Мартовские фиалки - Керр Филипп - Страница 12

• Предыдущая
• 12/66
• Следующая

Я поднялся, чтобы распрощаться с хозяином.

– Спасибо за информацию. И, если вы не знаете, что там наверху лето, сообщаю, что это именно так.

– Да, я заметил, дождь стал немного теплее. По крайней мере в одном они не могут обвинить евреев – в том, что лето не задалось.

– Да что вы говорите! – Я еще пытался иронизировать.

На Александрплац, куда мне пришлось вернуться, произошла авария: трамвай сошел с рельсов, и движение остановилось. Часы на высокой кирпичной башне Святого Георгия пробили три, и я вспомнил, что после завтрака, состоявшего из тарелки кукурузных хлопьев («немецкое национальное блюдо для детей»), ничего не ел. Я решил пообедать в кафе Штока, расположенном недалеко от магазина Вертхайма под эстакадой железной дороги.

Это было довольно скромное заведение с еще более скромным баром в углу. Зато брюхо хозяина свидетельствовало о его неумеренном пристрастии к пиву – он с трудом помещался за стойкой. Войдя в кафе, я убедился, что хозяин находится на посту, протирая и наливая кружки, а его хорошенькая, небольшого роста жена обслуживает посетителей. Здесь часто обедали сотрудники Крипо, и хозяину кафе пришлось повесить на стену большой портрет фюрера и плакат, призванный подтвердить приверженность Штока национал-социализму: «Не забудь о партийном приветствии».

Однако Шток не всегда был национал-социалистом, до марта 1933 года он симпатизировал красным и знал, что мне это известно. Шток побаивался, что найдутся и другие, способные при случае припомнить ему былые симпатии к коммунистам. Так что обвинять его в том, что он повесил у себя портрет Гитлера и этот плакат, я не собираюсь, полагая, что любой станет национал-социалистом, если на него наставить пистолет. В конце концов, все люди в Германии до марта 1933 года были другими.

Я уселся за свободный столик и стал рассматривать посетителей. Через два стола от меня расположились двое легавых из полиции нравов, скорее всего, отделение по борьбе с гомосексуализмом – такие ребята, если ситуация позволяет, и сами не прочь заняться шантажом. За соседним столиком в одиночестве сидел ассистент криминальной полиции из отделения, расположенного в магазине Ведера, – его лицо, все в оспинках, мне было хорошо знакомо, главным образом потому, что он однажды арестовал моего осведомителя Ноймана, заподозрив его в воровстве.

Фрау Шток быстро приняла у меня заказ на свиную ножку с кислой капустой; не выказав, однако, при этом никакой симпатии. Фрау была достаточно проницательной, знала: я плачу Штоку за получение кое-какой информации, подслушанной им у своих посетителей, о всяких делишках в Алексе, и не одобряла этого. В кафе Штока постоянно бывали офицеры из Алекса, и хозяин был в курсе всех их дел. Фрау Шток подошла к кухонному лифту и прокричала в шахту мой заказ, а Шток выбрался из-за стойки и мелкими шажками двинулся к моему столику с газетой «Беобахтер»[16]в руке.

– Здравствуй, Верни, – сказал он. – Скверная погодка, ты не находишь?

– Сыро, как в погребе, Макс, – ответил я. – Принеси пива, как освободишься.

– Сейчас налью. Хочешь газету?

– А что там пишут?

– Чарльз Линдберг с супругой приехали в Берлин. Это тот парень, что перелетел через Атлантику.

– Грандиозно. Думаю, что великий авиатор приехал, чтобы присутствовать на открытии завода по производству авиабомб. А может даже, совершит испытательный полет на новом истребителе. Они, наверное, предложат ему слетать в Испанию.

Шток встревожился, обернулся и сделал мне знак, чтобы я говорил потише.

– Не так громко, Берни, – сказал он, задрожав, как кролик. – Меня пристрелят за твои слова. – Недовольно ворча, он отправился за пивом.

