Чингисхан. Книга 3. Солдаты неудачи - Волков Сергей Юрьевич - Страница 20

- Долго думал я, с чего начать нашу священную войну против проклятой Цзинь. И чтобы лучше понять это, создал я с позволения Вечного Синего неба отображение земного лика. Теперь весь он лежит передо мной, и вижу я больше, нежели внутренним оком.

- Повелитель! — Боорчу остановился у самого края песчаной карты. — А если ногой раздавить Великую стену, разрушится ли она на самом деле?

Послышался смех. Чингисхан тоже улыбнулся и, не удостоив первого нукера ответом, вновь заговорил:

- Цзинь сильна и многолюдна. Великая стена ограждает ее пределы. Стену охраняют войска. Наскоком такое препятствие не взять. А потому помыслы мои устремились туда, где лежит тангутское Белое Высокое Великое государство Ся…

Выдернув трость, он обвел ее кончиком земли к западу от цзиньской империи и вновь заговорил:

- Пространства, подвластные тангутам, находятся за пустыней Гоби. Здесь Великая Желтая река делает петлю, охватывая плодородные земли Ордоса. Южнее него пролегает древний караванный путь, именуемый Шелковым. Купцы сказали мне, что он проходит через область Ганьсу, прорезая тангутские земли с востока на запад. День и ночь идут по Шелковому пути караваны. Они везут фарфор и шелка, оружие и доспехи, золото и серебро, изысканные яства и рабов. Так прирастает богатство Цзинь. Война наша начнется с того, что мы перережем этот поток, остановим торговлю.

И Чингисхан резким движением прочертил в песке глубокую борозду.

- Цзинь вышлет войска, — тихо произнес Мухали.

- И это хорошо, — кивнул Чингисхан. — Оказавшись в степи, отряды врага будут сражаться по нашему укладу. Мы разобьем их — и ослабим защиту Великой стены.

- Это мудро! — выкрикнул Джебе.

- Тангутское царство Ся — сильный противник, — заметил Субудей. — В Ордосе, я слышал, много крепостей и укрепленных городов. Ганьсу многолюдна. У царя Западной Ся большая армия…

- Тем проще будет разбить ее, — рассмеялся Боорчу. — Ни одна стрела не пролетит мимо!

Опять вокзал. Господи, как же осточертело мне все это — гул голосов, запахи, лица, шарканье ног. Я устал.

Стою в очереди за билетами. Расписание я изучил, но вариантов не густо — в ближайшие два часа уходят поезда до Пензы и Ташкента. И тот, и другой идут как-то совсем не в нужную мне сторону. Пермский будет только вечером, до него почти семь часов.

А может, рискнуть? Вытягиваю шею и оглядываю море людских голов, окружающее меня со всех сторон. Отъезжающие, провожающие, ожидающие, встречающие, какие-то бродяги, цыгане, носильщики и уборщики, железнодорожники — поди найди кого-нибудь в этом месиве! Перекантуюсь я семь часов где-нибудь в неприметном уголке, перекушу вон в «Закусочной», подремлю на лавочке…

- Э, братан, ты что, уснул? — грубо пихает меня в бок какой-то мужик.

Оглядываюсь — мать честная, пока я прикидывал варианты, подошла моя очередь. Из-за стеклянной перегородки на меня с ненавистью смотрит полная кассирша-билетерша.

- Ну, куда вам, мужчина-а? — с характерным московским акцентом интересуется она.

А, была — не была!

- До Перми. Один, купе. Лучше верхнюю полку, — говорю я.

- Ну, наканец-та, са-азрели! — по ее лицу скользит недовольная гримаска. Она набивает на клавиатуре данные и спустя полминуты выдает мне билет. — Следующий!

В «Закусочной» пахнет так, что скулы сводит — прогорклым пережаренным маслом, прокисшим салатом оливье, луком и уксусом. Поверх этого наслаивается тяжелый табачный дух и общий вокзальный аромат. Запах получается такой, что непривычного человека, пожалуй, и с ног свалит.

Но я — как раз привычный. Плюс к тому очень хочу есть. За весь сегодняшний сумасшедший день я не ел еще ни разу. Мне срочно требуется подзарядка. Еще проталкиваясь через толпу к манящей вывеске, я воображал себе толстые общепитовские тарелки с борщом или рассольником, макаронами, поджаристыми котлетами, тушеной капустой, сосисками… Ну, на худой конец, бутерброды с колбасой, сыром или, чем черт не шутит, икрой и кофе в бумажном стакан чике.

