Освобождение шпиона - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 45
- Предыдущая
- 45/91
- Следующая
Страшное, наверное, лицо. Было бы чужое — испугался, а так, когда знаешь точно, что твое, вроде и нормально.
Еще показалось Башнабашу, что стал он как бы ниже. В первые годы приходилось нагибаться, чтобы разглядеть себя всего в зеркале, не помещался он там.
А сейчас свободно помещается. И даже место еще есть сверху, над макушкой. Видно, придавила его земля, сплющила, как этих карликов-папуасов.
«И шея вот куда-то пропала», — заметил он. А с другой стороны — зачем ему шея?
Зато гимнастерочка на нем новенькая, со склада. Рукава немного коротки. Или руки слишком длинны. Сапоги начищены, как полагается. Что еще? Выправка... Не та, конечно, выправка.
— Рядовой Башмакин, смир-рна! Подтянуть живот! Грудь вперед! Согнулся, понимаешь, как ива плакучая!
Щелкнули каблуки. Хлопнули ладони о бедра, руки вытянуты по швам.
— Хватит в зеркало глазеть, рядовой Башмакин! Отставить! Ты не на танцы собрался, а Родину защищать, исполнять священный долг!
— Так точно! — гаркнул Башнабаш.
Зеркало затуманилось в его глазах, расплылось. Башнабаш стиснул зубы, по-строевому развернулся налево, приставил ногу. И пошел защищать Родину. Свою Родину, которой давно уже не существовало ни на одной карте мира.
Глава 8
Готовим "Рок-н-ролл"
Там, где время остановилось на всю жизнь, не очень много событий и новостей. Поэтому особую силу имеют слухи и домыслы.
— В тринадцатой Америкоса прижмурили, говорю вам. Вчера параши не было оттуда. И сегодня нет. — Дуля с умным видом смотрел на выгребную яму, словно читал там книгу арестантских судеб. — И завтра не будет. Суслик-каптерщик говорит, Блин удавку смастерил из носка. Ночью подстерег и прижмурил. Вот так вот. Нет Америкоса, нет параши. Говном меньше.
— Это Блин молодца, — одобрил Костыль. — Давно пора было его...
— Если б мне в тринадцатой сидеть довелось, я бы и дня терпеть не стал, - признался Дуля как на духу. Я же патриот! — Накинул бы сразу, в первую же ночь. А там будь что будет...
Около ямы рядком стояли три параши, и три сумеречные фигуры высились за этими парашами. Утренний вынос. Время новостей.
— А я слыхал, будто наоборот, - подал голос Шкет, который был третьей фигурой. — Что это Америкос Блина удавил, а его в «Магадан» посадили и жрать не дают.
Двое посмотрели на Шкета. Хоть он, по личной рекомендации Дули, и числится с некоторых пор в «пернатой» хозобслуге, но все еще как бы новичок и авторитета среди «петухов» заслужить не успел.
— Ты, Шкет, умом думай, а не жопой, - урезонил его Дуля. — Америкос — никто, шпион, только хавальник открывать умеет. А Блин — маньяк, по-«мокрому» работал, десятки людей передушил. Кто кого кончит при таком раскладе?
— Шпионов тоже специальным приемчикам учат, — не сдавался молодой, но его не слушали.
— Здесь с самого начала все ясно было. К тому же — слышишь? — Дуля склонил набок голову и потянул носом. — Не воняет. Америкос подох, дышать стало легче. Уловил?
Шкет, а за ним и Костыль принялись громко дышать, как на приеме у врача. Пахло сыростью, дымком, где-то на самой границе обоняния примостился запах таежной хвои. В основном же несло выгребной ямой — именно так, как и положено нести после свежего утреннего выноса. Но три сумеречные фигуры не замечали этого. Возможно, привыкли. А может, воздух и в самом деле стал чище. Хотя бы чисто арифметически — за счет того, что одной гнидой, и одной парашей, стало меньше.
Как и большинство слухов, этот появился недаром: из двух обитателей тринадцатой камеры действительно дышал только один. Но прав был Шкет: дышал американский шпион Мигунов, потому что именно он «прижмурил» сексуального маньяка Блинова, а не наоборот.
Теперь он лежал на бетонном полу в холодном карцере. Один. Дышит и тоже не может надышаться. Но не потому, что здесь пропитанная запахом хвои чистая атмосфера тайги. Радость доставляет сам факт, что он может дышать, что воздух проходит сквозь горло, а не застревает грубым комком в сломанной трахее...
