Волшебный дневник - Ахерн Сесилия - Страница 38
- Предыдущая
- 38/67
- Следующая
Вся территория позади бунгало была такой же пустынной, как и перед домом. На окнах висели тюлевые занавески. Здесь были два окна и дверь. Я поняла, что одно окно кухонное, так как разглядела кран и раковину. Дверь как будто недавно пристроили. Она была коричневой с желтыми непрозрачными стеклами. Что скрывало второе окно, я не поняла.
Отвернувшись от бунгало, я сосредоточила внимание на постройке, где нечто сверкало в окошке и звало меня к себе. Бунгало осталось позади. На полпути я сообразила, что поднос надо где-то оставить, но не сделала этого. При ближайшем рассмотрении то, что так ярко сверкало, оказалось перевернутым зеркалом, висевшим на бечевке. Оно с грациозной медлительностью поворачивалось, напоминая виноградную гроздь, и было примерно шестидесяти дюймов в длину. На сквозняке зеркало двигалось кругами, словно по спирали, снова и снова ловя солнечные лучи. Впечатление было завораживающим.
Пока я смотрела в окно, случайно в поле зрения попало нечто неожиданное. Какое-то движение. Решив, что меня смутило отражение, я обернулась, желая посмотреть, кто находится у меня за спиной, но никого не увидела, лишь деревья покачивали ветками, повинуясь порывам ветра. Тогда я решила, что меня подвело мое собственное воображение, однако, присмотревшись повнимательнее, убедилась, что воображение ни при чем. В сарае кто-то был. Не спеша я подошла ближе, стараясь не шуметь подносом и жалея, что взяла его с собой, так как яйца и чай давно остыли, а тост с маслом совсем размяк. Окно находилось на уровне моих плеч, и я поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь. Я не посмела осмотреть всю комнату, сосредоточившись на матери Розалин, если она вдруг заметит меня и нападет с острым осколком зеркала.
Мне была видна лишь спина низко склонившейся над верстаком женщины в длинном коричневом кардигане. У нее были длинные, но довольно редкие волосы, каштановые с проседью, к которым как будто месяц не прикасалась расческа. Понаблюдав за ней некоторое время, я все не могла решиться и постучать в дверь. Ведь я даже не знала ее имени, как не знала девичьей фамилии Розалин, чтобы хоть как-то обратиться к ее матери. В конце концов я набралась храбрости и тихонько постучала.
Женщина вскочила со своего места, и я испугалась, как бы ее не хватил удар. Видно, движения давались ей с трудом, поэтому обернулась она очень медленно. Половину лица я не видела вообще, а другую половину закрывали длинные грязные волосы. На глазах были очень большие очки, прятавшие большую часть лба и верхнюю часть щек. Волосы и очки – точь-в-точь психованный профессор.
С трудом удерживая поднос на одном колене, пока чашки и тарелки сталкивались и звенели, качались и проливали содержимое, я исхитрилась помахать старухе, изображая самую лучезарную улыбку, на какую только была способна, чтобы не напугать ее до смерти. Она же смотрела на меня с полным безразличием и не подавала никаких знаков, мол, я тебя вижу. Тогда я высоко, насколько смогла, подняла поднос и опять опустила его на колено, показав жестами, что у меня еда, которую надо съесть. Никакого ответа. И тут я поняла, что попаду в большую беду, так как мой план не сработал. Розалин оказалась права; ее мать не желала видеть чужаков, но даже если желала, без Розалин я не могла обойтись, она должна была представить меня старухе. Пришлось отступить.
– Ухожу и оставляю это для вас, – громко проговорила я в надежде, что буду услышана. После этого поставила поднос на траву и отвернулась. Идя назад, я посматривала мимо гаража в глубину сада. Вдруг с открытым ртом буквально отпрыгнула в сторону. Только тут я разглядела, что вся поляна перегорожена бельевыми веревками. Их было примерно десять – двадцать. На каждой висело по нескольку дюжин стекляшек разных видов, и они крутились, превращаясь в нечто уникальное, раскачивались, повинуясь ветру, ловили лучи солнца и сверкали в тишине. Стеклянное поле.
