Выбери любимый жанр

Философия науки и техники: конспект лекций - Коллектив авторов - Страница 13


Изменить размер шрифта:

13

Естественная, казалось бы, устойчивость классических образцов (их совокупность) стала одной из важных предпосылок их распада, ибо именно невозможность использовать классическую картину мира в работе со своеобразными и динамичными системами заставила людей сомневаться в ее надежности, а затем и предать ее критике и пересмотру. Начавшийся во второй половине ХIХ в. кризис классических образцов обнаружил и еще одну их важную, прежде скрытую особенность: по мере того как выяснилась их методологическая ограниченность, открывалась их роль в воспроизводстве культурных форм, трансляции человеческого опыта через пространство и время. Распад классических форм представал не только кризисом в познании природы и человека, он грозил существованию фундаментальных структур хранения и передачи человеческого опыта. Классические образцы обнаружили свое значение форм социального воспроизводства и свою неспособность далее соответствовать этому предназначению. Как пишет американский социолог, журналист, профессор Колумбийского и Гарвардского университетов, один из авторов концепций «деидеологизации» и «постиндустриального общества» Даниел Белл (р. 1919), «новая теория изменяет систему аксиом и устанавливает новые связи на стыках, что изменяет топологию. Когда две науки объединяются в одну, новая сеть оказывается более богатой и четкой, чем просто сумма двух частей»[10] .

Неклассическое философствование – это не направление, а тип мышления и действия, сопряженный с реакцией на классические образцы, с кризисом классики и его преодолением. Это – реакция на несоразмерность абстрактного субъекта классики конкретным индивидам, абстрактного объекта – эволюции природы, ее методологии – поиску ресурсов интенсивной деятельности во всех сферах практики. Ситуация, которую принято называть «неклассической», поначалу выявляется не в философии. Она обнаруживает себя на границах философии и науки, когда классические теории познания сталкиваются с объектами, не «укладывающимися» в привычные познавательные формы. В конце ХIХ в. такие объекты воспринимаются как исключения из правил, экзотические представители микро– и мегамиров. Однако число подобных объектов неуклонно возрастает, и уже приходится мириться с тем, что еще недавно «простая и ясная природа» (которой следует «подражать») окружает человека хитросплетением ненаблюдаемых и четко не фиксируемых объектов. Более того, к середине ХХ в. выясняется, что и общество, система жизни людей с ее условиями, средствами, продуктами, тоже принадлежит миру неклассических объектов и не может быть редуцировано к вещам, к инструментам, механизмам, машинам, работающим с вещами. Классическая установка на устойчивые природные и мыслительные образцы и следовавшая ей в этом плане позитивистская ориентация на «логику вещей» оказываются несостоятельными.

Неклассическая ситуация нарастала от периферии, т.е. от намечаемых проблемами науки и практики границ, к центру, к средоточию мировоззренческих и методологических форм, сконцентрированных вокруг классических философских образцов. Устойчивость образцов казалась последним оплотом культуры, а стало быть, и науки, и морали, и вообще нормально функционирующей социальности. Традиция накрепко связала существование образцов с их незыблемостью и неизменностью, поэтому угроза их стационарному состоянию практически всегда воспринималась как угроза их уничтожения. Но именно режиму стационарного существования образцов пришел конец. И дело здесь даже не в том, что они подвергались все более массированной критике с разных позиций и точек зрения, а в том, что овладение неклассической ситуацией становилось возможным лишь при условии изменения режима «работы» образцов. Условия это, однако, под давлением мощной критической массы заметно упрощалось и трактовалось в плане отказа от образцов как методологических и мировоззренческих норм.

Классические образцы, утратив свою привилегированную позицию, перешли на положение рядовых средств человеческой деятельности; они поступили в полное распоряжение их индивидуальных субъектов, чье поведение они ранее регулировали и направляли. Обобщенный образ человека, надставленный прежде над конкретным бытием людей, превращался в одну из методологических форм для решения некоторых частных задач познания и практики. Теперь уже отдельные субъекты, самостоятельно определяя ориентации поведения, моделируя различные взаимодействия, приспосабливали разнообразные схемы к реализации своих индивидуальных проектов. По мере того как сокращалось поприще действия классических образцов, все более широко становилась зона проявления человеческой субъектности.

