Старая дорога - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 9

• Предыдущая
• 9/37
• Следующая

— А несколько часов назад я убедился, что он жалкий трус.

— Люди его пошиба всегда оказываются трусами в критический момент. И Хурд не простит тебе, что ты вскрыл его подлинную сущность. Будь вы еще один на один, он, может быть, сохранил бы все в тайне. Но там была женщина, старина… — Бенедикт пожал плечами. — Кстати, у тебя есть свидетель по гайпоонгскому делу?

— Я потерял его из виду. Он исчез за месяц до того, как я уехал из Индокитая.

Бенедикт покачал головой.

— Помнишь, как мы удирали с тобой из хижины на Иравади? — спросил он. — Ведь мы не от страха, а по дипломатическим соображениям уходили…

Клифтон усмехнулся.

— Прощай, Бонс. Я пойду. Пришлю скоро весточку. Как ты думаешь, позволит тебе этот твой маленький командир позднее присоединиться ко мне для самой мирной прогулки по лесам?

— Позволит, если вы поторопитесь сейчас! — с дрожью в голосе воскликнула жена Бенедикта. — Скорее, они поднимаются по лестнице. Не впускай их, Бенедикт! Мы выйдем через погреб!

Она охватила рукой большой палец Клифтона, и он не успел оглянуться, как уже спешил вместе с ней через холл, вниз по узкой лестнице, в темноту, которая вдруг осветилась электрической лампочкой. Жена Бенедикта молча указала ему на мешок и, когда он подхватил его, они снова выбежали на лестницу. Наконец она отодвинула засов на узкой двери, и сияние звезд и луны заиграло на ее белом платье и золотых волосах.

Глаза ее странно горели. Сверху к ним доносились голоса. Бенедикт старался выиграть время.

В эту минуту чувство стыда шевельнулось у Клифтона в душе.

— Простите меня за то зло, которое я пытался причинить вам, — шепнул он. — Я не понимал. Я любил Бенедикта и думал, что вы… вы…

— Я знаю, — перебила она его, мягко пожимая ему руку. — Вы думали, что я сделаю его несчастным. Если бы так случилось — я бы умерла.

— Вы позаботитесь пока о Джо?

— Это дом Джо и ваш — когда бы вы ни вздумали вернуться сюда.

Он вскинул мешок на плечи.

Она как будто выросла в эту минуту, но улыбка по-прежнему дрожала у нее на устах.

Уже наполовину закрывши дверь, она прошептала:

— Я прощаю, и я жалею. Вам нужна жена, как была нужна бедному старому Бенедикту. Сейчас пошли другие женщины. Они умеют добиваться того, что им нужно, в особенности те, у кого стриженые волосы. И я надеюсь, что в один прекрасный день найдется другая симлская вдовушка, которая заполучит вас!..

Дверь закрылась; Клифтон пересек полосу света и свернул в тень под деревья, которые отделяли его от свободы, от большой дороги.

Держась в тени деревьев, Клифтон вышел на боковую улицу. У него не было определенной цели, и он по привычке повернул на восток. Ни разу не случалось ему за один вечер переживать столько неожиданного.

Он почти не думал о Хурде, о борьбе с ним, о возможных неприятностях. Смущала больше мысль о таинственной молодой особе, которая скрывалась в комнате, примыкавшей к кабинету Хурда, и о поцелуе симлской вдовушки.

Есть все-таки женщины, на которых стоит жениться, и жена Бенедикта — одна из них. Действительно ли она простила ему или этот поцелуй был лишь данью, принесенной в угоду Бенедикту?

А какой-то настойчивый чертенок продолжал задавать вопросы насчет той девушки, что была у Хурда. Звонила, конечно, она, потому что никто другой не мог знать о его столкновении с Хурдом. И она благодарила его за то, что он расправился с этим негодяем. Странно, если не сказать больше!

Кто она? Почему не показалась во время схватки, которая временами должна была приводить ее в ужас, поскольку трагический исход несколько раз был близок. А между тем смех ее — порука, что ни ужаса, ни страха она не испытывала. Какие могли быть у нее отношения с Хурдом? Что-то неприятное шевельнулось у Клифтона в душе. Рыцарское чувство запротестовало. Он почти непроизвольно отмахнулся от этого вопроса. Дурные женщины так не смеются, и на глаза им не набегают слезы так, как на детские голубые глаза жены Бенедикта.

Смелые они обе — Клэретт Эльдоз и девушка, которая смеялась над Хурдом, а потом предупредила его, Клифтона! Он готов бороться за ту и другую, если бы представился случай.

