Луч тьмы над седьмой частью света - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая
Если судить по присужденным премиям, то основная тенденция в русской фантастической литературе просматривалась четко: нежелание авторов писать о том, о чем писали фантасты советского времени — о будущем. Хорошо, о светлом коммунистическом будущем а-ля «Туманность Андромеды» писать стало даже и неприлично, поскольку ни одна из существовавших политических тенденций в это будущее не вела. Hо ведь можно было писать о будущем со всеми его проблемами, о будущем, которое могло бы возникнуть на самом деле — неужели авторам (талантливым фантастам!) это было неинтересно?
Рыбаков написал еще в семидесятые годы роман «Доверие» — прогностическую антиутопию о коммунизме, и это было сильно, хотя по художественным достоинствам роман был далек от уровня написанного в 1992 году «Гравилета „Цесаревич“. Hо в это время Рыбакова уже не интересовало будущее. Его, как многих в России, мучил вопрос: „Что мы потеряли?“ История сослагательного наклонения не знает, но фантастическая история только сослагательным наклонением и пользуется. Что было бы, если бы в 1917 году не случилось революции? Как жила бы Россия — не в ХХII веке, любимом советскими фантастами, а сейчас, в девяностые годы века ХХ?
История свихнулась в начале века, и русские фантасты посчитали своей задачей исправить ошибку. Это, впрочем, было очередное изобретение велосипеда — альтернативная фантастика стала популярна на Западе и прошла свой пик еще лет трицать назад. И кстати, западные фантасты, если на то пошло, жанру не изменяли. Они все-таки писали о будущем — и Хайнлайн в цикле рассказов «Истории будущего», и Андерсон в романах о Патруле времени, где будущее, а не настоящее являлось точкой отсчета, да и об Азимове с его «Концом Вечности» забывать не следует. А «Иное небо» Лазарчука так и вовсе стало интерпретацией на российский манер известного романа Дика «Человек в высоком замке».
Hо это частности. Суть же заключалась в том, что лучшие русские фантасты бросились переписывать историю и завершали ее сегодняшним днем — и в «Гравилете», и в «Чудовищах», и даже в стоявшем особняком «Чапаеве».
История государства российского фантастов не удовлетворяла, и на манер советских историков они создали собственное видение прошлого. «Мягкая посадка» Громова, роман, действие которого относится к ХХI веку, стала исключением, подтверждаюшим правило, а «Времена негодяев» Геворкяна, роман, получивший «Бронзовую улитку» в 1996 году, даже и исключением не стали, хотя герои этого произведения живут в двадцатых года будущего века. Этот роман — та же историческая ирреальность, возврат к России прошедших веков. И еще одну особенность романа Геворкяна нужно иметь в виду, если говорить о том, что он не стал исключением: магия. В романе, написанном в стиле, вполне реалистическом, действуют маги, способные менять реальность с помощью методик, выходящих за пределы научного понимания.
Эти две тенденции и стали главными в развитии русской фантастической литературы: исправление собственной истории и использование магических сил. Обе тенденции легко прослеживаются в романе «Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчука и Успенского. И еще мысль о том, что до нынешнего состояния Россию довели некие темные силы явно потустороннего или мистического происхождения.
Hа последнем утверждении нужно остановиться. Речь пока шла о лучших произведениях русской фантастики, удостоенных премий и определивших направление литературного процесса. Hо лучшее — это еще не все. Лучшее — это лодка, которая мчится на гребне огромного литературного вала. Кажется, что именно эта лодка определяет движение стремительного потока. Лодка наверху, поток внизу. Hо на деле именно поток несет лодочку, и именно поток определяет направление движения. Лодочник может, конечно, попытаться свернуть в сторону, но… Тогда получается то, что случилось с романом Рыбакова «Человек напротив» — рынок это произведение не принял, поток этот роман смял и отбросил за ненадобностью. То же, кстати, произошло и с «Мягкой посадкой», исключением, подтвердившим правило.
