На южном фронте без перемен - Яковенко Павел Владимирович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/112
• Следующая

Меня разбудило солнце, бившее мне прямо в лицо через стекло кабины. Я, слегка жмурясь, открыл глаза: небо было голубым и абсолютно безоблачным, чистый снег на всем протяжении полей искрился, ветер исчез, но мороз усилился.

Я, насколько мне позволяла кабина, огляделся. Кругом ели: доставали консервы, резали или просто ломали вчерашний хлеб, наливали в кружки воды из канистры, и даже, (или мне показалось), пытались что-то варить.

Поддавшись общему настроению, я достал банку сардин в масле, открыл ее штык-ножом, (чрезвычайно удобная штука, заметьте), и взял ложку. Рядом со мной сидел Логман. Как он попал в кабину, вспомнить я не мог. И вовсе не собирался ломать над этим голову.

Он вытащил откуда-то полбуханки слегка подсохшего белого хлеба, и предложил мне. Я не отказался. Наш водитель ускакал завтракать куда-то к друзьям.

Ладно, день начался относительно неплохо. Что дальше?

Примерно спустя полчаса батарею построили. Посмотрев на наш личный состав, сведенный вместе, я ахнул, и неприлично открыл рот. Зарифуллин просто заржал как жеребец. Видя, как развеселился командир батареи, начали смеяться и солдаты, но потише, зная меру. Не отказывали себе в удовольствии только контрактники, которые стояли отнюдь не в строю, а отдельной толпой. (Им, наверное, и в голову не приходило, что строиться надо всем. А скажи им об этом — они бы страшно обиделись. Так-то!).

Причина смеха была в том, что костер из солярки не так безобиден, как может кому-то показаться. Он оставляет на лицах тех, кто его разжег, плохо стираемые отметины, а если конкретнее — то копоть въедается в кожу. А так как этой ночью рядовые и сержанты — срочники провели большую часть времени именно над костром, то теперь, при свете дня, все это вылезло наружу.

Иссиня-черными лицами, последствиями ночи, проведённой над соляркой, сверкая желтовато-белыми зубами и белками глаз, выделялись Серый и Аншаков. Остальные были несколько светлее, склоняясь скорее к арабскому цвету кожи.

Рустам внезапно перестал смеяться, и лицо его сразу стало злым и недовольным. Но еще быстрее, чем Зариффулин успел открыть рот, дело в свои крепкие руки взял прапорщик Расул. Он схватил обоих «эфиопов» за шкирку и громко, тщательно отделяя слова друг от друга, сказал:

— Кругом полно снега. Если через пятнадцать минут вы не будете такие же белые, как этот снег, вам будет плохо!.. Остальных это тоже касается.

После таких слов смех в шеренгах моментально прекратился. Расул свои обещания выполнял чётко.

Личный состав, проклиная войну, начальство, погоду и свою несчастную жизнь, кряхтя и стеная, яростно тер лица снегом, какими-то тряпками, просто руками, предварительно поплевав на них, и даже, кажется, бензином.

Посмотрев на себя в зеркало, никакой черноты на лице я не обнаружил. Поэтому проблемы чистоты вылетела у меня из головы. Гораздо больше меня интересовало другое: наши пушки стояли на совершенно открытой для обстрела местности недалеко от Первомайского. Для стрельбы из поселка мы представляли собой прекрасную мишень.

Я попытался поговорить об этом с Зарифуллиным, (хотя и сам прекрасно знал, что он тоже ничего не решает в этом вопросе), но тот от комментариев отказался.

Все, что я от него услышал, было:

— Паша, не нагружай!

Я отступился. Может, и боя-то никакого не будет, чего зря спорить…

Опять начались бесцельные блуждания по позиции: я то забирался в кабину, то выбирался наружу, то говорил с кем-то, то молча вышагивал вдоль линии орудий. Делать мне было абсолютно нечего.

Угнетала неопределённость: сколько продлится вся эта «компания», будет, наконец, стрельба или нет? Никто ничего не знал, (что вполне естественно), и узнать было негде…

Ага! А я предчувствовал! Примчался на «шишиге» Донецков и закричал выработанным командным голосом:

— Сворачиваемся! Быстро! И за мной!

Я даже не знал: радоваться мне или огорчаться? С одной стороны, мне наша позиция не нравилась. Кроме того, кататься в машине я уже привык, а вот часами околачиваться на одном месте — еще нет. Однако, с другой стороны, где гарантия, что новая позиция не окажется вообще полным отстоем? Никакой гарантии. Завезут опять, как вчера, куда-нибудь в кустарник, и сиди там, и долби его…

— Ну, — крикнул я Карабуту. — Чего ты возишься?

Он поднял на меня помертвевшее лицо, и что-то жалобно проблеял. Я ничего не разобрал, но выражение его лица заставило меня выпрыгнуть из кабины и кинуться к сержанту.

— Чего ты блеешь? — злобно сказал я ему, — Почему орудие не прицепил?

Карабут затрясся и, заикаясь, сказал:

— Мы фиксатор потеряли…

О, твою же мать совсем! Этого еще не хватало!

— Кто мы? — заорал я. — Мы — Николай второй? Ищи давай! Быстро!.. Проволоку ищи! Любую!

Потерянный фиксатор закреплял сцепку запорного устройства с пушкой. Без него Д-44 не сдвинулось бы с места. В общем, этот тормознутый сержант поставил меня в очень сложное положение.

Колонна уже отходила, а закрепить орудие было совершенно нечем. Даже ржавой проволоки нельзя было найти в этой белой снежной пустыне: она, пусть даже ржавая и гнутая, возможно лежала прямо у меня под ногами, но как её найти под снегом-то, вот проблема!

Я представил ярость Донецкова, наблюдавшего за нами из кабины своей машины и не понимавшего, почему мы стоим и держим всю батарею, и меня прошиб холодный пот. Каюсь, я начал грозить Карабуту всяческими жуткими карами.

Испуганный сержант и сам давно метался по кузову машины в поисках любого подходящего для сцепки материала. И ему повезло, (это было так редко!): он нашёл какую-то короткую проволоку. Расчету потребовалась ещё минута, чтобы хоть как-то скрепить сцепное устройство и тронуться.

Донецков вылез-таки из кабины, добрался, загребая снег ногами, до нас, и обрушил на меня потоки мата.

Я молчал, сцепив зубы: сказать в свое оправдание мне было абсолютно нечего.

Донецков ушел, продолжая выражать свои мысли по нашему поводу матом, а я забрался обратно в кабину. Логман был совершенно спокоен, он даже не поинтересовался, где это я был. Ну, просто буддист какой-то: нашел — молчит, потерял — молчит. Все наши удачи, беды и тревоги проплывают мимо него, как желтые листья по осенней реке.

Пока мы петляли по кривым дорогам между каналами, погода испортилась: небо затянуло облаками, стало сыро и промозгло. Однако перемена погоды меня обрадовала, и довольно сильно. Не замечали: если зимой пасмурно, то не холодно. Вот — вот! Значит, уже не будем так мерзнуть. Если температура опустится хотя бы до нуля, можно будет попробовать поспать в кузове. А то колени уже просто меня измучили.

После многочисленных поворотов и торможений, которым я потерял счет, батарея, наконец-то, остановилась.

Впрочем, спустя некоторое время стоявшие впереди по ходу движения «Уралы» снова тронулись, а к нашей машине подошёл Донецков и объяснил ситуацию:

— Сейчас все из машины быстро убирайтесь. Кроме водителя… Я пойду вперед — машина идёт за мной. Вы все идете за «Уралом». Я укажу место, где надо отцепить пушку. Потом её покатите вручную. Установите тоже там, где я скажу — и быстро — быстро окапывайтесь.

Надо отдать должное суровому капитану. Его указания были предельно простыми и понятными. Осталось только их выполнить.

Когда мы спешились, я решил, что хватит филонить, и первым взялся за орудийный щиток.

— Волков, Коломейчук! Давайте, не стойте. Чего рот раскрыли?

Расчет, дружно взявшись за пушку, поднапрягся… И она плавно пошла вперед. Катить ее оказалось гораздо легче, чем я ожидал. Ведь под ногами был хотя и грязный, но ровный асфальт, а та пленка грязи и воды, которая покрывала его, только способствовала скольжению. Мы двигались не быстро, но довольно ходко.

Дойдя до пересечения дороги с глубоким земляным каналом, нам пришлось свернуть налево. Краем глаза я заметил, что по правую сторону от перекрестка тоже устанавливаются орудия. Это были все остальные пушки нашего дивизиона. Я разглядел Рустама и Узунова.

• Предыдущая
• 16/112
• Следующая