Субъективность освобождалась от гносеологических оценок, сближавших ее с искаженным знанием, и выявляла онтологические аспекты жизни и действия человеческих индивидов. Этот сдвиг в проявлениях человеческой субъективности первоначально фиксировался психологическими исследованиями. Психология фактически «реабилитировала» субъективность и в то же время сама сместила фокус интересов с характеристики познавательных возможностей человека на трактовку эмоционально-волевой и внерациональной сфер его бытия. В плане культурном и философском изменение статуса субъективности еще долго (до середины ХХ в.) оценивалось в соответствии с классическими образцами, т.е. негативно, как наступление субъективизма, иррационализма, нигилизма. В связи с этими пространство культуры представлялось все более фрагментированным, лишающимся своих устойчивых измерений и соответствий. С этой точки зрения и поле общества виделось совокупностью взаимодействий разных субъектов, удерживаемых от полного произвола только жесткими структурами социальности. Примерно со второй четверти ХХ в. вопрос о субъективности вступает в «резонанс» с проблемой поиска собственно человеческих ресурсов развития общества. Экстенсивный путь в принципе оказывается тупиковым; продуктивность экономики, перспективность техники, обновление науки и культуры оказываются в зависимости от энергии и качества деятельности индивидуальных субъектов. Проблема субъективности постепенно превращается в проблему субъектности индивидов как силы и формы развития социальности.

Индивиды «входят» в рассмотрение этой проблемы сначала как носители физической и нервной энергии, т.е. в основном как природные телесные объекты, приравненные к другим ресурсам социального воспроизводства. Встречаются трудности с моделирование общества. Как писал Говард Беккер, «Мы все находимся в пути, но не знаем, куда идем...» Отсутствует сколько-нибудь убедительная теория о том, каковы силы внутреннего сцепления социального механизма. Но этот ход не обещает качественных сдвигов. Возникает необходимость включения в экономические, технологические, управленческие схемы и цепочки индивидов во всей возможной полноте их социальной субъектности, т.е. со всеми их возможностями самореализации и продуктивного взаимодействия. Вместе с тем модели как средства организации социальной деятельности, коммуникации (онтологизируемые модели) неизбежно превращаются в элементы структур самого социального бытия.

Поле социальности предстает разделенным между множеством субъектов, и это уже не индивидуальные субъекты с их психологизированной субъектностью, а «составные», например групповые, субъекты, реализующие свои образы мира, свои модели деятельности. Это – субъекты, аккумулирующие в себе энергию и организованность социальных общностей, отраслей деятельности, познавательных дисциплин, использующие их средства и ресурсы, утверждающие их субъектность и эгоизм. В пределе – это социальные машины, не только занимающие важные позиции в социальном производстве, но и воспроизводящие это пространство, онтологизирующие свои модели и инструменты, формирующие предметность социального бытия и типы поведения самих людей. Эта продукция, собственно, оказывается онтологизацией моделей, воплощенных в схемах и технологиях. Пространство общества постепенно заполняется такими онтологизированными моделями. С точки зрения, принимающей обычную логику вещей, в этом как будто нет ничего странного. Однако в том-то и дело, что такое моделирование приходит в противоречие с логикой вещей, поскольку подменяет односторонними схемами (и их онтологизациями) собственное бытие природных объектов с присущими им ритмами и законами. Это, по сути, и порождает, а затем – делает все более угрожающей экологическую проблему и ряд других проблем современного общества, связанных с огромной социальной инерцией экстенсивных типов деятельности. Возникает проблема не только ограничения такого типа деятельности, но и согласования разных моделей мира, определения режима их взаимодействия, потребностей и условий их переработки.

13
Перейти на страницу:
Мир литературы