Фантастика потока переняла идеи «передового отряда» и довела их до полной рыночной востребованности: исправление истории и влияние магических сил. А тут еще увлечение фэнтезийными мирами — по сути, та же магическая игра с историей, но в более широком, мировоззренческом плане. К середине девяностых рынок русской фантастики состоял уже почти нацело из произведений авторов именно этого направления, премий не получавших, но восторженно принятых «средним» читателем, определяющим тиражную политику издательств. Это Громов и Ладыженский (Генри Лайон Олди) с их многочисленными интерпретациями мифов разных народов, Перумов с его не менее многочисленными интерпретациями мира Толкиена, супруги Дяченко с их многочисленными магическими мирами «а-ля рус», а также Хаецкая, Валентинов, Бояндин, Васильев… Тома, тома, тома…
Каюсь, ни одну из эпопей я не дочитал до конца. Да что там — даже до конца первого тома. Все это — велосипеды, да еще и с лишними колесами, которые, к тому же, катятся в разные стороны. Hа Западе давно уже существовала такая фантастика, часто — вовсе не лучше русской по качеству: Говард, Асприн… Hо в той же фэнтези работал Желязны, и если его произведения назвать фэнтезийными утопиями, то почти всю российскую фэнтези следовало бы отнести к антиутопическому направлению. Герои Валентинова, Олди, Перумова, Семеновой вроде бы борются со злом, но сами являются злом нисколько не меньшим, потому что убивают, не думая, а порой и наслаждаясь самим процессом (нет, не литературным, а сугубо физическим).
Если судить о тенденциях в русской фантастике не по элитным произведениям, а по валу, то вывод следует простой и очевидный: в фантастике исчез культ разума, место его занял культ силы, причем не простой физической силы, а силы магической, иррациональной. Победе этого направления легко можно найти обоснования в современном состоянии российского общества — жизнь, мол, такая, вот фантастика ее и отражает в своих зеркалах.
Все верно. Однако лавина рыночной фантастики — это все-таки не сам литературный процесс, а его искаженное отражение для массового читателя. Процесс породил лавину, но стал ее частью, и похоже, фантасты, творящие процесс, этого еще сами не осознали. Вряд ли роман «Посмотри в глаза чудовищ», будь он издан в девяносто четвертом, получил бы премию — все-таки в те недалекие годы фантасты более вдумчиво относились к истории и ее интерпретациям. Hо после того, что сотворили с русской историей авторы героических фэнтези, роман Лазарчука и Успенского действительно представляется разумным взглядом на вещи.
И еще: лавина привела в резкому падению чисто литературного, художественного уровня произведений. Hе только творцы вала, но и живущие на все уменьшающиеся гонорары авторы-лауреаты вынуждены писать больше и, соответственно, хуже. Последние романы Лазарчука не дотягивают до «Иного неба», а «Эфиоп» Штерна («Бронзовая улитка» и «Странник» 1998 года) в сравнение не идет с его блестящими рассказами более раннего периода.
Может быть, именно поэтому Б.H.Стругацкий присудил «Бронзовую улитку» 1999 года сразу по двум номинациям (средняя и малая форма — повесть и рассказ) произведениям малоизвестного пока автора Василия Щепетнева «Седьмая часть тьмы» и «Позолоченная рыбка». Все-таки, по литературному уровню это близко к Рыбакову, что не так уж плохо и позволяет говорить, что процесс не пошел вспять. А кроме того, это опять новая российская история — тоже как бы возврат на прежние, середины девяностых, достаточно высокие позиции, попытка вырваться из мчащейся и все смывающей лавины и направить литературный процесс в русло, более свойственное русской литературе в целом.
Во всяком случае, размышляя о причинах, по которым корифей фантастики отдал предпочтение произведениям Щепетнева, я не нахожу иных причин. И в то же время понимаю, что ответ этот вряд ли соответствует действительности. Hе мог Б.H.Стругацкий не видеть, что на самом деле «Седьмая часть тьмы» всплыла именно из нынешнего вала, а не родилась как следствие литературного процесса, имевшего место в начале девяностых. Hо теперь-то, получив премию, эта повесть стала определять именно процесс, как в свое время «Гравилет „Цесаревич“ и „Многорукий бог Далайна“.
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая
