Железный Совет - Мьевиль Чайна - Страница 13

– Спасайтесь, – сказал Каттер. – Ему нужен новый дом.

Дрогон открыл огонь по трупу, когда тот еще летел вниз. Едва мертвец приземлился, как из его одежды выскочила многоногая тварь противного темно-лилового цвета. Двигалась она как паук.

Люди бросились врассыпную. Громыхнуло ружье Помроя, но тварь не испугалась. Она была уже в нескольких шагах от визжавшей Элси, когда ее остановили выстрелы Дрогона. Мастер шепота приближался, стреляя на ходу, и три пули нашли свою цель в траве. Дрогон пнул тварь и поднял ее в воздух, безжизненную и окровавленную.

Это была рука. Кисть правой руки. Из запястья рос короткий хвост. Теперь он обвис, из него сочилась кровь.

– Праворучный, – сообщил Каттеру Дрогон. – Из касты воинов.

Раздался треск, точно громадный зверь ломился через лес. Каттер обернулся и попытался вскинуть незаряженный пистолет.

Шум повторился, что-то задвигалось среди деревьев в полумиле от них. Что-то вышло на солнце. Это был великан, огромный серый человек. Путники смотрели, как он приближается к ним, и не знали, что им делать, что говорить. Каттер издал вопль и побежал. Пока он набирал скорость, глиняный гигант поравнялся с ним, и Каттер заметил, что кто-то машет ему сверху; кто-то спрыгнул со спины великана и с распростертыми объятиями бросился к Каттеру, неразборчиво крича на ходу, и Каттер тоже бежал и кричал, и с обоих сыпалась пыль и приставшие к ним мелкие насекомые.

Каттер бежал по склону вверх, тот человек – вниз. Каттер звал человека, звал по имени и плакал.

– Мы нашли тебя, – повторял он. – Мы тебя нашли.

Высоко над рыночной площадью распахнулось окно. Повсюду над рыночными площадями распахивались окна. Это был город рыночных площадей, город окон.

Снова Нью-Кробюзон. Неизменный, безукоризненно верный себе город. Весна выдалась теплой, и на улицах пованивало: смердела вода в реках. Повсюду стоял шум. Нью-Кробюзон был в своем амплуа.

Что кружило над вытянутыми вверх пальцами города и сновало меж них? Птицы, гады летучие, вирмы (смешливые, по-обезьяньи проворные создания), выкрашенные в холодные цвета аэростаты, а еще дым и облака. Естественные перепады ландшафта давно не имели никакого значения в Нью-Кробюзоне, который рос куда и как хотел: город представлял собой настоящую трехмерную головоломку. Тонны кирпича и дерева, бетона, мрамора и железа, земли, воды, соломы и глины складывались в стены и крыши.

В те дни солнце стирало краски с домов и оборванных афиш, перьями топорщившихся на их стенах; оно медленно окунало их в желтизну, словно в чай. Остатки чернил вещали о былых развлечениях, бетон растрескивался. Кто-то из инакомыслящих неуклюже размалевал стены известным граффити в поддержку Железного Совета. Повсюду обломками храмовых сводов торчали опоры надземной железной дороги. Провода пересекались в воздухе, словно струны, и ветер играл на Нью-Кробюзоне, как на арфе.

Ночи были полны другого света: в иликтробарометрических трубках горел газ, вычерчивая в темноте стеклянные изгибы, которые складывались в имена, названия, контуры людей и вещей. Десять лет назад их либо еще не придумали, либо хорошо забыли; теперь с наступлением сумерек всякая улица надевала свой яркий и неповторимый наряд, затмевавший сияние фонарей.

Шум стоял всюду. От него не было спасения. Люди были везде и всегда. Нью-Кробюзон, одним словом.

На сцене шансонетка Аделина Раднер, известная под псевдонимом Адель Радли (обычно рифмы ради ее называли Адали Радали), под громкие аплодисменты и восхищенный свист подгулявшей публики исполняла песню «Почтеннейший диктатор». Она то кричала, то переходила на шепот, мелко семеня по сцене и взбивая коленями пышные юбки (сценический костюм со множеством рюшей и оборок, в подражание нарядам публичных женщин былых времен, придавал ей вид скорее стыдливый, чем распутный). Тряся кружевными оборками прямо перед носом у зрителей первого ряда, она сгребала со сцены прилетевшие из зала цветы.

Ее прославленный голос, хрипловатый и очень красивый, оправдывал любые ожидания. Публика была покорена. Ори Кьюрас, сидевший в конце зала, был настроен критически, но и он не остался нечувствителен к чарам певицы. Своих соседей по столику он не знал и потому приветствовал их только поднятием стакана. Пока те глазели на Адель, он рассматривал их.

В огромном зале «Веселых нищих» витали клубы табачного и наркотического дыма. Места в ложах и бельэтаже занимали крупные воротилы со своими прихлебателями – в основном мужчины, но иногда и женщины. Пришла Франсина Вторая, некоронованная королева хепри. Лепной карниз с изображениями драгонов и похотливых божков затруднял обзор, но Ори знал, что в одной ложе сидит крупный милицейский чин, в другой – кто-то из Братства Рыбьей Кости, а в третьей – один из промышленных воротил.

У самой сцены, рядом с оркестром, толклись разноязычные и разномастные мужчины и женщины, глазевшие на лодыжки Адели. Ори занялся практической этнографией.

Кого только там не было: бродяги, мелкие жулики и их главари, иностранные солдаты в увольнительной, тюремные завсегдатаи между отсидками, распутные богачи и неимущие бродяги, нищие, сутенеры со своими подопечными, искатели приключений, точильщики, поэты и полицейские агенты. Над морем человеческих голов здесь и там возвышались какты (их пускали только с выщипанными колючками) и покачивались жукообразные головы хепри. Люди с тонкими сигарами в уголках рта отбивали ритм стаканами или ножами, а официанты сновали вокруг них по опилкам, устилавшим пол. По краям зала посетители сбивались в кучки, но опытный глаз – такой как у Ори, привычного к «Веселым нищим», – легко определял их состав, сходство и различия между ними.

В зале наверняка присутствовала милиция, хотя людей в форме видно не было. Сзади маячил высокий мускулистый человек по фамилии Деризов, – о том, что он тайный агент, было хорошо известно, но никто не знал, откуда он и какое положение занимает, и потому его на всякий случай не убивали. Подле него с истинно сектантским пылом обсуждали свои школы и движения художники.

Столик недалеко от Ори занимала группа молодых людей, принадлежавших к так называемым Новым Дикобразам; они пристально разглядывали Ори и демонстративно плевались всякий раз, когда кто-нибудь из ксениев подходил слишком близко. Ори чувствовал, что его самого молодчики ненавидят особо, как предателя своей расы; разудалая атмосфера многоязыких «Веселых нищих» внезапно придала ему бодрости, и Ори, подняв голову и встретив враждебные взгляды, обнял за плечи сидевшую рядом старуху-водяную. Та удивленно вскинулась, но, увидав Дикобразов, одобрительно хмыкнула и прижалась к Ори, преувеличенно строя глазки то ему, то им.

– Славный парнишка, – сказала она.

Но Ори с бьющимся сердцем смотрел на четверых мужчин, которые глядели на него. Один сердито заговорил с остальными, но на него зашикали, и тогда другой выразительно поднял брови, повернувшись к Ори, постучал пальцем по часам и произнес одними губами: «Погоди».

Ори не испугался. Свои были рядом. Он уже хотел ответить на безмолвный вызов, но вдруг почувствовал отвращение и отвернулся. Ори не раз видел, как его друзья-мятежники ссорились из-за политических взглядов и убеждений – куда там художникам, – но знал, что в случае нужды они придут на помощь и будут сражаться бок о бок с ним. И таких было немало. А Дикобразы терпеть не могли бунтарей.

Тем временем публика неистовствовала, глядя на Адель, люди подпевали и щелкали пальцами, когда та заканчивала куплет: «подождем, под дожде-о-о-ом» – а потом зал взорвался аплодисментами. Дикобразы, художники и все прочие хлопали от души.