Его пленённая леди - Грейси Анна - Страница 12

Нелл сидела, зажатая между двумя крупными мужчинами, один из которых пах чесноком, а от другого, ещё более мощного, несло луком. Она плохо себя чувствовала, её немного подташнивало. И вовсе не из–за этого ужасного запаха; причиной было то, что она навсегда покидала свой дом.

Её дом и все мечты девичества.

Её мечты не были особенными: просто мужчина, которого можно любить, и лошади, которых надо разводить. И младенцы…

Тори…

Она обернулась к задней стенке почтовой кареты. Через маленькое окошко она могла видеть, как деревушка постепенно становилась всё меньше и меньше, скрываясь вдали, пока ей не стал виден лишь церковный шпиль. Вот наконец и его не стало видно.

Почтовая карета громыхала по разбитой дороге, раскачиваясь и трясясь. Скорость у кареты была не намного больше, чем у телеги, на которой Нелл приехала, но здесь было намного теплее и суше.

Её двое попутчиков удобно расположились, широко расставив колени и расслабив руки, в то время как девушка была плотно зажата ими с обеих сторон. Напротив неё сидели две пары; мужчины занимали пространства вдвое большее, чем их жены, несмотря на то, что обе женщины отличались пышным телосложением, а один из мужчин был положительно тощим. Почему всегда так? Почему мужчины всегда занимают большую часть свободного пространства? Но, по крайней мере, ей было тепло, успокаивала она себя, хотя и приходилось вдыхать пары чеснока и лука всю дорогу.

Конечным пунктом её пути был Лондон, правда не напрямую, но она уже вскоре будет там. Согласно договорённости, ей следовало встретиться со своей нанимательницей в Бристоле, откуда она и миссис Бисли отправятся в Лондон.

И вот там… там она возобновит поиски – поиски своей дочери. Тори.

Ей было больно думать об этом. Её груди пульсировали. Ей пришлось снять стягивавшую их повязку, перед тем как уехать. Грудное молоко уже перегорело.

Но как же она переживала за свою малютку, за свою драгоценную крошечную дочку. Она неохотно продолжала накладывать на грудь повязку, отказываясь утратить даже эту хрупкую осязаемую связь со своей девочкой, которая находилась… где–то там.

Утраченная. Похищенная.

Виктория Элизабет … Тори, дитя Нелл.

Нелл скрестила руки на груди. Она испытывала боль, не зная ответов на свои вопросы. «Кто теперь кормит крошку Тори? О, Боже, – взмолилась она, – позволь ей выжить».

Эта мучительная боль не оставляла её, сжигая её разум, словно раскалённый уголь, днём и ночью – ужас, который испытывает каждый из людей, опасаясь за свою семью. Тори могло уже не быть в живых – нет! Она не могла думать об этом.

Папа заблуждался, но он никогда не был злодеем.

И всё же он не имел права отбирать у неё ребенка, выкрадывать глубокой ночью. Если бы только она знала о его намерении… но он не проронил ни слова. Если бы она знала, то сражалась бы не на жизнь, а на смерть за свою дочь.

Чувство вины опустошило её. Ей не следовало засыпать тогда. Но после родов у неё началась лёгкая лихорадка, и она так устала, так устала…

Что папа сделал с её дочерью? Куда он отнёс её?

Его нашли мёртвым на перекрестке, когда он возвращался из Лондона. Мёртвым и без малейшего намёка на местонахождение её малютки, которую он увёз с собой.

Покойники не разговаривают.

Она знала, почему он сделал это. Он сказал это сразу же, как только приехал и увидел её, после чего Нелл заперли на следующие шесть месяцев. Для её же собственной пользы. Чтобы спасти её репутацию. Так она должна была избежать всеобщего порицания…

Но она воспротивилась этому. Нелл сказала, что намерена оставить ребёнка себе. Сказала, что она любит Тори.

Отец уверял её, что она не должна страдать из–за последствий его ошибок. Что она могла бы начать новую жизнь, оставив всё позади, забыть…

Как будто Нелл когда–нибудь могла забыть о ребёнке, которого носила под сердцем долгие девять месяцев. Умом и сердцем Нелл понимала, что её крошка Тори не имела никакого отношения к событиям, с которых всё началось и в чём папа казнил себя так жестоко.

Действительно, обнаружив, что забеременела, Нелл сначала презирала «это», ненавидела «это», не желала думать об «этом», но когда она впервые ощутила крошечное порхание жизни в своем животе…

Она никогда не чувствовала ничего подобного.

Нелл помнила, как прикладывала ладонь к животу и ждала, затаив дыхание, пока не ощущала движение снова. И потом она внезапно поняла, что у неё в животе не «это», а ребенок. Крошечный невинный ребёнок.

И что этот ребёнок не имеет никакого отношения к тем гадким вещам, предшествовавшим беременности. Были только Нелл и её дитя.

И долгие месяцы одиночества в незнакомом доме, куда её поместил отец, спрятав у посторонних людей – добрых, но всё–таки посторонних, – она всё больше и больше проникалась любовью к крошечному беспомощному существу, растущему внутри, шевелящемуся, пинающемуся. И с каждым шевелением глубочайшие материнские чувства окутывали Нелл.

Её дитя, её ребёнок. И ничей больше.

Она просиживала долгие часы на стуле перед окном – они не позволяли ей выходить наружу из страха, что её могут заметить, – с Пятнашкой, дремавшей рядом. Пятнашка была единственной, кого из домашних питомцев ей разрешил взять с собой отец. Он не доверял даже Агги, боясь сплетен. Нелл должна была жить у чужих людей, укрываясь под вымышленным именем. Папа не собирался позволить ей пострадать из–за его ошибки…

Как будто заперев её ото всех, кого она знала и любила – кроме своей собаки, – он не доставил ей страданий. Это было так типично для папы: неизменно прочно запирать дверь стойла, после того как лошадь уже убежала.

Поэтому она сидела с Пятнашкой, растила под сердцем дитя, мечтала о будущем и строила планы. Она отвезла бы малышку домой в Фермин–Корт, туда, где появилась на свет мама, и Нелл научила бы её всему тому, чему саму Нелл учила мать, – и даже намного большему, так как та умерла, когда Нелл было всего семь лет.

Её. Почему–то она никогда не думала, что у неё будет мальчик. Хотя ей было всё равно. Она просто любила своё ещё не рождённое дитя.

И вот, после того как в течение долгой ночи в одиночестве, после тяжких усилий, когда боль, словно копьем, пронзала её тело так, что она боялась умереть, Нелл стала матерью. На рассвете, когда сумрак стал спадать, а золотистый свет разлился над горизонтом, у неё родилась девочка.

Её дочь. Её драгоценная прекрасная Тори… маленькое, энергичное, издающее вопли создание с красным личиком и золотистым пушком, и ртом, напоминавшим свежий бутон розы, с крошечными кулачками и пальчиками, изогнутыми, как изящные молодые побеги папоротника.

И когда повитуха уложила крошечное существо на грудь Нелл, и сердитые вопли оборвались на середине, а маленький ротик стал сосать грудь, чувство безграничной любви поднялось изнутри, переполняя Нелл, пока она не ощутила, что сейчас просто взорвётся от обожания, восторга и гордости. У неё была дочь.

Она обняла Тори и прошептала в её тоненькое маленькое ушко, что всегда будет любить её и никогда не оставит…

Но спустя две недели приехал отец, впервые с тех пор как оставил Нелл здесь много месяцев назад, а на следующее же утро ушёл забрав её ребёнка.

Нелл винила себя. Ей следовало бы знать, быть внимательнее, не доверять…

Но ведь Нелл сказала ему, что любит свою девочку. Она показала ему свою красавицу–дочь и с гордостью объявила, что назвала Тори – Виктория Элизабет – в честь мамы.

Отец заплакал и сказал, что Нелл всегда была его милой храброй девочкой и что папа всё сделает, как нужно.

Она не поняла, что он имел в виду. Поскольку с той, кто занимала все мысли Нелл, было всё в порядке. Послеродовая лихорадка почти прошла, и молодая мать преисполнилась любовью к дочери и ко всему миру. Её ребёнок был крепок и здоров, и она не думала ни о чём другом. Её не тревожило то, что она не замужем. Её не волновало, что об этом узнают люди. Её беспокоила только её дочь.