Первый всадник - Кейз Джон - Страница 12
- Предыдущая
- 12/61
- Следующая
Добыча угля недолго приносила прибыль, а скоро сделалась просто невыгодной. Зато сам архипелаг, удобно расположенный на севере Атлантического океана, в стратегической точке Баренцева моря, стал лакомым кусочком. И русские, и датчане, и британцы, и норвежцы теперь рвались вовсе не к истощенным месторождениям.
В конце концов вопрос решился в пользу норвежцев, которые упорно продолжали использовать невыгодные шахты, как, например, в Копервике. В результате на этом практически недоступном острове добывали самый дорогой уголь на свете. Как только прочие страны перестали притязать на архипелаг, добычу немедленно остановили.
Теперь, почти шесть лет спустя, в Копервик отправились за другим сокровищем: вирусом настолько ужасающим, что по нему впору измерять вирулентность. Он скрывался в легочных тканях норвежских шахтеров, захлебнувшихся восемьдесят лет назад собственной мокротой и похороненных в вечной мерзлоте. Лютеранский священник, который в то время жил в Копервике, скрупулезно зарегистрировал, что погибшие закопаны на западном углу кладбища, прямо позади часовни.
Разумеется, сначала физики возьмут пробы льда над могилами. Если в нем обнаружатся следы таяния, то придется решать, стоит ли вообще производить эксгумацию. В тепле вирус гриппа погибает очень быстро; бесполезно выкапывать трупы, если лед таял хоть раз с восемнадцатого года.
Что весьма вероятно.
Чертов лед! Никакой воды неизвестно на сколько километров впереди, только небо и ослепительно белоснежная ледяная равнина.
Это же... Это же не просто проект, это ее дитя!
Ведь именно она, а не кто-нибудь тратил все свободное время, просматривая данные по высокогорным поселениям в Чили, Сибири и Тибете в поисках того, что Киклайтер называл «перспективными» жертвами! Наконец ей в руки попал старый выпуск «Нью-Йорк таймс» со статьей о том, что Норвегия и Россия все никак не поделят архипелаг Свальбард. Мимоходом в ней упоминались и шахты, и то, что в восемнадцатом году многих шахтеров унесла «испанка». В гибели шахтеров не было ничего удивительного. Удивило другое: их не стали перевозить на материк и похоронили на месте.
Энни принялась изучать захоронения далекого Севера.
Местные жители обычно оставляли мертвых на земле, насыпая сверху пирамиду из камней, — выкопать яму в вечной мерзлоте практически невозможно. До таких захоронений рано или поздно всегда добирались медведи.
Но шахтеры обладали значительным преимуществом, а именно динамитом. С его помощью несложно углубиться на полтора метра, а больше и не надо: и медведям, и теплу такая глубина уже недоступна.
Впрочем, на это оставалось только надеяться. С разрешения Киклайтера Энни написала в угольную компанию. Та закрылась еще во время Второй мировой войны, однако юридическая контора, представлявшая ее интересы, связалась с лютеранской церковью, священники которой в те годы находились в Копервике и Лонгйеаре. Так нашлись и сами шахтеры, и их наследники, которые согласились на эксгумацию и последующее перезахоронение.
До тех пор Киклайтер ограничивался простым поощрением работы. В конце концов он поставил на заявке и свое имя. Увы, в гранте все равно отказали.
Все согласились, что заявка многообещающая. Интересная. Достойная. Даже своевременная: ни для кого не секрет, что вот-вот произойдет глобальная антигенная подвижка. Никто не сомневался, что новый штамм будет принадлежать к подтипу HI, как и «испанка». Все признавали, что исследования доктора Киклайтера принесут неоценимую пользу и что образец вируса из восемнадцатого года, если его вообще можно найти, необходим для подтверждения теории.
Если Киклайтер прав, то вирулентность штамма определяется наличием на поверхностной антигенной оболочке жгутикообразных наростов. Между собой вирусологи прозвали такой нарост «членом Киклайтера».
В различных частях света возникали вспышки гриппа HI, но массовой смертности инфицированных не наблюдалось. Это подтверждало исследования Киклайтера: образцам недоставало достаточно четко выраженного жгутика и, как следствие, вирулентности. Поэтому, помимо прочего, образец из восемнадцатого года позволил бы полностью подтвердить или опровергнуть теорию.
