите, – повторил Тодд. – Мне правда без разницы.

– Ты явно не в настроении. – Дюссандер постоял в раздумье и направился к двери, что вела в погреб. Шерстяные носки шаркали по линолеуму. – Расскажу-ка я тебе, пожалуй, историю про старика, который боялся.

Он открыл дверь в погреб. К Тодду была обращена его спина. Тодд неслышно встал.

– Старик боялся одного мальчика, – продолжал Дюссандер, – ставшего, в каком-то смысле, его другом. Смышленый был мальчик. Мама про него говорила «способный ученик», и старику уже представилась возможность убедиться в том, какой он способный… хотя и в несколько ином разрезе.

Пока Дюссандер возился с выключателем устаревшего образца, Тодд приближался сзади, бесшумно скользя по линолеуму, избегая мест, где могла скрипнуть половица. Он знал эту кухню, как свою собственную. Если не лучше.

– Поначалу мальчик не был его другом. – Дюссандер кое-как одержал верх над выключателем и с осторожностью алкоголика со стажем спустился на одну ступеньку. – И старик поначалу сильно недолюбливал мальчика. Но постепенно… постепенно он стал находить определенное удовольствие в его компании, хотя до любви тут еще было далеко. – Держась рукой за поручень, он высматривал что-то на полке. Тодд уже стоял сзади, по-прежнему сохраняя спокойствие, – пожалуй, в эти секунды правильнее было бы сказать: ледяное спокойствие, – и мысленно прикидывал, как он его сейчас изо всех сил толкнет в спину. Впрочем, стоило дождаться момента, когда тот наклонится вперед.

– Старик находил удовольствие в его компании, и объяснялось это, вероятно, чувством равенства, – вслух рассуждал Дюссандер. – Видишь ли, жизнь одного была в руках другого. Каждый мог выдать чужой секрет. Но со временем… со временем старик все больше убеждался в том, что ситуация меняется. Да-да. Ситуация выходила из-под его контроля, все уже зависело от мальчика – от его отчаяния… или сообразительности. И однажды, среди долгой бессонной ночи, старик подумал о том, что неплохо было бы чем-то поприжать мальчика. Для собственной безопасности.

Дюссандер отпустил поручень и весь подался вперед, но Тодд не шелохнулся. Лед спокойствия таял в его жилах, и уже накатывала горячая волна растерянности и гнева. Между тем Дюссандер нашел то, что искал, и в этот момент Тодд с омерзением подумал: ну и запах… более зловонного подвала, наверно, не бывает. Пахло мертвечиной.

– И тогда старик слез с кровати – что значит сон для старого человека? – и примостился за тесной конторкой. Он сидел и думал о том, как он хитро вовлек мальчика в свои преступления, за которые мальчик грозил ему, старику, расправой. Он сидел и думал о том, какие усилия, почти нечеловеческие, пришлось мальчику приложить, чтобы выправить положение в школе. И что теперь, когда он его выправил, старик для него – ненужная обуза. Смерть старика принесла бы ему желанное освобождение.

Дюссандер обернулся, держа за горлышко бутылку старого виски.

– Я все слышал, – сказал он миролюбиво. – Как отодвинул стул, как поднялся. У тебя, ты знаешь, не получается ходить совершенно бесшумно. ПОКА не получается.

Тодд молчал.

– Итак! – Дюссандер поднялся на ступеньку и плотно прикрыл за собой дверь в погреб. – Старик все написал. От первого до последнего слова. К тому времени почти рассвело, ныли пальцы, сведенные проклятым артритом, и все же впервые за многие недели он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя – в безопасности. Старик снова лег в кровать и спал до полудня. Еще немного, и он проспал бы свою любимую передачу «Больница для всех». Дюссандер уселся в кресло-качалку, вооружился обшарпанным перочинным ножом и начал долго и нудно соскабливать сургуч, которым была запечатана бутылка.

– На следующий день старик надел свой лучший костюм и отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Банковский служащий внес полную ясность. Старик забронировал камеру в сейфе. Старику объяснили, что один ключ будет у него, другой в банке. Чтобы открыть камеру, понадобятся оба ключа. Воспользоваться ЕГО ключом можно будет лишь с его собственного письменного разрешения, заверенного у нотариуса. За одним исключением. – Дюссандер беззубо улыбнулся Тодду, чье лицо сейчас напоминало гипсовую маску. – Исключение – это смерть вкладчика. – Продолжая улыбаться, Дюссандер сложил перочинный нож и сунул в карман халата, после чего отвинтил на бутылке колпачок и плеснул в кружку порцию виски.

– Что тогда? – спросил Тодд охрипшим голосом.

– Тогда камеру откроют в присутствии банковского служащего и представителя налоговой инспекции. Сделают опись содержимого. В данном случае – один-единственный документ на двенадцати страницах. Обложению налогом не подлежит… хотя интерес безусловно представляет.

Пальцы мальчика сами сплелись намертво.

– Это невозможно, – произнес он с интонацией человека, на чьих глазах другой человек разгуливает по потолку, – вы… вы не могли это сделать.

– Мой мальчик, – участливо сказал Дюссандер, – я это сделал.

– А как же… я… вы… – И вдруг отчаянное: – Вы же СТАРЫЙ! Старый, неужели непонятно?! Вы можете умереть! В любую минуту!

Дюссандер поднялся. Он вытащил из шкафчика детский стаканчик. В таких когда-то продавали желе. На стаканчике – хоровод мультяшек, знакомых Тодду с детства. Тодд смотрел, как Дюссандер, словно священнодействуя, протирал стаканчик полотенцем. Как поставил перед ним. Как налил символическую дозу.

– Зачем это? – процедил Тодд. – Я не пью. Нашли себе собутыльника.

– Возьми. Есть повод, мой мальчик. Сегодня ты выпьешь.

Тодд, после долгой паузы, поднял стаканчик. Дюссандер весело чокнулся с ним своей грошовой керамической кружкой.

– Мой тост – за долгую жизнь! Твою и мою! Prosit! – Он осушил кружку одним залпом… и захохотал. Он раскачивался в кресле, топоча ногами в шерстяных носочках по линолеуму, и хохотал, хохотал – диковинный стервятник, утопающий в домашнем халате.

– Ненавижу, – прошептал Тодд.

И тут со стариком начался форменный припадок: он кашлял, хохотал, давился – все разом. Лицо сделалось багровым. В испуге Тодд вскочил и принялся стучать его по спине.

• Предыдущая
• 39/95
• Следующая