Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 28

Потом он все-таки задремал, но спал плохо и чутко, потому что посреди ночи вдруг проснулся от тихих голосов за стенкой палатки. Разговаривали двое, и один из них был точно дядька Ковтун.

– Как же такое вышло? – спрашивал он кого-то. – Не моего ума это дело, конечно, но подумай сам – здесь же важнейший стратегический пункт! Если его не удержать, немец через неделю будет в Черном море купаться! Наши братишки кровь проливают под Туапсе, только чтоб фрицы к побережью не вышли, а выходит, что зря? Если можно здесь пройти, через горы, зачем тогда Туапсе? Новороссийск зачем?

– Прав ты, сержант, – ответил второй голос – тусклый и глуховатый, – не наше это дело – обсуждать стратегию. Стратегией генералы в штабах занимаются. Наше дело – кровь проливать.

– Да крови-то не жалко, жалко ее зазря пролить! Я ведь как думал: на перевалах стоит 46-я армия, значит, они укреплены, как надо... А тут получается, у вас одна-единственная рота перевал держит? Даже не батальон!

– А это ты не мне скажи! – разозлился второй. – Это ты генералу Сергацкову расскажи! Здесь полк должен был стоять, понимаешь? А вместо полка – три роты, одна моя, две других в ущелье Клыч. Я звоню в управление 46-й армии, прошу меня соединить с Сергацковым, а меня соединяют почему-то с генералом Петровым из НКВД! Оказывается, он теперь возглавляет штаб войск обороны Кавказского хребта! Что за войска обороны? Та же 46-я армия, только непонятно, кто кому подчиняется. То ли Петров Сергацкову, то ли наоборот! А в результате у меня под началом девяносто пять солдат, и я с ними должен остановить этих твоих эдельвейсов![17]

– Уже сто, – поправил собеседника Ковтун. – С нами пятерыми считая. Но положение, конечно, аховое.

– Против дивизии не выстоим, – голос стал как будто еще тусклее и тише. – Сколько, говоришь, сил у этого твоего Ланца?

– До хрена и больше. Слушай, капитан, а можешь ты сейчас вот прямо позвонить в штаб и ошарашить их? Я так понимаю, никто там, в Сухуми, не верит, что немцы могут пройти через горы, оттого и не дают тебе подкреплений. А ты скажи, что фриц уже на пороге стоит! Что у тебя совершенно точные сведения! Пусть хоть полк пришлют, уже легче станет.

– «Хоть полк»! – передразнил его капитан. – Да я спасибо скажу, если те две роты, что внизу сидят, ко мне поднимутся!

Он закашлялся, сплюнул, проворчал что-то невнятное себе под нос.

– Ну так позвонишь? – спросил Ковтун.

– Позвонить, конечно, я могу. А что если спросят меня – откуда такие сведения?

– Скажешь – гвардии сержант Ковтун предоставил. Наблюдал, мол, за передвижением дивизии три дня и три ночи.

– А теперь вот представь, – сказал капитан после некоторого молчания. – Попадаю я на генерала НКВД Петрова. И первое, что он меня спрашивает: а какого рожна ты, капитан, не задержал гвардии сержанта, оставившего свой пост и сбежавшего с поля боя?

– Ты что, капитан, – с обидой проговорил дядька, – умом тронулся? На каком таком основании ты меня должен задерживать, если твой оперуполномоченный подтверждает, что я не немецкий шпион, а гвардии сержант Ковтун?

– На основании постановления Военного Совета фронта «О задержке неорганизованно отходящих отдельных подразделений и одиночек военнослужащих с поля боя» от 31 июля сего года, – четко, как будто рапортуя вышестоящему начальству, ответил капитан. – Согласно этому постановлению, сержант, путь тебе – в штрафные роты. Не вздумай возражать, ясно? Приказ есть приказ. Тебе и твоим хлопцам повезло, что Кураков у нас мужик настоящий, не то, что некоторые. А вот насчет генерала Петрова и его особистов я тебе обещать ничего не могу. Так что про тебя ничего говорить я не стану, не обижайся.

– Тьфу ты! Думаешь, мне славы захотелось? Скажи, что твоя собственная разведка отличилась. Есть у тебя разведка?

