Почтальон всегда звонит дважды - Кейн Джеймс - Страница 9

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая

– Я еду потихоньку.

– Совсем потихоньку. А то мы все разобьемся.

Мы взобрались на гору и начали спускаться. Она заглушила мотор. Когда вентилятор выключен, мотор за несколько минут быстро нагревается. Внизу, под горой, она снова завела мотор. Я взглянул на приборы. Вода нагрелась почти до ста градусов. Мы начали взбираться на следующую гору, и температура пошла вверх.

– Вот оно, вот оно.

Это был наш сигнал. Одна из тех глупостей, которые человек лепит когда угодно, и никто на них внимания не обращает. Она съехала на обочину. Обрыв под нами был так глубок, что не видно дна. Наверно, метров сто пятьдесят.

– Лучше дадим ему остыть.

– Да уж, нечего сказать. Фрэнк, ты посмотри, что делается. Посмотри, где стрелка.

– Сколько там?

– Больше ста двадцати. Сейчас мотор заклинит.

– Ну да.

Я достал разводной ключ. Он лежал у меня под ногами. Но тут наверху, на горе, я увидел огни какой-то машины. Нужно подождать. Нужно немного подождать, пока машина не пройдет.

– Ну ладно, Ник. Споем.

Он снова выглянул наружу, но, похоже, ему было не до песен. Он открыл дверцу и вышел. Мы слышали, как его рвет. Он все еще стоял там, когда тот автомобиль проехал мимо. Я успел взглянуть на номер, чтобы запомнить его навсегда. Потом расхохотался. Она оглянулась на меня.

– Не обращай внимания. Они нас запомнят. Оба мужчины были живы, когда они проезжали мимо.

– Номер ты рассмотрел?

– 2Р-58-01.

– 2Р-58-01. 2Р-58-01. Отлично. Я это запомню.

– Ладно.

Он вернулся к нам, и казалось, что ему лучше.

– Ты слышал?

– Что я должен был слышать?

– Ну, когда ты хохотал. Эхо. Тут отличное эхо.

Он взял высокую ноту. Никакой мелодии, только высокий тон, как на пластинке Карузо. Резко оборвал его и послушал, как он повторяется. Эхо тут же и резко смолкло, точно как он.

– Похоже на меня?

– Точно как ты, дружище. Точно так же.

– Господи, как чудесно.

Он стоял там минут пять, импровизировал в высоких тонах и слушал, как они возвращаются. Он впервые слушал собственный голос. Радовался этому, как горилла, впервые узнавая себя в зеркале. Она не сводила с меня глаз. Нужно было спешить. Я начал разыгрывать недовольство:

– Ну что ты дурака валяешь? Думаешь, мы будем целый вечер слушать, как ты пытаешься перекричать самого себя? Брось это и лезь внутрь. Едем.

– Уже поздно, Ник.

– Ну ладно, ладно.

Он уселся, но тут же высунул рожу из окна и продолжал орать. Я уперся ногой и, когда подбородок у него был на раме окна, ударил его разводным ключом. Голова у него загудела, и я почувствовал, как она треснула.

Он рухнул и свернулся на сиденье в клубок, как кошка на диване. Прошел, наверное, целый год, пока он затих.

Потом Кора издала страшный звук, который кончился стоном. Это было еще одно эхо его голоса. Она взяла такую же высокую ноту, как он, напряглась, умолкла и ждала.

Мы ничего не сказали друг другу. Мы знали, что надо делать.

Она перебралась назад, я пересел вперед. В свете приборной доски я взглянул на разводной ключ. На нем было несколько капель крови. Я открыл бутылку вина и лил его на ключ, пока не смыл кровь. Лил так, чтобы налить и на грека. Потом я вытер разводной ключ сухим подолом его пиджака и вернул его ей. Она сунула его под сиденье. Я выплеснул еще немного вина на то место, где вытирал разводной ключ, разбил о дверцу бутылку и положил осколки в эту лужу. Потом тронулся. Вино забулькало, вытекая из обломков.

Немного проехав, я перешел на вторую скорость. Нельзя было сбросить машину с того стопятидесятиметрового обрыва, у которого мы стояли. Нам предстояло потом спуститься к нему, а упади она с такой высоты, как бы мы объяснили, что остались в живых? Я неторопливо ехал к тому месту, где ущелье уходило вверх и где откос был метров пятнадцать, не больше. Добравшись туда, я съехал на край, притормозил и вытянул ручной газ. Когда правое переднее колесо повисло в воздухе, я резко нажал на тормоз, машина остановилась. Это мне и было нужно. Мотор должен быть на ходу, зажигание включено, но нейтраль удержит машину на месте, пока мы не сделаем все необходимое.

