Рыцарь Хаген - Хольбайн Вольфганг - Страница 1

Буря утихла, и теперь, после долго бушевавшего ненастья, река умиротворенно катила свои воды. Сквозь тяжелые серые тучи едва пробивались слабые лучи весеннего солнца, а ветер был злобным и колючим. До самого горизонта простирался пустынный берег, лишь кое-где покрытый редкой травой. Еще недавно яростно разбивавшиеся о него волны сейчас тихо плескались — Рейн словно отдыхал после бури, а может, собирал силы для нового штурма. В воздухе пахло туманом, и серая дымка окутывала небо над рекой — противоположный берег едва виднелся за серой пеленой. Хотя зима в этом году необычно рано сдала позиции, чувствовалось, что весна еще не одержала окончательной победы.

В монотонный шелест волн влился приглушенный рокот. На гребне холма появилась цепочка тёмных силуэтов, топот лошадиных копыт становился все громче. Перепуганный ворон с карканьем выпорхнул из зарослей кустарника, где он укрывался от ненастья. Маленькие точки вдалеке сформировались в четкие контуры: по склону холма к воде спускалась вереница всадников. Копыта лошадей, увязая в мокром песке, оставляли глубокие следы — но они тут же исчезали, будто река давала понять людям, как преходяще любое их деяние. Стряхнув с оперения последние капли влаги, ворон совершил еще один круг над водой, а затем улетел прочь.

Отряд представлял собой жалкое зрелище. Одежда всадников была изорвана и заляпана грязью, некогда сияющие железные латы утратили блеск. С ожесточенными лицами, скрючившись в седлах и мертвой хваткой вцепившись окоченевшими руками в поводья, воины продвигались вдоль берега Рейна. Многие из них были ранены, о чем свидетельствовали окровавленные повязки, иные даже не считали нужным перевязать раны. Из последних сил они держались в седлах. Тела лошадей блестели от пота, несмотря на холод. Белые клочья пены срывались с их губ, слышно было тяжелое дыхание загнанных животных. Не зная отдыха, они мчались многие часы, а может, и дни. Всадник, возглавлявший отряд, внезапно натянул поводья, поднял руку и гортанно вскрикнул. Один за другим его спутники тоже остановились, расположившись тесным полукругом. Кони беспокойно били копытами, стремясь поскорее к реке, к водопою.

— Остановимся здесь, — прозвучал приказ предводителя. — Лошади нуждаются в отдыхе.

Внешне этот человек ничем не отличался от остальных рыцарей. Одежда его была такой же простой, оружие покрыто зазубринами и высохшей грязью. Ростом он был даже ниже иных своих спутников. Единственным, что привлекало взгляд, были его шлем и щит, выкованные из черной стали. Массивный шлем венчали два орлиных крыла, оттенявших резко очерченное, изборожденное морщинами лицо, заросшее густой черной бородой. Круглый боевой щит, как и шлем, казался несколько громоздким. Одет всадник был в национальный костюм норманна: черный камзол и перевязь из прочного грубого сукна не обременяли никакие украшения. Кожаные перчатки и сапоги были подбиты узкими полосками черненого железа. На плечи наброшен длинный плащ — единственная деталь костюма не черного, а темно-красного цвета.

Нет, Хаген из Тронье внешне ничем не отличался от своих спутников. Напротив, среди рослых, мускулистых воинов фигура его казалась маленькой и незаметной. Но кто угодно с первого взгляда угадал бы в нем предводителя маленького отряда. Что-то было в его голосе, в манере держаться и прежде всего во взгляде, позволявшее безошибочно это определить.

— Так близко от цели, господин? — К Хагену приблизился смуглый, невысокого роста всадник в простой одежде кнехта, — До Вормса уже недалеко, мы можем успеть туда к полудню.

— Не важно! — Хаген с трудом спрыгнул на землю и схватился за седельную луку: он едва стоял на ногах. — Или нет, как раз в этом все и дело. Не пристало нам возвращаться домой ободранными, как попрошайки.

Лангобард Гримвард усмехнулся — как всегда, когда они с Хагеном расходились во мнениях, в его улыбке скрывалась ирония. Однако, послушно склонив голову, он спрыгнул с седла в мокрый, вязкий песок. Конь облегченно фыркнул, освободившись наконец от тяжелой ноши.

Остальные всадники тоже спешились. Войско Хагена состояло из представителей самых разных народов: белокурые великаны с севера, маленькие, жилистые темноглазые южане, даже гунны — желтокожие, с чуть раскосыми глазами. Ни один рыцарь не походил на другого: если бы кто-то захотел воочию созерцать все разнообразие народностей мира, отряд послужил бы ему великолепным примером. И все же что-то объединяло их всех. Казалось, эти воины были братьями — но не кровные узы сплотили их, а сообща пережитые тяготы и страдания.

«Да, — подумал Хаген, — последние две недели принесли много невзгод». Он грузно опустился на влажный, холодный песок. Давно ли он в последний раз так же сидел на этом берегу, глядя на воду? Два месяца назад? Ему они показались куда длиннее — скорее два года или нет, два человеческих века, два столетия. Тогда тоже небо было серым, сплошь затянутым тучами, а на полях лежал снег: была еще зима. Было куда холоднее, чем теперь. Но сейчас он мерз сильнее.

Хаген попытался отогнать прочь мрачные мысли. Но тьма окутывала его душу до самой глубины, как болезнь, от которой невозможно было излечиться. Неужели два месяца могли так перевернуть его жизнь, что теперь, возвращаясь домой, он не испытывал радости, будто дом стал чужим?

Нет, мир не изменился. Он сам стал другим.

Дело было не в том, что тени казались ему мрачнее, и не в том, что земля стала беднее, а холод болезненно впивался в самое сердце. Что-то изменилось в нем самом, в его душе.

Негромкий скрип песка под чьими-то шагами прервал его мысли. Рука невольно потянулась к перевязи.

— Не помешаю, господин? — Это был Гримвард. От взгляда лангобарда, разумеется, не ускользнуло инстинктивное движение Хагена. Иные расценили бы его как привычку воина быть все время начеку, но в действительности это говорило о крайней степени его усталости. Гримвард промолчал, сделав вид, что ничего не заметил.

Хаген откинулся назад, облокотившись на локоть.

— Нет, присаживайся. Только забудь слово «господин». По крайней мере когда мы одни.

Гримвард опустился рядом, зачерпнул рукой горсточку песка:

— Трудно будет к этому привыкнуть.

Хаген недовольно хмыкнул:

— Мы же не в Вормсе! Целых два месяца ты называл меня просто по имени, и я не вижу причин это менять только потому, что теперь мы почти дома, — Он помолчал, глядя на свинцово-серые волны, — Дома…

— В твоем голосе сквозит горечь, господин… Хаген, — быстро поправился Гримвард, — Ты не рад возвращению в надежную крепость?

Хаген глубоко вздохнул. Тень пробежала по его лицу. Как и Гримвард, он задумчиво погрузил руку в песок.

— В надежную крепость… — пробормотал он. — Неплохо сказано, Гримвард, — но чего стоит такая надежность, если она заканчивается за ее стенами?

Лангобард промолчал. Десять дней они двигались вдоль берега реки, избегая городов и деревень. Такова была воля Хагена, и воины его считали, что предводитель отдал этот приказ из-за внешнего вида войска. Полные сил и надежд, отправлялись они в поход два месяца назад — блистая оружием, с решимостью на лицах. Теперь же они были лишь кучкой изможденных, усталых людей — жалкая пародия на отряд, некогда покидавший Вормс. Они возвращались домой с победой, но выглядели проигравшими.

И рыцари думали, что Хаген из Тронье не хочет показывать людям, в каком жалком состоянии пребывает его войско.

Но Хаген поступал так не только поэтому. Истинная причина была иной, куда более простой. Его душа была исполнена горечи, и все пережитое за шестьдесят дней похода вдоль границ империи лишь усиливало ее. Неизвестно когда и где нанесенная Хагену рана открывалась все шире. Разумеется, он был героем, вождем, в которого верил народ. А он одновременно восхищался своим народом и страшился его, страдая под бременем славы, о чем догадывались лишь немногие друзья. Но, быть может, на самом деле он страшился самого себя?