Миновав дом, я оказалась на задней поляне, где меня ждало открытие. Веревки располагались довольно далеко и не касались друг друга. Будь они хотя бы на сантиметр ближе, то все, висевшее на них, поразбивалось бы. И они не провисали, будучи намертво привязаны с одной стороны к стене в саду, а с другой – к столбам. Так как они были довольно высоко над моей головой, я все время задирала голову, чтобы посмотреть, как стекло преломляет солнечный свет. Ничего прекраснее мне еще не приходилось видеть. Некоторые стекляшки, словно наполненные водой, стекали вниз, как гигантские слезинки, будто бы замерзшие в воздухе. Другие были поменьше, но позамысловатее, больше похожие на пики, позлее и поострее, как сосульки, как оружие. Каждый раз, когда поднимался ветер, они качались из стороны в сторону, а я шла и шла, изредка останавливаясь, чтобы полюбоваться стеклянными творениями. Ничего подобного, ничего такого же чистого и прозрачного я никогда не видела. У одних внутри были заметны пузырьки воздуха, у других не было ничего. Я подняла руку и стала смотреть через стекло, кое-где матовое, кое-где безупречно прозрачное. Завораживающе прекрасные стеклянные произведения чьих-то рук постоянно двигались, волнуя остальные, которые были до того прелестны и хрупки, что казалось, дотронься до них – и они разлетятся вдребезги.
Я собиралась пойти дальше и посмотреть все, что было на поляне, но по какому-то наитию не ожиданно обернулась, желая убедиться, что я одна, и увидела мать Розалин, которая подошла к окну, выходившему на ту половину сада, где была я. Прижимая руку к стеклу, она пристально смотрела на меня. Замерев на месте, я ощутила себя вилком капусты на стеклянном поле и улыбнулась старой женщине, пытаясь сообразить, как долго она следила за мной. Мне хотелось разглядеть ее лицо, черты ее лица, но это было невозможно. Она опять отодвинулась от окна, и мне осталось лишь наблюдать за ее силуэтом, за длинными волосами, падающими на плечи, и совсем не седыми, как мне показалось прежде, а мышиного цвета с седыми прядями. Похоже, у нее не было возраста, не было лица, и потому она стала даже более загадочным персонажем для меня, чем прежде, когда я еще не видела ее.
Стеклянное поле я покинула, не в силах справиться с ощущением, что в наказание за проступок никогда больше ничего такого не увижу. Но когда я вышла на другую половину сада, женщина все еще следила за мной, но стояла не возле окна, а в глубине комнаты.
Еще раз помахав ей рукой, я показала на поднос в траве и сделала несколько жестов, словно приглашая ее поесть, как в зоопарке, когда наступает час кормежки. Она же не шевелилась и не сводила с меня взгляда. Недовольная собой – жаркое солнце, настоящая удача, совсем мертвый, – я отвернулась от женщины и пошла прочь, не оглядываясь, но чувствуя себя так, словно я маленькая девочка и бегу от подружки к себе домой в полной темноте и к тому же в полной уверенности, что за мной гонится ведьма.
Двенадцать часов.
Я мерила шагами гостиную, туда-обратно, туда-обратно, направо-налево. Садилась, вставала. Шла к маме, но останавливалась и возвращалась. Заламывала руки и то и дело выглядывала в окно, ожидая увидеть мать Розалин, которая торопливо пересекает дорогу на инвалидном кресле, крутя колесами и щелкая хлыстом. Еще я ждала, как Розалин с Артуром на максимальной скорости покажутся из-за угла. Розалин расставила ловушки вокруг бунгало: я споткнулась о проволоку, примяла траву, прошла не там, где надо, включила сигнал тревоги у нее в сумке. Она привяжет меня к кровати, раздробит мне ноги кувалдой и заставит писать романы. А я не сумею. Я могу всего лишь заполнять дневник. Не знаю, но у меня было странное ощущение, будто что-то должно случиться. Дома я постоянно нарушала правила – и ничего, а здесь порядки были другие. Здесь было строго и традиционно, словно меня поселили на краю раскопок, где люди ходят на цыпочках, сюда нельзя, туда нельзя, только по тропинке, говорят тихо, боясь повредить фундамент, пользуются маленькими кисточками, может быть, другими инструментами, чтобы расчищать поверхность и сдувать пыль, но ни в коем случае не ступать за дозволенную черту. А я заявилась с лопатой и ломом и крушу все подряд.
- Предыдущая
- 38/67
- Следующая