Я заглянул в газету, которую он оставил на столике, и мне тут же попалась на глаза маленькая заметка о том, что «ведется расследование обстоятельств пожара на Фердинандштрассе, во время которого, как известно, погибли два человека». Однако ни имен, ни упоминания, что погибшие – дочь и зять моего клиента, в заметке не было. О том, что, по мнению полиции, это убийство, тоже не говорилось ни слова. Я с негодованием бросил газету на соседний столик – на коробке спичек информации больше, чем в этой «Беобахтер». Тем временем ребята из полиции нравов собрались уходить. Шток вернулся с кружкой пива и, поднеся ее мне прямо к лицу, похвалился:

– Полюбуйся, какая пена. Как всегда.

– Спасибо.

Я сделал большой глоток и вытер пену с губ тыльной стороной ладони. Фрау Шток вынула из кухонного лифта тарелку со свиной ножкой. Поставив ее на стол, она кинула на мужа взгляд, который, подумал я, мог прожечь его насквозь, но он сделал вид, что ничего не заметил. Фрау отправилась прибрать стол ассистента из криминальной полиции, а Шток присел ко мне и смотрел, как я ем.

Утолив немного голод, я задал свой обычный вопрос:

– Есть что-нибудь новенькое?

– Из канала Ландвер выловили мужской труп.

– Ну, это такая же редкость, как толстый железнодорожник, – сказал я ему. – Ты же знаешь, что этот канал – сточная канава Гестапо. Если кто-нибудь исчезает в этом Богом проклятом городе, то его надо искать на барже, а не в полицейском участке или в морге.

– Да, но у этого в носу был бильярдный кий. Они считают, что ему пробили голову.

Я положил нож и вилку.

– Не мог бы ты воздержаться от подробностей, пока я ем?

– Прошу прощения, – сказал Шток. – Да я тебе, собственно, уже все сказал. Но что касается Гестапо, обычно они так не делают. Правда?

– Трудно сказать, что у них там, на Принц-Альбрехт-штрассе, считается обычным делом. Может быть, этот человек сунул нос не в свои дела, и они решили это как-то отметить.

Я вытер рот и положил на стол мелочь, которую Шток взял, не потрудившись даже пересчитать.

– Смешно подумать, что когда-то в здании Гестапо была Школа искусств.

– Да, забавно. Бьюсь об заклад, что эти гестаповские ублюдки так устают за день, что ночью спят без задних ног... – Я встал, пора было уходить. – Впрочем, хорошо, что чета Линдберг посетила Берлин.

Я вернулся в свое агентство. Фрау Протце протирала стекло на пожелтевшей гравюре, которая висела на стене в моей приемной, на гравюре был изображен эпизод из истории Германии XVI века. Я видел, что затруднительное положение, в котором оказался бургомистр Ротенбурга – один из персонажей этого эпизода, – вызвало улыбку у фрау Протце. Когда я вошел, зазвонил телефон, и она, улыбнувшись, изящной походкой прошла в свой крошечный кабинетик, чтобы снять трубку, а я взял в руки гравюру и стал рассматривать ее сквозь чистое стекло. Она висела у меня так давно и я настолько привык к ней, что перестал замечать. История заключалась в следующем: бургомистр Ротенбурга обратился к Тилю, главнокомандующему императорской немецкой армии, с мольбой пощадить его родной город, спасти от разрушения, на что Тиль ответил, что он пощадит город, если бургомистр выпьет шесть литров пива, не переводя дыхания. Насколько я помню, бургомистр совершил этот подвиг, и город был спасен. Я всегда был уверен, что выпить столько пива и остаться в живых мог только немец. И лишь головорезы из СА могли бы додуматься до такого изощренного издевательства. Выходит, ничто не изменилось за прошедшие столетия.

– Это дама! – крикнула мне фрау Протце. – Она отказывается назвать свое имя, но настаивает на том, чтобы вы подошли к телефону.

– Ну что ж, придется поговорить.

Я вернулся в свой кабинет и взял трубку.

– Мы с вами встречались прошлой ночью, – сказал голос в трубке. Я выругался про себя, решив, что это Карола, девушка, с которой я познакомился на свадьбе Дагмар и о которой мне не хотелось бы вспоминать. Но это была не Карола. – Или скорее сегодня утром. Было уже поздно, вы собирались уходить, а я только возвращалась с вечеринки. Ну что, вспомнили?

– Вы фрау... – с сомнением в голосе произнес я, все еще не веря, что это Ильза Рудель.

• Предыдущая
• 12/66
• Следующая