Введение в социальную философию: Учебник для вузов - Кемеров Вячеслав Евгеньевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/67
• Следующая

Понятие формации в догматическом марксизме использовалось не как методологический инструмент, позволяющий построить конкретное экономическое, историческое или культурологическое исследование, а как ядро объяснения различных аспектов жизни общества, как базовая структура изображения связей различных общественных подсистем, их организованности, соподчиненности и т.д. Как только привлекалось это понятие, сквозь «сырой материал» фактических данных как будто сразу проступали: способ производства с его производительными силами и производственными отношениями, над ними располагались отношения классов и групп, над ними – политические надстройки, идеологические формы, разновидности общественного сознания и т.д. Выстраивалась пирамида от низин экономики до высот человеческого духа, различные «блоки» общественной жизни располагались по ранжиру, определенному в согласии с принципом «первичности-вторичности».

Главным недостатком этой иерархической структуры было то, что в ней не находилось места людям и их жизни: теоретики вынуждены были пускаться на всякого рода ухищрения, чтобы найти людям пространство в междумирии подсистем (социальная сфера, человеческий фактор и т.п.) или разделить человеческое бытие на части и поместить его в такой форме – в разные сферы деятельности общества.

Свойственные догматическому марксизму постоянные ссылки на диалектику дела не спасали, ибо соображения о влиянии базиса на надстройку, а общественного бытия на сознание, дополненные уточнениями о возможности влияния надстройки на базис, а сознания на бытие, порождали логический хаос: подобные «диалектизмы» искажали даже ту элементарную определенность и методическую направленность, которая содержалась в исходной иерархической схеме.

Почему это становилось возможным?.. Из-за отождествления схемы формации с действительностью, с реальной общественной системой. Предполагалось, что схема формации отображает структуру социума, т.е., по сути, схема формации не воспринималась и не расценивалась как схематический образ, как схема-картина, как стоп-кадр общественного процесса, как ориентир мышления и деятельности. Связи этой схемы отождествлялись со связями самой реальности, онтологизировались, представлялись формами самого бытия. На этой основе возникали причудливые проекты и гротескные сюжеты, в которых действующими субъектами оказывались не люди, а блоки и подсистемы общества, их связи и «механизмы». Происходила грубая натурализация общественной, человеческой жизни, ибо действующими лицами социального процесса представлялись элементы социальной системы, приобретшие качества квазиприродных стихийных сил и утратившие всякую зависимость от деятельности людей.

Человек, имеющий дело с чертежами или картинами, знает, что нельзя «положить» объем, а тем более процесс, на плоскость, не исказив его, не образовав разрывов и складок, не упустив каких-то его аспектов и деталей. Конструктор и рисовальщик, каждый своими средствами, старается (или может, во всяком случае) компенсировать эти искажения, разрывы, пропуски.

В изображении и описании крупных форм тоже существует эта задача и существуют, кстати сказать, свои возможности «компенсировать» крупномасштабные схемы общественного процесса.

Важным условием такой компенсации является понимание своеобразия устойчивости социальных форм, запечатленных на картинах, отображающих человеческую реальность. Устойчивость их – по преимуществу устойчивость функционирования, воспроизводства, движения разных человеческих деятельностей и их связей. Иными словами, схемы устойчивых форм – это схемы форм, процессов форм, отвлеченных от порождающих и воспроизводящих их субъектов, но не могущих без этих субъектов существовать.

В данном пункте возникает вопрос об относительной замкнутости и открытости (размыкания) контура воспроизводящихся социальных форм. Само их воспроизводство предполагает возобновление движения человеческих деятельностей. При крупноформатном изображении общества этот вопрос как будто не возникает, ибо в нем экономика, государство, культура действуют «сами собой» и вроде бы не нуждаются в постоянном воспроизводстве. Однако стоит отойти от такого квазинатуралистического представления об этих общественных подсистемах (а это становится возможным, как только возникает задача изменения их основных функций и структур), и сразу же выявление других форм деятельности людей, противостоящих или поддерживающих эти подсистемы, становится необходимым.