Руки скованы наручниками, избитое тело болит. Прощальные автографы на долгую память о последней вечеринке. Отжигали там многие: и коридорные контролеры, и резервный наряд, и дежурный с помощником. Сам полковник Савичев прибежал к месту ЧП и сапогом приложился, отвел душу. Как знать, доведется ли свидеться вновь?.. Все-таки убийство на территории особорежимной ИК может быть чревато не только для убийцы, но и для начальства колонии. Ах, ах, какая жалость — всемогущего полковника могут отправить на пенсию, и что тогда останется от его возможности распоряжаться чужими жизнями?
Он лежит в холодном карцере. Еле живой. Больше суток без еды. Мигунов то плачет, то улыбается в пол разбитыми губами. Он надеется, что уже близок спасительный вертолет из приятных снов, и впереди уже забрезжил далекий свет свободы. Эта надежда вызывает улыбку. И он вспоминает, как душил сокамерника. От этого воспоминания он плачет. Беззвучные вопли под подушкой, прожигающие насквозь, до ладони. Колени, пальцы, грязные когти - цепляющиеся, лягающиеся, страшные, бессильные. Как паучьи лапки. Стоит надавить посильнее — слышится хруст...
Сначала подушкой, потом руками. Потому что — ты прав, Блинов! - видимость бывает обманчивой. Посиневшее лицо, оскаленный рот, закатившиеся глаза и так далее... А жилка-то бьется во впадинке между ключицами. Ай-яй-яй! Как тогда — красная перчатка из-под сугроба. Помнишь, сука? То-то же, специалист по удушениям!
Надпись на могильной плите: «Душить надобно с терпением. Блинов».Как тебя хоть звали-то, ублюдок, а? Бэ-бэ Блинов? Никогда уже не узнать, наверное. И - хорошо, черт возьми!
Хотелось смеяться и плакать, куда-то бежать и беспробудно спать одновременно, он разрывался на две половинки и был близок к истерике.
— Эй, сделайте мне укол!
— А ну, тихо там!! - раздался злой окрик коридорного. Это был новый сотрудник, он еще не обтерся, не притерпелся и искренне ненавидит злодеев-пожизненников.
— Разорался, скотина!
Открылся глазок в двери, грохнула по металлу дубинка.
— Какой тебе укол?
— Любой, успокаивающий...
— А ты что, разволновался? Щас, я тебя успокою...
Лязгнули засовы. Контролер вошел в карцер, встал
над ним, задумчиво почесал скулу - Мигунов понял это по скрипу щетины. Так и стоял сержант или прапор над бывшим полковником, распростертым под ногами в полосатой робе, наслаждался.
— Гражданин-начальник, к нам нельзя поодиночке заходить, - честно предупредил Мигунов. - Инструкция запрещает. Среди нас знаете, какие звери есть? Сожрут на раз-два...
— Так ты же в наручниках!
Судя по голосу, совсем молодой парень. А сколько презрения в тоне, сколько чванства... И что из него получится? Может, садист похуже Блинова...
— И-и-и... Что с того? «Молчание ягнят» видели?
— Какие еще ягнята?! Или у тебя крыша едет?
— И наручники только на два часа надевать можно, а я уже сутки...
— Да-а-а, непорядок, - протянул вертухай и перетянул литой резиновой дубинкой по спине. Точнехонько по почкам, как раскаленной проволокой проткнул. А потом громко зевнул. Дескать, скукотища тут с вами, скотами...
Преодолевая боль, Мигунов думает о приятном. «Меня здесь скоро не будет! Понял, ты, рожа! Заозерск, потом Якутск, потом - еще дальше, туда, где страшным словом Siberiaпутают непослушных детей. А ты, вертухай, ты останешься на Огненном острове, в этой самой Сиберии. Ты приговорен навечно, и дети твои тоже приговорены! И все в этой стране приговорены! А я — свободен!»
Ну, почти свободен. Если выгорит.
А если не выгорит?
— Будешь еще орать, скотина?
— Никак нет, гражданин начальник.
— A-а. Ну, смотри...
Ушел. Мигунов скручен болью, наручниками и совершенным накануне убийством. Все-таки с Дроздом и Катраном было по-другому. Проще. Потому что между ним и их смертью был ток или специальная отравленная игла. А вчера — только подушка и руки...
- Предыдущая
- 45/91
- Следующая