Мы вышли на дорогу, а не на обочину, чтобы не оставлять следов. Она подала мне камень и брусок, которые были у меня в чемодане. Камень я положил под заднюю ось. Он подошел, потому что я его специально выбирал. Я засунул под задний мост и упер в камень брусок. Потом навалился сверху. Автомобиль наклонился, но остался на месте.

Я снова нажал. Он наклонился чуть больше. Я даже вспотел. Заехать в такую даль с трупом в машине, а что если нам не удастся ее перевернуть? Я навалился снова, но на этот раз она встала рядом. Мы навалились вдвоем. И еще раз. И вот мы наконец рухнули плашмя на дорогу, а машина кувыркалась с откоса с таким грохотом, который был слышен на целые мили.

Наконец она остановилась. Фары все еще светили, но машина не загорелась. Это было к лучшему. Если бы машина сгорела, то как же мы сумели спастись? Я поднял камень и швырнул его с обрыва. Забрав брусок, я отбежал подальше и бросил его прямо на дорогу. О нем у меня голова не болела. Всюду по дороге, куда бы вы ни поехали, валяются куски дерева, упавшие с грузовиков и размолотые колесами проходящих автомобилей, и этот сойдет за один из них. Брусок валялся у нас во дворе с самого утра, и теперь весь был покрыт следами колес и оббит.

Я вернулся назад, взял ее на руки и спустился с ней с откоса. Это из-за следов. О своих я не беспокоился – я полагал, что туда вот-вот нагрянет уйма мужчин, а вот отпечатков женских каблучков в ту сторону быть не должно – вдруг кто-то заинтересуется.

Я поставил ее на землю. Машина висела на двух колесах примерно на средине обрыва. Он остался внутри, но теперь лежал на полу. Винная бутылка была зажата между ним и сиденьем, и, когда мы заглянули, в ней вдруг забулькало. Крыша была вдавлена внутрь, оба бампера смяты. Я попробовал дверцы. Это было важно, потому что мне надо было попасть внутрь и порезаться о стекло прежде, чем Кора выберется наверх на дорогу, чтобы позвать на помощь. Дверцы открылись без проблем.

Я начал возиться с ее блузкой, оторвал пару пуговиц, чтобы Кора выглядела как положено пострадавшей. Она смотрела на меня в упор, и глаза ее казались не синими, а дьявольски черными.

Я чувствовал, как часто она дышит. Потом она вздрогнула и прижалась ко мне:

– Ударь меня! Порви что-нибудь!

Я схватил Кору и, рванув на ней блузку, разорвал от горла до талии.

– Это случилось, когда ты вылезала наружу. Зацепилась за дверную ручку.

Голос мой звучал странно, как из жестяного рупора:

– А ты об этом не знаешь.

Я размахнулся и изо всей силы ударил ее по лицу. Она лежала у моих ног, глаза ее сверкали, грудь вздымалась, заалели, набухая, соски. Она лежала навзничь, и из моего горла рвался звериный хрип, язык распух и не умещался во рту, в нем пульсировала кровь.

– Да! Да! Фрэнк, да!

Потом я только помню, что оказался на земле рядом с ней, глаза в глаза, мы сжимали друг друга в объятиях и старались прижаться еще теснее. В ту минуту подо мной мог разверзнуться ад, и мне было бы все равно.

Она должна быть моей, пусть даже меня за это повесят.

Она была моей.

Несколько минут мы еще лежали, отключившись от мира. Было так тихо, что слышалось только бульканье внутри машины.

– Что теперь, Фрэнк?

– Дело еще не сделано, Кора. Теперь нельзя оступиться. Ты уверена, что справишься?

– Теперь я смогу все.

– Полицейские за тебя возьмутся. Захотят тебя сломить. К этому ты готова?

– Думаю, да.

– Возможно, тебя в чем-то обвинят. Сомневаюсь, что смогут, с такими свидетелями, как наши. Но все может быть. Могут пришить тебе неумышленное убийство, и тогда ты на год сядешь за решетку. И такое возможно. Думаешь, вытерпишь?

– Если ты будешь ждать моего возвращения.

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая