Портрет дамы с жемчугами - Кикути Кан - Страница 17

• Предыдущая
• 17/63
• Следующая

Тут Сёда понизил голос и доверительно продолжал:

– Мой сын, конечно, не достоин вашей дочери, хоть и подходит ей по возрасту, он человек без всяких способностей. Но если бы вы, ваше превосходительство, все же согласились выдать за него свою дочь, я почел бы это для себя величайшей честью и с готовностью отдал половину моего состояния. Впрочем, дело это терпит отлагательства, и то, что я вам сейчас скажу, никак с пим не связано. Позвольте мне, ваше превосходительство, уплатить по всем вашим векселям, которые вот уже больше месяца я так старательно скупаю…

Рурико почему-то показалось, что Сёда положил на стол пакет с долговыми расписками.

Речи Сёды были не совсем деликатны, даже бесцеремонны, но одна лишь Рурико знала истинную их подоплеку. Этот низкий человек вначале сам хотел на ней жениться, только бы разлучить ее с возлюбленным и продемонстрировать силу своих денег. Но, встретив решительный отпор со стороны отца и опасаясь общественного осуждения за неравный брак, решил пойти на хитрость и купить Рурико для сына. Оба предложения были в равной степени оскорбительны для девушки.

Отец же, поверив в искренность намерений Сёды, мог попасться па его удочку.

«Неужели отец согласится? – с беспокойством думала Рурико. – Ведь, оплатив векселя, Сёда уже не выпустит его из рук».

Но Рурико напрасно беспокоилась. Выслушав Сёду, отец помолчал немного, потом сказал:

– Весьма признателен за внимание, но по некоторым соображениям но могу воспользоваться вашей любезностью и оплачу векселя сам точно в указанные сроки. Второго предложения я тоже не могу принять, за что приношу извинения; ни вам, ни вашему сыну я в жены дочь не отдам.

Отец говорил спокойно, не торопясь, безупречно сдержанным тоном.

Слушая его, Рурико пришла в восхищение. Она готова была молиться па отца. «Какие бы муки ни сулило ей будущее, величайшее счастье быть дочерью такого человека», – думала девушка, и горячие слезы катились по ее щекам.

Между тем Сёда, воспринявший отказ барона как пощечину, видимо, опешил и не сразу мог собраться с мыслями. Но спустя некоторое время снова раздался его глуховатый, ставший вдруг сиплым голос:

– Гм… Вы, я вижу, не поняли меня! Следовало бы оценить мою доброту и сердечность.

Сейчас голос Сёды был подобен злобному рыку раненого леопарда, пятящегося от врага.

– Ха-ха-ха!… Доброта, сердечность! Неужели вы всерьез об этом говорите? Плюнуть человеку в лицо и назвать это добротой! – Отец презрительно расхохотался.

– Так-так… У вас, ваше превосходительство, от нужды, кажется, испортился характер, и вы неспособны попять великодушия.

Леопард выпустил когти.

– Великодушие!… Ха-ха-ха!… С торговцем, который покупает девушек за деньги, не приходится говорить о чистой совести. Переродитесь сначала, а потом приходите.

– Хорошо, я приду. Но запомните, ваше превосходительство: Сёда может быть не только великодушным, но и злым! Я последую вашему совету, я приду! – С этими словами Сёда грубо толкнул дверь и вышел в переднюю.

Когда Рурико вбежала в приемную, ей показалось, что волосы отца шевелятся от гнева.

– Отец! – Рурико спрятала у него на груди мокрое от слез лицо.

– А, это ты, Рурико! Ты все слышала? Только смотри не падай духом! Будь сильной! Нужно бороться до конца! – И отец ласково похлопал дочь по плечу.

После того как отец сорвал с Сёды овечью шкуру, под которой скрывалось волчье обличье, он стал думать, как избежать его острых когтей. Ведь на стороне Сёды закон, защищающий вопреки справедливости только богатых.

Часть векселей подлежала уплате в конце июня, дней через десять. Обычно по истечении срока барон переписывал векселя, продлевая срок и том самым увеличивая сумму долга. Это доставляло отцу массу хлопот, но, по крайней мере, все обходилось благополучно. Теперь же, когда векселя в грязных руках Сёды превратились в орудие мести, об отсрочке не могло быть и речи.

И отец целые дни бегал в поисках денег. Но не так-то легко было раздобыть тридцать тысяч иен, тем более что долгов и без того хватало. Отец еще больше побледнел и осунулся. Из дома он уходил с самого утра, и Рурико, провожая его, всякий раз говорила:

– Побыстрей возвращайтесь, отец!

Провожать его было не так тяжело, как встречать, потому что оставалась хоть какая-то надежда. Когда же вечером он приходил разбитый и уничтоженный бесплодными поисками, сердце Рурико сжималось от боли. Они почти не разговаривали, но и без слов хорошо понимали ДРУГ друга.

До сих пор стойко встречавший все удары судьбы, отец теперь, случалось, не мог удержаться от жалоб и однажды, когда после ужина они сидели в столовой, сказал, как бы оправдываясь:

– Во всем виноват я один. Уйдя с головой в политику, я забыл о собственных детях, забросил свой дом и принес тебе столько горя!

До чего же мучительно было Рурико видеть, как сильный и непреклонный отец пал духом, а пламя его идеалов, ярко горевшее в нем целых три десятка лет, погасло от бедности.

Добрые друзья и знакомые, не раз выручавшие отца, на сей раз ему отказали под разными благовидными предлогами, и гордый старик решил больше не 'обращаться к ним и вообще порвать с ними всякие отношения.

Наступило двадцать пятое, потом двадцать Сёдьмое июня.

Отчаявшись, отец па все махнул рукой, перестал выходить из дому и решил спокойно ждать своей участи.

Рурико, только этой весной окончившая гимназию, ничем пе могла помочь отцу и, сознавая собственное бессилие, молча жестоко страдала. Единственным человеком, которому она могла бы излить душу, был ее возлюбленный Наоя. Но ей не хотелось огорчать юношу различными неприятными для него обстоятельствами. Ведь узнай он, что Сёда мстит Рурико за подслушанный им в тот день разговор и что посредником он избрал не кого другого, как отца Наои, явившегося к ним в дом с постыдным предложением, юноша почувствовал бы себя виновным и жалобы Рурико мог воспринять как упреки. Рурико, хорошо знавшая благородство Наои, отчетливо представляла себе, как горько будет ему услышать о недостойном поведении своего отца. Кроме того, вспыльчивый по натуре, он мог бы совершить какой-нибудь безрассудный поступок. И Рурико решила страдать одна, затаив в своем сердце горе.

А время, равнодушное и к человеческим радостям, и к человеческим бедам, летело вперед.

Июнь подходил к концу.

Двадцать девятого утром, за день до истечения срока векселей, к барону Карасаве явился некто, назвавшийся поверенным Сёды Сёхэя, мужчина лет сорока, с орлиным носом, одетый по-европейски. Из кармана темного пиджака вниз спускалась толстая золотая цепочка – признак грубого вкуса ее владельца.

Рурико сообщила посетителю, что барон не может его принять.

– Мне не нужно видеть лично барона, – отвечал посетитель с улыбкой, не предвещавшей ничего доброго. – Прошу вас только передать, что завтра истекает срок уплаты по некоторым его векселям, попавшим в силу обстоятельств к моему господину. Существуют особые при-чины, из-за которых отсрочка невозможна, и в случае неуплаты мы вынуждены будем поступить в соответствии с законом. Покорнейше просим вас принять все это во внимание, дабы избежать возможных недоразумений.

И вдруг голос поверенного смягчился. Даже этот сухой, равнодушный человек почувствовал жалость к несчастной Рурико.

– Мне очень тяжело говорить вам такие неприятные пещи, – сказал он, – тем более что я лично не питаю никакой неприязни к вашей семье. Но войдите в мое положение, мадемуазель, таков приказ нашего господина, и я обязан повиноваться. Итак, завтра я снова буду у вас.

Рурико слушала молча, застыв, словно мраморная. На ее лице не дрогнул ни единый мускул. Поверенный ощутил неловкость и поспешил откланяться.

«Стоит ли передавать отцу слова этого господина? – думала Рурико. – Ведь все равно за эти сутки он не раздобудет свыше десяти тысяч иен. Этот господин сказал, что они поступят в соответствии с законом. Что бы это могло значить?»

• Предыдущая
• 17/63
• Следующая