Он с удивлением заметил, что дошел до конца города. Время прошло быстро, и море электрического света осталось позади. Луна скрылась за лесистым гребнем Мон-Руайяля, и тихая канадская ночь спустилась на засыпающие домики, которые, уже и в предместье, не так теснились друг к другу, как в скученном городе, а теперь еще дальше разбрелись.

Клифтон выпрямился и глубоко вдохнул воздух. Он шел немощеной дорогой, под ногами была мягкая, пружинящая земля.

Все его тревоги рассеялись, он перестал задаваться вопросами и шел, не чувствуя усталости. Часы и мили оставались позади, и сияние Монреаля постепенно угасало, пока не остался лишь слабый отблеск, бледнеющий при свете звезд. В этот тихий предрассветный час, отойдя за пятнадцать миль от города, он вступал уже в округ Ассомисион, населенный французами.

Тут он попадал в условия быта, почти не изменившегося в течение трехсот лет; с каждым днем, с каждой милей он будет забираться все глубже в страну, которую любит, в свободную, беспредельно широко раскинувшуюся страну, где сказка уживается с трагичным, где народ, уже в двенадцатом поколении, остался не затронутым бешеным натиском цивилизации.

Он знал, что миновал лишь первую дверь в Старый Квебек, но даже здесь, на небольшом расстоянии от одного из крупных мировых городов, он чувствовал радостный подъем. Он проходил мимо уснувших ферм, у которых гумна выдвинулись к самой дороге, а домики прятались где-то позади.

Спящие деревни возникали, как тени, по сторонам, а вокруг теснились остатки тех лесов, что видели первых пионеров.

Поднявшись на холм, он взглядом окинул старую дорогу по обоим направлениям. Много лет назад он стоял на этом самом холме с отцом Арно из Сен-Лина и слушал, а тот воскрешал перед ним картины тех дней, когда эти лесистые холмы и зеленые луга были свидетелями того, как вписывалась в книгу истории нового мира первая, и одна из самых кровавых, страница. И сейчас ему казалось, что он слышит шаги и голоса тех, что пришли сюда несколько столетий назад, чтобы победить или умереть.

Клифтон стоял, задумавшись, как вдруг его вывел из себя лай собаки; он очнулся, увидел, что на востоке уже занимается заря, и стал спускаться с холма.

Вот когда он возвращается домой; сейчас нет в нем той печали, которая поднялась, когда в Брэнтфордтауне он бередил свои воспоминания детства; сейчас загорается надежда. Недалеко впереди — старый город Квебек, а за ним огромные леса и реки, которые ревут, как львы, вырываясь из неведомой, ни на какой карте точно не вычерченной Верхней Страны; и бесчисленные озера, замкнутые первобытно-мощными стенами; и народ, для которого люди, говорящие по-английски, — чужеземцы.

Там он найдет пути, продолженные его отцом и им, чуть ли не полвека назад, казалось ему.

Он подошел к потоку, название которого было ему знакомо, и, свернув с дороги в тень столетних вязов и дубов, так густо сплетавших свои вершины, что последние звезды скрылись из глаз, растянул на земле одеяло и лег. Аромат цветов носился по лесу. В полудремоте Клифтон думал о Хурде, о полиции, о том, спят ли Бенедикт и симлская вдовушка так же спокойно и крепко, как будет спать он сейчас, и проводит ли эту ночь таинственная девушка, предостерегшая его, у себя дома и в постели, как ей надлежало бы проводить. Последняя его мысль была о Джо и его собаке. Ему недоставало малыша. Он выпишет его, пожалуй, в Квебек.

Мир начал просыпаться вскоре после того, как он уснул. Петухи вытягивали шеи и кричали, хотя было еще темно. В маленьких, окрашенных в яркие цвета домиках поднимались фитили в притушенных лампах, и огоньки начинали отражаться в белоснежных голых полах, в начищенных металлических частях большой плиты, гордости каждого такого домика. Звенела молочная посуда в прохладных погребах, и собаки отвечали одна другой на полмили расстояния; птицы отряхивались в кустах, а как только показалась первая полоска зари, вороны, каркая, закружились над сенокосами. Издали донесся стук топора; перекликались голоса на мягком языке Новой Франции; послышалось пение с той стороны, где какой-то человек разводил огонь в большой печи, сложенной из кирпичей, которые были сделаны руками его деда сто лет назад. И, наконец, выглянуло солнце: розовый румянец — пурпурово-огненная полоса — день…

• Предыдущая
• 9/37
• Следующая