К тому же, если экспедиция окажется удачной, Энни сильно продвинется на пути к собственной профессорской кафедре.
И уже давно бы продвинулась, но не повезло. Заявка на грант поступила в научный фонд месяц спустя после нашумевшего несчастного случая в Национальной лаборатории по исследованию арбовирусов в городке Кембридж, в Массачусетсе, в результате которого два профессора и лаборант заразились коксаки-вирусом. Хотя инцидент прошел без последствий, газеты устроили такой скандал, что спешно была создана комиссия, которая и остудила исследовательский пыл фонда. Боясь подвергнуться дальнейшей критике, фонд отклонил заявку на экспедицию за опасным вирусом.
Теперь, год спустя, когда все почти забылось, деньги вдруг возникли, причем не от Национального научного фонда, а от какой-то небольшой организации, штаб которой располагался в маленьком особнячке позади Верховного суда в Нью-Йорке.
Энни никогда о ней не слышала. Мало того, она даже не знала, что Киклайтер искал другие источники финансирования. Он всегда такой. Вечно отмалчивается — наверное, чтобы оградить ее от разочарований. Ну и ладно.
Энни опустила бинокль, не отводя глаз от горизонта, усилием воли пытаясь заставить разводье появиться. Но ничего не выходило. Был только снег, лед и...
И мутный изменчивый водоворот вдалеке. Обычная галлюцинация, как в книжке, которую неделю назад раздали физики. Впервые ее зафиксировали еще в девятнадцатом веке, когда команда исследовательского корабля прошла пешком до середины Баффиновой земли, после того как льды сломали, как скорлупку, их корабль.
По крайней мере хоть этого не случится. Стальной корпус «Рекс мунди» способен проломить пяти-семиметровую толщу льда.
Вот только двигался корабль страшно медленно.
Энни снова уставилась на горизонт. Похоже, там собирались грозовые облака. Только этого не хватало. Новый шторм.
Несмотря на множество слоев одежды, начиная с теплого белья и заканчивая необъятным красным пуховиком, Энни пробила дрожь. Ей и в самом деле было холодно, но возвращаться в теплую каюту не хотелось. Энни не покидало странное предчувствие, что если она прекратит всматриваться вперед, то разводье никогда не появится. А оно должно появиться. Чем скорее, тем лучше.
Ее взгляд скользнул в сторону Киклайтера, который тоже стоял на мостике, скрестив руки и устремив взгляд в горизонт. Наверное, нервничает, почти наверняка. Все решится в течение недели. Разумеется, он и виду не покажет. Старик никогда не дает волю чувствам.
Если не считать нетерпимости к чужим ошибкам. В Джорджтауне, да и в Национальном институте здоровья никто не сомневается в его таланте. Киклайтер — общепризнанный специалист по РНК-содержащим вирусам. Поговаривают даже о Нобелевской премии. Впрочем, сам Киклайтер не принимает эти сплетни всерьез.
— Трофеи меня не интересуют, — врет он в таких случаях.
Однако же как заслуженный профессор он исключительно непопулярен. Когда знакомые коллеги узнали, что Энни осталась у него на постдокторантуру, они в ужас пришли:
— Как ты собираешься терпеть этого Засрайтера?!
— Просто он стеснительный, — отвечала она. — Работа — вся его жизнь. И еще он плохо ладит с людьми.
Можно и так сказать. В самом деле, Киклайтер не особенно придирчив, никогда не ругается, никогда не таит злобы. Дело в том, что, если те, кто пытается с ним работать, не поспевают за полетом его мысли (как подавляющее большинство студентов), то он вынужден отвлекаться на объяснения. За это время первая мысль успевает испариться. Иногда очень важная мысль.
Если глупый вопрос приходится особенно некстати, лицо Киклайтера принимает знаменитое выражение, которое так любят передразнивать студенты. При этом он опускает плечи, наклоняет голову набок и принимается объяснять таким глухим голосом, что может показаться, будто звучит какая-то запись — запись, препарирующая вопрос, как лягушку, виртуозно оголяя ложные посылки, как скелет несчастного земноводного.
- Предыдущая
- 12/61
- Следующая
