Северный цветок - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 6

• Предыдущая
• 6/50
• Следующая

Несмотря на всю важность того, что он говорил, лицо Филиппа было холодно, бледно и почти бесстрастно. Он вдруг вынул из кармана большое, написанное на пишущей машинке, письмо и протянул его Грегсону.

— Вот из этого письма ты сам прекрасно поймешь, кому мы обязаны всем, — объяснил он. — Это письмо расскажет тебе все то, чего я еще не успел сказать. Каким-то чудом это письмо попало ко мне, и пока я не ознакомился с его содержанием, я ничего не знал, ничего не понимал и бродил, как в потемках. Оно исходило из штаб-квартиры наших врагов и было адресовано человеку, который, очевидно, руководит всем заговором.

Он ждал, тяжело дыша, пока Грегсон, склонившись над письмом, пробегал глазами его содержание. Он обратил внимание на то, как дрожали пальцы художника, когда тот перевернул лист бумаги и начал читать вторую страницу. Он, не отрываясь, следил за выражением лица друга, за тем, как менялись краски на этом лице, и как он весь сжался, когда дошел до конца.

Грегсон поднял на него недоумевающие глаза.

— Великий боже! — закричал он.

С полминуты приятели глядели друг на друга и ничего не говорили.

Филипп первый нарушил молчание.

— Ну, а теперь ты понимаешь, в чем дело? — спросил он.

— Но это невозможно! — воскликнул Грегсон. — Я не могу поверить! Это… это могло бы случиться тысячу, две тысячи лет тому назад, но не сейчас, не в наше время. Господи, господи! — вскричал он с еще большим возбуждением. — Ведь не станешь же ты уверять меня, что ты сам веришь во все то, что здесь написано!

— Ты ошибаешься, Грегги! — ответил Уайтмор. — Я лично верю всему!

— Но пойми же, что это невозможно! — снова воскликнул Грегсон, комкая письмо. — В таком случае ни один человек не может существовать на свете, ни одна комбинация не может благополучно разрешиться; тогда вообще вся наша жизнь никуда не годится и может провалиться ко всем чертям в преисподнюю!

Уайтмор угрюмо усмехнулся.

— И человек может жить, и любая комбинация может осуществиться! — тихо сказал он. — Грегги, дорогой друг мой, я знавал великое множество людей и такое же множество всяческих организаций, которые тратили десятки и сотни миллионов, ставили на карту собственную честь и правду, приносили в жертву тысячи мужчин, женщин и детей только для того, чтобы добиться осуществления своих финансовых затей. Я знавал также людей и организации, которые преступали все человеческие и божеские законы в неустанных стремлениях добиться власти, могущества и денег. И не менее меня в этих делах сведущ ты! Мало того: ты работал и встречался с такими людьми. Ты смеялся и подолгу беседовал с ними, курил с ними и часто сиживал за их пиршественным столом. Вот, к примеру, ты провел целую неделю в летней резиденции Силдена. А ведь не кто иной, как Силден, в течение трех лет скупал повсюду зерно и, в конце концов, страшно взвинтил цены на хлеб. Именно Силден вызвал хлебные бунты в Нью-Йорке, Чикаго и множестве других городов. Это он раскрыл настежь ворота тюрем и острогов, куда потекли тысячи людей, из нужды начавших красть, грабить и даже убивать! И Силден — только один из многих, которые терпеливо ждут своей фортуны и не обращают ни малейшего внимания на тех, кто падает под тяжким игом их капитала. О, теперь времена не те, что были! Теперь век всемогущего доллара и великой, страшной борьбы за него! Прошла эпоха рыцарства и благородных методов войны. Люди Силдена совершенно не считаются с женщинами и детьми. Ведь доллар работницы так же кругл, как мой и твой, — так станут ли всякого рода мерзавцы заботиться о том, что они разоряют несчастных женщин.

Грегсон бросил на стол совершенно измятое и скомканное письмо.

— Интересно только выяснить следующее, — сказал он, глядя на страшно бледное лицо Филиппа. — Ясно, что этому письму предшествовало другое, так как это письмо представляет собой, так сказать, заключительный аккорд. Оно доказывает, что наши враги вполне успели в своих стремлениях восстановить против пришельцев местное население, которое они в буквальном смысле слова нашпиговали подозрениями. Последний удар они хотели нанести…

Он остановился. Филипп утвердительным кивком головы дал ответ на страшный вопрос, который он прочел в глазах своего друга.

— Грегги! — сказал он. — Надо тебе знать, что в этих местах до нынешнего времени сохранился закон, который стоит выше всех остальных законов. Я поясню тебе его следующим примером. Когда год тому назад я был на посту Принс-Альберта, мне пришлось как-то сидеть на веранде маленького и старенького Виндзор-отеля. Около меня поместилось человек десять дикарей-северян, которые на день-два приехали из самых отдаленных углов Пустыни. Большинство из них в течение целого года ничего, кроме своих лесов, не видели. Двое индейцев приехали из Барренов, — мне было известно, что вот уже пять лет, как они не видели ни малейших проявлений цивилизованной жизни. Вдруг все мы почти одновременно увидели женщину, шедшую по улице и направлявшуюся к нашему отелю. Тотчас же я услышал среди моих собеседников подавленный шум голосов и тихое шарканье. Как только незнакомка поравнялась с нами, все индейцы поднялись с мест, сняли шапки и, низко поклонившись, стояли так до тех пор, пока женщина не прошла дальше. Только один человек остался на своем месте и не поклонился даме, — и этот единственный человек был твой покорный слуга! Вот в чем заключается самый важный закон этой страны, — преклонение пред женщиной, полное уважение к ее личности! Она — женщина, и этим сказано все! Мужчина может украсть, может убить, но этого закона он никогда не преступит. Если он украдет или же убьет, то местная полиция арестует его и доставит в суд, но если он оскорбит женщину, то его ждет совсем другое наказание, и это наказание определяет уже сам народ. Так вот письмо, которое ты только что прочел, и сводится к тому, чтобы был нарушен традиционный, самый священный закон, причем негодяи надеются на то, что вся тяжесть наказания падет опять же на нас. И если им удастся эта подлая затея, то я и сказать не могу, что тогда ждет нас.

Теперь уже Грегсон нервно вскочил с места, сделал несколько шагов взад и вперед по комнате, зажег папиросу и посмотрел на Филиппа.

— Только теперь я понимаю, до чего у вас дошло! — сказал он. — Если их замысел осуществится, местное население восстанет и сотрет вас с лица земли. Конечно, в первую голову пострадаете вы! Послушай! — вдруг резко воскликнул он. — Я не понимаю только одного! Почему тебе не передать этого дела в руки властей? Ты должен немедленно оповестить обо всем полицию или правительство! Черт возьми, должен же ты знать имя и фамилию человека, которому было адресовано это подлое письмо!

Филипп протянул ему большой белый с печатями конверт того типа, которым обычно пользуются для официальных донесений.

— Вот, пожалуйста! — ответил он. — Если тебе угодно, можешь узнать и имя, и фамилию этого господина. Прочти!

Грегсон издал тихий свист.

— Лорд Фитцхьюг Ли! — тихо прочел он, словно не доверяя собственным глазам. — Господи боже, да мы никак имеем дело с британским пэром!

Циничная усмешка Филиппа оборвала его дальнейшую речь.

— Очень может быть, что он — пэр! — заявил Уайтмор, — но надо тебе знать, что самые знаменитые английские лорды тут совершенно неизвестны, и ими абсолютно никто не интересуется. Для местного населения аристократ — это пустой звук, И слава богу! Я не сомневаюсь, что ни один туземец никогда в жизни не слышал этого имени, и вот почему не имеет никакого смысла обращаться к содействию полиции или правительства. Власть отнесется с! большим недоверием к нашим словам и к тому, на что мы сошлемся, а это письмо будет иметь такой же вес, как и перо, которым оно написано, если в наших руках не окажется более вещественных доказательств заговора. К тому же, у нас нет достаточно времени для того, чтобы обращаться к правительству. Это — слишком долгая канитель. Что же до полиции, то на нашей территории только три участка, и эти участки обслуживают площадь в пятнадцать тысяч квадратных миль. Вот почему нам надо надеяться только на себя: лишь мы с тобой, Грегги, можем обнаружить этого таинственного лорда Фитцхьюга! Если нам удастся это, то…

• Предыдущая
• 6/50
• Следующая