Иное царство - Керни Пол - Страница 11
- Предыдущая
- 11/70
- Следующая
А его младшая тетка не спала, ощупывая вздутие, которое появится еще не скоро. Костяшками пальцев скользнула по узким мальчишеским бедрам, думая, сможет ли новая жизнь вырваться из них, не убив ее.
Она вспоминала. Он закупорил ее, месячный механизм ее истечений остановился, и она была проклята. Смуглый мужчина, безликий мужчина… он наполнил ее жаром, вдавил в прохладный перегной, а река бурлила, как ее бешеная кровь, и встала ночь, темная и густая, как деревья вокруг. А теперь вот тут бьется еще одно сердце.
Бедный Томас Маккэнделс! Неуклюжий, сопящий, она свалила это на него, позволила ему получить то, чего он желал так до: Т), и назвала его отцом. Бедный безвинный Томас, шарящий, побагровевший, боящийся взглянуть, но жадный, как ребенок Протестантский отец зачатого в блуде ребенка… так во всяком случае думают они. А настоящим отцом был всадник в плаще с капюшоном, проезжавший мимо. А когда наутро его конь выезжал из низины, откос под его копытами обрушился в воду. Ей не хотелось увидеть его снова, но, может быть, доведется, если младенец на пути к свету разорвет ее.
— Души дешевы, — сказал он, уезжая, и ей почудилось, что он засмеялся.
В ободранном дождем дворе тускло поблескивал булыжник, из водосточных труб в бочки хлестала темная жидкость. По булыжникам призрачно крались волки, наполняя сны Демона страхом и родственной тягой, чуя запах скотины. Лошади в конюшне прижимали уши, на лугах овцы настороженно сбивались в тесные кучи, но их никто не потревожил. На ферме в сухих уголках светились глаза наблюдающих кошек. Стая кружила в беззвездном мраке, безмолвно выискивая добычу. Один волк царапнул заднюю дверь. А потом они заструились к лесу, как призраки на бестелесных ногах, бегущие в страхе перед зарей.
5
Прошло пять лет.
Роза не вернулась, потому что умерла.
Известие об этом просочилось до Майкла примерно через семь месяцев после ее торопливого отъезда. Ее украли ночью священник и две суровые монахини, и Майкл разрыдался, увидев ее белое лицо в глубине большой машины — лицо почти такое же юное, как его собственное. Для него она умерла, когда дверцы захлопнулись и машина выехала с переднего двора. Она покинула его мир и очутилась в другом. Смерть тут была ни при чем, да он толком и не знал, что это такое. Смерть для него была вроде письма, утерянного на почте. Кто-то уехал куда-то, он не мог зрительно вообразить, куда. Смерть для него начиналась в десяти милях от дома.
Никто не захотел сказать ему, как и почему она умерла, — сор, заметенный под ковер, скелет, для которого надо было подыскать шкаф. Он молился за нее, за ребенка, которого она собиралась где-то взять, но он думал, а вдруг она шутила и сейчас шутит. Роза всегда была большой выдумщицей.
Через некоторое время — колоссальное время (по меньшей мере три года) — она отодвинулась в глубину его сознания. Кур взяла на себя Рейчел, но у нее дело шло плохо, потому что они ей не доверяли, и она не могла отыскать половины гнезд. А потому яйца на завтрак бывали реже. А дедушка выгнал одного из работников, Томаса Маккэнделса, совсем молодого, почти мальчика. Майкл так и не узнал, за что. Он старался побольше времени проводить в одиночестве или с Мулланом. Так было безопаснее. Однако ему смутно верилось, что когда-нибудь Роза вернется, что вот он спустится к заводи у моста однажды утром и увидит, что она сидит там, болтает ногой в воде и ждет его.
Эти пять лет он рос и рос, да так быстро, что одежда становилась ему коротка за одну ночь, и пугающие завитки начали появляться там, где прежде никаких волос не было. Хотя у Розы были. В этой мысли было что-то утешительное.
— Скоро ты из кожи вырастешь, — сказала бабушка, прикладывая рубашку к его раздавшимся вширь плечам и пожевала губами. — А волосы! Будто у тебя на голове лохматый пес. Ну, что мне с тобой делать?
Он бродил по лесам и лугам около фермы, точно лесник, и часто в обществе старика Муллана. Он был гибким, высоким и тощим, но потом удлинившиеся кости стали покрываться плотью. От работы на ферме его мышцы перекатывались под кожей, как упругие шары. Солнце выжгло веснушки на его переносице и покрыло лицо таким загаром, что светло-серые глаза странно с ним контрастировали. Рейчел пеняла ему за «дикарское поведение», нагибала его голову над кухонной раковиной и отскребала его шею, пока он извивался и охал в ее сильных плотных руках. И это — хотя уже четыре с лишним года ему было положено самому мыться.
— Ты еще не настолько большой, чтобы разгуливать по христианскому дому с шеей чернее торфа, — говорила она.
Дни недели накатывались и откатывались, как волны прилива и отлива, принося и унося всякие обломки. Демон издох, и Пат втайне его оплакивал. Он уже не присутствовал невидимым под обеденным столом. Его закопали неподалеку от реки без всяких церемоний, только дедушка коснулся могилы кепкой странным жестом, который был и прощанием и отдачей чести. После положенного времени его место заняли два визгливых щенка, и вскоре они уже бежали за Патом, точно миниатюрные двойники своего седомордого предшественника.
Край оставался все таким же, разве что прибавилось машин на дорогах пугать лошадей, и кое-где выросли новые дома. Две-три рощи были сведены фермерами, которые хотели добавить полакра к пахотным землям и положить себе в карман немножко больше денег; ну и, конечно, шли обычные разговоры о волнениях в городе, о том, что вызваны английские войска, и на несколько дней между Патом и Мулланом возникла некоторая натянутость. Но все это было слишком далеко, чтобы принимать близко к сердцу.
Куда более важным было то, что Шон купил новенький трактор — огромный, рычащий маккормиковский «Кропмастер», который совсем затмил их маленький серенький «масси-фергюсон». Майклу он больше всего напоминал багряного пучеглазого дракона, который пердел дымом. Пата смущало и появление этого изрыгающего дым чудища у него во дворе, и количество денег, которое ушло на то, чтобы он появился там, но Шон сиял и излучал уверенность. Кларк Гейбл на тракторе.
— А потом и чертова машина! — угрюмо пророчествовал Муллан и продолжал чистить гнедую кобылку.
Школа все так же забирала Майкла на две трети года к вечной его досаде. Пять раз в неделю он проходил две мили до деревни с учебниками и завтраком в сумке, а зимой и со связкой торфяных брикетов на спине для школьной печки. Он ненавидел математику, другие точные науки (ту малость, какую им преподавали), географию, грамматику и все остальные, за исключением некоторых разделов истории (кельты, викинги, норманны — былое его острова) и чтения, когда попадались интересные книги. Он проглотил сказки леди Грегори и братьев Гримм, Жюль Верна, Роберта Льюиса Стивенсона и даже кое-что Конрада. В своем классе он был аномалией (и не только потому, что был на голову выше всех остальных). Он любил читать — пусть выборочно, но он любил читать. Учительница, мисс Главер, побывала за морем. Приятная круглолицая старая дева, говорившая с акцентом, который, по убеждению учеников (да и почти всей округи), она приобрела в Англии. Забываясь, она могла быть гневной, но чаще избегала этого, потому что детей это втайне забавляло, о чем она догадывалась. Майкл много раз видел ее раздраженной и даже сердитой, но никогда она не приходила в такую ярость, чтобы ударить ученика, что было очень странно.
В школе у него почти не было друзей — и никого, с кем ему было бы хотя бы отдаленно так хорошо, как с Розой. Многие в классе состояли с ним в той или иной степени родства — Феи были многочисленным племенем. Но он почти не соприкасался с ними. Он слыл «чудным», и, если бы не его рост и сила не по возрасту, ему приходилось бы нелегко. Состоявшая из двух комнат школа находилась у нижнего края Антримского плато, и за мощеной площадкой для игр поросшая дроком пустошь тянулась до усыпанных валунами холмов. Деревня эта представляла собой одну длинную извилистую улицу, протянувшуюся от моста через Банн в долине до нижних склонов холмов на востоке. Школа стояла в восточном конце деревни чуть в стороне от дороги. Полвека назад в ней учился дед Майкла, и в некоторых учебниках, которыми пользовались дети, еще говорилось о Британской империи и Индии — ее жемчужине. Майклу это напоминало рассказы Муллана о войне — о том, как он видел солдат-индийцев, которые тряслись от холода в грязи окопов, и о ветеранах, которые пытались объясняться с бельгийцами на урду или хинди, не сомневаясь, что на всех иностранцев хватит одного языка. Покрытые темным загаром, выдубленные солнцем Африки, Индии или Афганистана, они находили смерть под изморосью Фландрии. Конец Империи, печально говорил Муллан, но ведь Муллан был протестантом.
- Предыдущая
- 11/70
- Следующая
