На южном фронте без перемен - Яковенко Павел Владимирович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/112
• Следующая

Шестое чувство быстро подсказало мне, что никакого открытия огня не будет. Я потоптался около ПУО, карту Донецков предусмотрительно забрал с собой. Ну и ладно!

Расчет сержанта Волкова, как мной и предполагалось, пытался сварить суп из консервов. Сильные порывы ветра старались задуть костер, но люди были упрямее: они сели так, чтобы своими телами защитить пламя.

Я присоединился к ним. Здесь у костра, нетрудно было испытать обычно не сочетаемое ощущение — ноги нагревались до такой степени, что их приходилось отдергивать. Я всерьез опасался, как бы у меня не прогорела кожаная подошва. Зато спина, подставленная ветру, коченела так, что мне казалось, я не разогнусь.

Мне пришло в голову, что если я пройду эту войну без потерь, здоровая поясница и почки мне еще пригодятся. Поэтому я немного посидел с бойцами, перекинулся с ними парой ничего не говорящих фраз, поднялся с корточек и откланялся.

Я отправился в уже знакомый мне кузов «Урала». Там было несколько теплее, чем на открытом воздухе, и хотя под брезентовым тентом свободно гуляли сквозняки, мне удалось уснуть на той же самой скамейке, что и прошедшей ночью…

Я проснулся. В проеме кузова мне было хорошо видно огромный красный диск заходящего солнца. Вставать, откровенно говоря, очень не хотелось. Тем более вызывала отвращение мысль о том, что, возможно, надо идти и что-то делать по службе. Но и неизвестность меня тоже тяготила. Судя по часам, я проспал почти два часа, а за это время в окружающей обстановке могло произойти что-нибудь существенное.

Кряхтя, постанывая и ругаясь матом, я все же превозмог себя, и встал на ноги. Как-то не очень удачно я лежал на скамейке, и ноги затекли. Потому мой прыжок из кузова был совсем не спортивным, я поскользнулся и чуть не упал. Обойдя машину, вышел к позиции — всюду царило умиротворение, а с ящиков исчезло ПУО. «Значит, здесь стрелять не будем», — сразу подумал я.

Практически тут же появился Зарифуллин и замахал руками:

— Сворачиваемся!

Я ощутил в груди легкое тепло удачи. Еще немного, и проспал бы эту команду. Или пришлось бы метаться как ошпаренному. А так — я на ногах и готов к любому повороту событий.

Солдаты, в надежде, что новое место будет хоть чем-то лучше этого, довольно бодро зашевелились, свернули огневую позицию, без особых проблем рассосались по машинам, а вскоре наше колонна тронулась.

Рядом со мной сопел Логман, ваучер куда-то испарился.

«Может, ему уже надоело воевать, и он с какой-нибудь машиной вернулся в часть»? — с надеждой подумал я. — «Вообще они тут на каком основании? Шарахаются куда хотят, ни к какому расчету не приписаны. Ей Богу, как комиссары в гражданскую — приставлены к срочникам для ускорения и убеждения».

Было еще достаточно светло, и я пристально рассматривал окрестности. Местность была ровная, правда, густо пересеченная оросительными каналами. Во многих текла вода.

«Интересно, можно ли ее пить»? — то, что вопрос с водой будет одним из самых важных, я не сомневался. Моя фляжка уже была наполовину пуста. Пить хотелось очень, но я боялся, что ближайшего подвоза не предвидится, и можно вообще остаться без воды.

Слева и справа от дороги поля заросли мелким ветвистым кустарником — печальным результатом перестройки и радикальных экономических реформ.

Приятное путешествие в кабине «Урала» втроем прекратилось неожиданно быстро. Командирская машина свернула с дороги налево — прямо в кустарник. Повинуясь этому движению, мы также свернули за ней, следуя строго в колонну. Я сразу почувствовал, что ничем хорошим для нас этот маневр не закончится. И точно.

Выстроившись у машин, наша батарея получила приказ оборудовать огневую позицию прямо на этом месте.

Кто там, наверху, метался, принимая то одно, то другое решения, видимо, не зная, на чем остановиться, но метания его мысли, рикошетирующей в черепной коробке, отражались на нас далеко не самым благоприятным образом.

Я огляделся. Кустарник был отнюдь не мелким. Это значило одно — нам нужно расчищать сектор обстрела. Иначе снаряд, зацепившись за какую-нибудь ветку, может прямо здесь и разорваться.

Я сказал об этом Рустаму.

— Что я — сам не знаю?! — накинулся он на меня. — Да, будем расчищать!

— Так их тогда рубить надо! Ты глянь, какой они высоты! — в свою очередь, завелся я. — У нас топоров нет!

— Ну и хрен с ними! Лопатами пусть рубят! — ответил мне командир батареи.

Я обалдело открыл рот. Конечно, пословица, что «нет безвыходных положений, а есть неприятные решения» в какой-то мере верна, но не до такой же степени.

Впрочем, до рубки дело еще не дошло. Сначала надо было оборудовать позицию и выставить буссоль. На этот раз с буссолью возился сам Рустам, а я прохаживался вдоль линии орудий, надзирая за работой.

Между прочим, опыт окапывания, приобретенный за последние двое суток, сказывался на бойцах весьма положительно. Во всяком случае, оборудование огневой позиции заняло у нас заметно меньше времени, чем раньше. Я не замедлил выразить свое восхищение действиями личного состава: ничем большим я не мог их отблагодарить, пусть хоть моральное поощрение какое-никакое получат.

Я пока умолчал о том, какая работа их ждет впереди… И правильно сделал.

Как говорится, не успели лопаты отзвенеть о твердый грунт, как примчался на «шишиге» начальник артиллерии бригады майор Гришин, высунулся в открытую дверцу и, не выходя из кабины, завопил:

— Сворачивайтесь быстро и за колонной направо!

Развернулся и упилил в неизвестном направлении. Мы только рты пооткрывали.

Измученные бойцы не выразили возмущения, как мне кажется, только по одной единственной причине: уж очень боялись контрактников. Те-то не копали, зато всецело поддерживали решения вышестоящего командования. (Ну, ей-Богу, как блатные и «пятьдесят восьмая»!).

И потому безропотно орудия были вытянуты обратно, закреплены за «Уралами» и наша батарея двинулась в сторону, указанную майором Гришиным.

Между тем, наступала ночь. Я с ужасом представил себе еще одну ночевку на трассе. И как бы издеваясь, в колени снова вернулась нарастающая боль.

Очень скоро мне стало все равно, где мы остановимся. Где угодно! Лишь бы остановиться, выйти из кабины и походить. Или постоять… Все равно — лишь бы не сидеть. Была бы возможность, я лег бы прямо в снег, и вытянул ноги. (Не протянул, а именно вытянул).

Поля с кустарником закончились, пошли поля голые, покрытые неглубоким снежным покровом. Несмотря на спустившуюся темноту, от белого нетронутого снега было почти светло. Я обратил внимание на изгороди, сложенные из длинных деревянных жердей.

«Наверное, огороды», — подумал я, и откинулся на спинку сиденья, вообще перестав обращать внимание на окружающее.

«Урал» остановился снова. Постоял, урча, и пошел с дороги прямо в поле.

«Все ясно, снова будем окапываться».

Для бойцов это было уже четвертое по счету окапывание за последние двое суток. Чтобы работа нагло не игнорировалась, к каждому расчету приставили по отдельному контрактнику. И худо-бедно, но дело пошло.

Все, в кабине сидеть я уже не мог. Да и не хотел. Покинув машину, я отправился к расчетам. То, что мое место могут тут же занять, меня почему-то не беспокоило. Наверное, во мне проснулась совесть.

От машин до линии орудий оказалось неожиданно далеко.

Первым, кого я встретил, был сержант Карабут, страдалец с лицом мудреца. Он робко спросил, кончатся ли когда-нибудь его муки, и если кончатся, то когда. Я пожал плечами, (а что ещё можно было сделать?), и ответил, что все в воле Божьей.

Командир другого орудия — сержант Волков — мрачно матерился и отпускал ядовитые шуточки в адрес своих подчинённых: рядовых Шиганкова, Лисицына, а также наводчика Феди Коломейчука. Контрактник, ответственный за данные орудия, отсутствовал — наверняка уже мирно дрых где-то в машине.

В этот момент я почувствовал, что у меня поднимается температура. Мне почему-то стало весело.

• Предыдущая
• 14/112
• Следующая