Туннель - Келлерман Бернгард - Страница 21

• Предыдущая
• 21/74
• Следующая

Эскиз этого плаката принадлежал Хобби, которому надо было только немного напрячь фантазию, чтобы придумать самые изумительные вещи.

В тот же день эти плакаты, уменьшенные до соответствующего формата, были приложены ко всем крупным газетам. Каждый квадратный фут Нью-Йорка был покрыт ими. Во всех бюро, ресторанах, барах, салонах, на поездах, на станциях, на речных пароходиках, везде перед глазами был чудо-город, который Аллан хотел вызвать к жизни из голых дюн. Люди посмеивались, дивились, восхищались, и к вечеру каждый во всех подробностях знал город Мака Аллана. Всему Нью-Йорку казалось, что он уже побывал там.

В самом деле, этот малый знал, как заставить о себе говорить:

«Bluff! Bluff! Fake! The greatest bluff of the world!»[38]

Но среди десяти человек, кричавших «блеф», всегда находился один возмущавшийся, который тряс соседа за плечо и до изнеможения орал:

– Блеф? Вздор, дружище! Опомнись! Мак это сделает!!! Вот увидишь! Мак – это человек, который делает все, что обещает!

Были ли вообще эти гигантские города возможны и осуществимы? Над этим вопросом многие ломали себе головы.

Уже на следующий день газеты напечатали ответы самых известных статистиков, экономистов, банкиров, крупных промышленников. «Мистер Ф. сказал то-то и то-то!..» Все они сходились на том, что одно только управление туннелем и его техническое обслуживание потребуют многих тысяч людей, которые могут составить население нескольких больших городов. Пассажирское движение между Америкой и Европой, по мнению некоторых авторитетов, будет происходить на три четверти, а по мнению других – на девять десятых через туннель. В настоящее время в пути между обоими континентами ежедневно находится в среднем около пятнадцати тысяч человек. Полагали, что с открытием туннеля движение возрастет в шесть раз, а по мнению иных – в десять. Цифры могут взлететь до непостижимых пределов. Чудовищные толпы людей ежедневно будут прибывать в туннельные города. Может случиться, что через двадцать, через пятьдесят или сто лет эти туннельные города примут такие размеры, которых мы, сегодняшние люди, с нашими скромными масштабами, даже не можем себе представить.

Аллан наносил удар за ударом.

На другой день он опубликовал цены на участки!

Нет, Аллан не был так бесстыден, чтобы потребовать те же громадные суммы, которые платили в Манхэттене, где каждый квадратный метр земли надо было покрыть тысячедолларовыми ассигнациями, – нет, но все-таки цены были бессовестные, и самых приличных людей они заставляли раскрыть от изумления рот. Посредники бесновались, словно укушенные змеей. Они так жестикулировали, что казалось, будто они обожгли пальцы и язык. Ого-го! Они мяли свои котелки, Мак! Где он, этот подлец, разрушивший их надежды в несколько лет составить себе состояние? Кто дал ему право совать все деньги в собственный карман?

Было ясно, как день: эта затея Аллана была самой большой и самой смелой земельной спекуляцией всех времен! Аллан, этот негодяй, скупил кучи песка гектарами, а теперь продавал их квадратными метрами! В самой дешевой зоне своих проклятых мошеннических городов, которых даже еще не было на свете, он умножил свой капитал в сто, а в самой дорогой зоне в тысячу раз.

Спекулянты оцепенели. (Однако некоторые из них зорко следили друг за другом. Они чуяли тайные покушения, возможность создания трестов, концернов!) Враждебной фалангой противостояли они наглым притязаниям Аллана. У Аллана хватило еще смелости заявить, что эти «льготные» условия останутся в силе только в течение трех месяцев. Ладно! Время покажет, найдутся ли охотники до его грязных луж, ха-ха! Будет видно, отыщет ли он дураков, которые за простую воду будут платить, как за виски… И они увидели!

Как раз пароходные компании, которые так яростно ополчились против Аллана, первыми обеспечили себе строительные участки – набережные и доки. Банк Ллойда проглотил здоровый куш, его примеру последовал торговый дом Ваннамекера.

Теперь выхода не было! Надо было подписываться! Каждый день газеты сообщали о новых покупках – безумные суммы за песок, за груды камня – в этом городе-блефе! Но выхода не было, медлить было опасно. Бывают на свете дела, исхода которых никогда нельзя предвидеть. Помоги бог, – возврата не было…

Аллан не унимался. Он основательно подогрел публику и хотел извлечь из этого пользу.

Четвертого января огромными объявлениями в газетах он пригласил весь мир подписаться на первые три миллиарда долларов, из которых две трети должны были падать на Америку и одна треть – на Европу. На один миллиард предполагалось выпустить акции, на остальные – временные свидетельства.

Призыв к подписке содержал все основные сведения о расходах по постройке, об открытии туннеля для движения, о его доходности, капитализации, амортизации. При ежедневном провозе тридцати тысяч пассажиров туннель уже оказывался выгодным. Но, без сомнения, их будет сорок тысяч и больше. К этому еще прибавятся громадные доходы от грузов, от почтовых отправлений, от спешной пневматической почты и телеграмм…

Мир не знал таких цифр! Смущающие, гипнотизирующие, жуткие цифры, от которых захватывает дух и мутится разум!

Приглашение на подписку скрепили учредители и крупные акционеры синдиката – самые блестящие имена Соединенных Штатов и крупнейшие банки. Руководителем финансовой части, к удивлению Нью-Йорка, стал человек, известный всем как Lloyds righthandman,[39] некто С. Вульф, до тех пор состоявший директором банка Ллойда.

Сам Ллойд поставил С. Вульфа во главе синдиката, и этим имя С. Вульфа было навеки связано с сооружением туннеля.

Его портрет появился в вечерних газетах: почтенный, серьезный, несколько тучный джентльмен восточного типа. Толстые губы, большой, с горбинкой нос, короткие, черные, курчавые волосы и черные бачки, темные выпуклые глаза с чуть-чуть меланхолическим блеском.

«Начал свою деятельность торговлей старым платьем – теперь финансовый руководитель С.А.Т. с окладом в двести тысяч долларов в год. Знает двенадцать языков».

История со старым платьем была побасенкой, когда-то в шутку пущенной самим Вульфом. Но, без сомнения, С. Вульф поднялся из низов. До двенадцати лет он месил ногами грязь венгерского местечка Сентеш, звался Самуилом Вольфзоном и питался луком. Его отец обмывал покойников и исполнял обязанности могильщика. Тринадцати лет Самуил поступил учеником в один из будапештских банков и оставался там пять лет. Здесь, в Будапеште, ему, как он выражался, впервые «стало тесно в его одежде». Снедаемый честолюбием, отчаянием, стыдом и жаждой власти, он томился сумасбродными желаниями, собирал силы для отчаянного прыжка. И собрал! Со скрежетом зубовным, с неистовой энергией Самуил Вольфзон трудился день и ночь. Он изучал английский, французский, итальянский, испанский, русский, польский языки. И что ж, его мозг впитывал эти языки без труда, как промокательная бумага – чернила. Он знакомился с продавцами ковров и апельсинов, с кельнерами, студентами, карманными ворами, чтобы упражняться в произношении. Целью его стремлений была Вена! Он приехал в Вену, но и здесь ему было «тесно». Он чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Целью его стремлений стал Берлин! Самуил Вольфзон чутьем находил свой маршрут. Он нагрузил свою память еще сотней тысяч слов и зубрил наизусть иностранные газеты. Через три года ему удалось получить грошовое место корреспондента у биржевого маклера в Берлине. Но и здесь ему было «тесно»! Тут ему напомнили, что он венгр и еврей. Тогда он сказал себе, что его путь лежит в Лондон, и начал бомбардировать банкирские дома Лондона предложениями услуг. Безуспешно. Лондонцы в нем не нуждались, но он, Самуил Вольфзон, хотел их заставить нуждаться в нем. Инстинкт подсказал ему, что надо заняться китайским. Его мозг впитал и этот трудный язык. В произношении он упражнялся с одним китайским студентом, которого вознаграждал почтовыми марками. Самуил Вольфзон жил хуже собаки. Он не давал ни пфеннига на чай, у него хватало мужества пропускать мимо ушей брюзжание самых наглых берлинских кельнеров. Он никогда не пользовался трамваем и героически таскал по городу свои мучительно ноющие плоские ступни, обросшие мозолями. Он давал уроки иностранных языков за восемьдесят пфеннигов, он переводил. Деньги! Сумасшедшие желания подхлестывали его, честолюбие грызло, самые смелые мечты туманили его мозг. Он не давал себе передышки. Ни отдыха, ни сна, ни любовных похождений! Выпавшие на его долю унижения и невзгоды не могли расслабить его. Он сгибал спину и снова выпрямлял ее. На щите или со щитом! Внезапно он поставил все на карту. Он отказался от службы! Заплатил тридцать марок за искусственные зубы. Купил элегантные ботинки, заказал у одного из лучших портных костюм английского фасона и джентльменом отправился в Лондон. После бесплодных попыток, продолжавшихся целый месяц, он наткнулся у банкиров Тэйлера и Терри на другого Вольфзона, уже успевшего проделать подобную метаморфозу. Этот Вольфзон говорил на стольких же языках и потехи ради вздумал осрамить молодого всезнайку. Но он потерпел неудачу. Это был большой успех Самуила Вольфзона. Преуспевший Вольфзон позвал переводчика китайца и был поражен, услышав, что Самуил Вольфзон ведет с ним свободный разговор. Через три дня Самуил Вольфзон снова прибыл в Берлин, но отнюдь не для того, чтобы там остаться! Он стал теперь мистером С. Вольфсоном (через «с») из Лондона, говорил исключительно по-английски и в тот же вечер отбыл в Шанхай в качестве знатного путешественника, третирующего проводников спального вагона. В Шанхае он почувствовал себя уже лучше. Он ощутил свободу, увидел новые горизонты. Но ему все еще было «тесновато». Его здесь не признавали за англичанина, как старательно ни копировал он своих сочленов по клубу. Он крестился, принял католичество, хотя никто этого от него не требовал. Накопил денег (старик Вольфзон мог отказаться от омовения покойников) и отправился в Америку. Наконец-то он мог свободно вздохнуть! Наконец-то на нем был костюм, в котором ему не было тесно! Путь был открыт, здесь он мог развернуть во всю ширь накопленную энергию. Не колеблясь; он отбросил последние слоги своего имени и фамилии, как ящерица – хвост, и назвал себя Сэмом Вольфом. Но, чтобы никому не пришло в голову принять его за немца, он изменил еще одну букву и стал С. Вульфом. Он отделался от английского акцента, сбрил усы, которые носил по английской моде, и стал говорить в нос. Он вел себя развязно и весело и первый начал разгуливать по улице без сюртука. Как чистокровный американец разваливался он в кресле чистильщиков сапог. Однако прошло время, когда из него можно было лепить любую форму – треугольную, квадратную, круглую – смотря по надобности. Этому С. Вульф положил конец. Все его превращения в свое время были нужны ему, чтобы стать самим собой. Точка! Несколько лет он вертелся на чикагской хлопковой бирже, потом переехал в Нью-Йорк. В жизни своей он двигался точно задом наперед, и, чтобы попасть наконец на свое место, ему пришлось объехать вокруг света. Его занятия, его гений, его неслыханная работоспособность быстро завоевали ему положение, и теперь он тяжело ступал патентованными подошвами по плечам ниже его стоящих, как некогда другие ходили по его плечам. Он оставил крикливый тон биржевика, стал солиден и, в знак того, что теперь он преуспел и волен делать все, что захочет, обзавелся индивидуальным лицом: отрастил себе небольшие баки.

• Предыдущая
• 21/74
• Следующая