Ассортимент «Закусочной» меня не то чтобы разочаровывает, но энтузиазма убавляет. Разглядывая расставленные за стеклянной витриной тарелки с подсохшими салатами, скукоженными бутербродами и морковными биточками, я чувствую, как успокаивается, тухнет разбушевавшийся аппетит.

Спасает меня синяя птица удачи — курица. Точнее, ее ноги, именуемые, согласно ценнику, окорочками. Вот это есть, судя по всему, можно. Три окорочка, хлеб — и я снова буду готов к труду и обороне.

Занимаю очередь к прилавку. Контингент в «Закусочной» еще тот. Настоящих пассажиров здесь немного, зато в избытке присутствуют мятые личности с характерно красными физиономиями и потухшими глазами. Они стоят в расслабленных позах вокруг высоких одноногих столиков, подпирают стены, шушукаются по углам, что-то пьют, жуют, курят.

Помещение имеет второй вход — или выход? — откуда можно попасть в темный коридор, выводящий на примыкающую к вокзалу улицу. Мне представляется на мгновение, что дымная и шумная «Закусочная» сродни описанным Гиляровским забегаловкам и притонам Хитровки, настоящему «Чреву Москвы», где обитали те, кого принято было считать отбросами общества, но кто, на самом деле, во многом определял жизнь в городе.

Беру у толстой буфетчицы тарелку с окорочками и хлеб. Она смотрит на меня алюминиевыми глазами и произносит бархатным контральто:

- Под курочку взяли бы водочки, мужчина…

«Хм, а ведь это мысль! — тут же сигналит мне внутренний голос. — Расслабиться надо, стресс снять. Опять же время веселее пройдет…»

«Да, но мне надо быть начеку! Меня ищут, я беглый преступник…»

«Ерунда, — уверенно заявляет внутренний голос. — Ментам совершенно по барабану, в каком виде тебя брать, а так ты хоть гульнешь напоследок».

Резон в этом есть. Была — не была!

- Давайте, пожалуй, — киваю я буфетчице.

- Сколько?

- Сто грамм.

- Мы в разлив не продаем. Распоряжение начальника вокзала.

- А как продаете?

- Господи, мужчина, вы как вчера на свет родились! Бутылками, конечно. Ну, будете брать?

— Да, давайте.

С подносом, на котором Останкинской башней гордо высится бутылка с непонятным названием «Finlandya», иду к ближайшему столику. Замечаю попутно, что на стене висит рекламный плакат купленной мною водки, вот только на этом плакате название зелья выглядит как «Finlandia».

«Надо же, и при капитализме пишут с ошибками», — улыбаюсь я, принимаясь за трапезу. Вокруг примерно тем же занимаются по меньшей мере человек пятнадцать. Еще раз убеждаю себя, что найти меня здесь — все равно что иголку в стоге сена.

Сворачиваю крышку с водочной бутылки. Пора принять успокоительное. Щедро наливаю в стакан грамм сто пятьдесят, выдыхаю, стакан взмывает ввысь…

- Я прошу прощения, — надтреснутый голосок прерывает наш намечающийся с «Finlandya» интим. — Дико извиняясь и заранее готов понести самую жестокую кару, сиречь наказание, но смею надеяться, что благородство возьмет верх в вашей светлой душе над своекорыстью, черствостью, равнодушием и не даст прорости семенам гнева, кои вполне справедливо посеялись, ибо бесцеремонность мою извиняет исключительно крайняя нужда и особые обстоятельства, вызванные сложной жизненной ситуацией…

- Браво, браво! — прерываю я этот словесный водопад, поворачиваю голову. — Умеешь!

Передо мной стоит дедок, худенький, седенький и весь какой-то… ветхий, что ли? Кажется, дунь на него — и улетит. Остренький носик густо покрыт сетью красных прожилок. С ним резко контрастируют небесно-голубые, прозрачные глазки. Не глаза, а именно глазки. Впрочем, у этого человечка все такое — ручки, плечики, волосики…

- Необычайно рад доставить вам удовольствие и смиренно жду скромной благодарности, — заискивающе улыбается дедок.

- Налить, что ли?

- Вы очень прозорливы и великодушны, — елейная речь не прекращается. — Не откажите в любезности утешить страждущего, одиноко бредущего по пустыне жизни.

- Стакан тащи! — мне почему-то хочется в противовес его вычурной речи говорить грубо и отрывисто.