Проблема компенсации крупноформатных описаний общественного процесса существует не только в марксизме. Фактически все направления социально-философской мысли, ориентированные на научное понимание жизни людей, столкнулись с этой трудностью. Теории социальных систем в структурно-функциональном анализе, концепции стадий роста и локальных цивилизаций также вынуждены были искать средства компенсации, позволяющие преодолеть вольные и невольные разрывы в изображении связной человеческой реальности.

Потребность в теоретическом описании других – сравнительно с крупномасштабными, описывающими ступени, циклы, интервалы – форм имела как минимум два стимула: проблему конкретного объяснения органики связей в действующей социальной системе и проблему становления и развития крупных общественных формаций.

Подступы к рассмотрению этих проблем в современном обществознании обозначились к 60-м годам. Первоначально речь шла о дополнении социальной философии и общей социологической теории «микросоциологическим» рассмотрением человеческих взаимодействий, в котором познание не пользовалось бы крупномасштабными объяснительными средствами, выходящими за рамки используемых обычно людьми действий и ориентаций (типа экономической необходимости, классовых интересов, политических программ, идеологических проектов и т.п.).

В 70-е годы стало ясно, что речь должна идти не о дополнении макросоциального подхода микросоциологическим, социально-психологическим или культурологическим, как первоначально казалось. Необходимо было обратиться к исследованию, характеристике, истолкованию тех форм жизни и деятельности людей, в которых они реализуют свои силы, потребности, способности, повседневные интересы и вместе с тем дают движение, а стало быть, и сохраняют более крупные, «охватывающие» непосредственно индивидное бытие людей формы. Эта направленность социально-философской мысли по-разному преломилась в таких не похожих на первый взгляд школах, как диалектическая социология Ж. Гурвича и этнометодология, социальная феноменология и недогматический марксизм.

В социально-философской концепции К. Маркса были намечены контуры такого подхода к человеческой истории, который обнаруживал своего рода согласованность форм индивидной самореализации людей и крупных форм организации социальных связей, более того, предполагал зависимость функционирования и развития крупных форм от форм самореализации человеческих индивидов. По сути, в этой схеме фиксируется необходимость рассматривать социальные формы как результат сложения сил и способностей человеческих индивидов, как постоянно возникающий и существующий эффект их совместной и разделенной деятельности. Потребность в таком представлении социальности особенно ощутима, когда возникают проблемы становления новых форм, перехода от одних форм к другим.

Маркс выделил три основные типа зависимостей:

а) функционирование социальности на основе личных зависимостей между людьми;

б) социальность, основанная на вещной зависимости между индивидами;

в) социальность, функционирующая как взаимозависимость индивидного развития людей.

Доминирование связей личной зависимости на ступени доклассового и раннеклассового общества определялось как результат неразвитости форм индивидуальной самореализации людей, соответствующих им предметных и социальных инструментов, разделения деятельности экономических и правовых институтов.

Выделение абстрактно-общих, внешних по отношению к людям систем экономики, права, науки на следующей ступени также приобретало значение результата, определенного уровнем развития человеческих индивидов, реализованностью их деятельных сил в стандартах и средствах, функционирующих в обществе как бы независимо от своих непосредственных создателей. Наделение самостоятельностью вещей, социальных институтов, деятельных и познавательных форм оказывается с этой точки зрения не только продуктом разрыва человека и обстоятельств его деятельности, но и свидетельством возрастающей способности людей, их объединенной, синтезированной способности создавать разнообразные внебиологические средства их социальной эволюции. Причем создание таких внешних по отношению к непосредственному индивидному бытию людей стандартов или инструментов жизни и деятельности не только про тивопоставляло индивидуальные и внешнесоциальные формы жизни, но и создавало предпосылки к более интенсивному развитию индивидуальных человеческих сил, к накоплению средств богатства и культуры, а главное, показывало возможность воздействия личностного развития людей на объективированные структуры функционирующего общества.

• Предыдущая
• 20/67
• Следующая