– Нету, – хмуро ответил капитан. – Разве что беженцы могли сообщить. Тут несколько дней назад просто столпотворение было – народ с севера сотнями шел, пешком, на телегах, со всем скарбом...

– И кто ж из крестьян так хорошо в военном деле разбирается? – с усмешкой спросил Ковтун. – Знает генерала Ланца и понимает, что такое горные егеря?

Капитан молчал. Молчание его было таким зловещим, что Леха у себя в спальном мешке поежился, как от холода.

– Слушай, капитан, – сказал Ковтун, – там, внизу, мы встретили партизанский отряд. Командует им такой Асланбек, мужик вроде дельный. Вот на него и вали, тем более, что я ему подробно все рассказал.

– Асланбек? – голос собеседника повеселел. – А что, сержант, это неплохая мысль! Я свяжусь со штабом немедленно. Может, еще и успеем.

Послышались шаги – Ковтун и капитан уходили от палатки.

Леха чувствовал себя голым и безоружным, хотя винтовки им вернули. Вот, значит, почему в палатке столько свободного места! На перевале попросту не хватает людей. А подкрепления пришлют, только если капитан убедит офицеров далекого штаба в том, что немцы действительно двинули главные силы через горы...

Он вспомнил ползущую по речной долине серо-зеленую змею, представил, как эта змея взбирается на седловину между двух снежных гор и скользит вниз, мимо ледников, к теплому и ласковому побережью Черного моря у сказочного города Сухуми. А на ее пути – только крохотные партизанские отряды да разбросанные по всему хребту стрелковые роты.

И он, Леха Белоусов, со своей винтовкой.

«Меня здесь убьют, – вдруг подумал он. – Нас всех здесь поубивают, и пройдут по трупам, и спустятся к теплому морю. Зачем только я подслушал этот разговор? Теперь умирать будет в сто раз страшнее...»

Он и сам бы не мог объяснить, почему смерть показалась ему вдруг такой отвратительной и ужасной. Одно дело – погибнуть в бою, зная, что твоя смерть не напрасна, что об нее, как о камень, споткнется нога захватчика. И совсем другое – когда знаешь, что твоя смерть ничего не изменит.

Он лежал в темноте, глядя в брезентовый потолок палатки, и пытался унять подступавшую откуда-то изнутри постыдную дрожь.

«Я – казак, – говорил себе Леха, – я – русский солдат! А русские никогда не сдаются и не отступают. Я уже и так запятнал себя, когда не вступил в бой с немцами у Апшеронского. Когда ушел в эти горы. Правда, я же не знал тогда о приказе, про который говорил капитан! Но это меня не оправдывает. Я должен искупить свою трусость. Никуда я больше отсюда не побегу. Пусть убьют. Пусть убьют, раз уж так вышло, что нас – рота против дивизии. Но перед тем, как погибнуть, я убью столько немцев, сколько смогу. И змея, которая готовится проглотить Сухуми, станет меньше. И может быть, именно это позволит в конце концов перебить ее поганый хребет...»

Только под утро, когда в палатку влез, ругаясь шепотом, дядька Ковтун, Леха почувствовал, что владевшее им напряжение вдруг ослабло – мгновенно, будто кто-то разрезал сдавливавшие тело веревки. Он мягко соскользнул в сон, глубокий и черный, как омут. А проснулся от грохота рвущихся бомб и рева тяжелых бомбардировщиков.

Дивизия «Эдельвейс» пошла на штурм Клухорского перевала.

Егеря взяли перевал за полтора часа.

Разведчики доложили генералу Ланцу, что Военно-Сухумская дорога, по которой несколько дней назад шли на юг беженцы из адыгейских аулов и кубанских станиц, небезопасна – в лесах прячутся партизаны, получившие приказ задержать продвижение немецких войск в горы. Ланц посоветовался с гауптманном Гротом и решил действовать хитростью. Он посулил щедрую награду местным пастухам, и те согласились провести егерей известными им одним овечьими тропами.

Егеря прошли там, где пройти, казалось, было невозможно. Они дважды перешли вброд бурный, доходящий до пояса поток ледниковых вод и обошли передовые позиции русских. Отряд лейтенанта фон Хиршфельда с тяжелыми пулеметами и гранатометами после многочасового восхождения поднялся на крутой западный гребень перевала, господствующий над местностью. Теперь егеря видели, кто им противостоит.