За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/56
- Следующая
И тут, разумеется, прежде всего надо было бы сделать очистку таблиц от тех имен, которые подозрительны по своему «человеческому», «прозвищному» происхождению (их окажется подавляющее большинство), а затем учесть еще и чисто эмоциональную, «самолюбивую» сторону дела. Человеку, может быть, как-то лестно носить прозвище Медведь или Волк, но отнюдь не радостно слыть Зайцем.
Старый дед Медведь охотно назовет свой починок МЕДВЕДЕВОМ; далеко не каждый Заяц согласится закрепить за своим родом и своей собственностью такое непочтенное имя: Зайцевы. Вот Зайцевых и меньше.
Возьмем для примера «турьи» топонимы, которых Семенов больше всего насчитал в Ярославской и Костромской губерниях.
Писатель Солоухин в своей прелестной книге «Владимирские проселки», обнаружив на карте родных мест деревни ТУРОВО, ТУРЫГИНО, ТУРИНА, ТУРИНО, также заключает: «водились тут туры».
Но ведь это заключение по чистому созвучию. Морфология этих названий никак не позволяет все их привести к названию животного «тур». Может быть, только Турово допускает двойственное решение, да и то с натяжкой: от зверя тура место скорее назвалось бы ТУРЬЕ. Что ж до Туриных и Турыгиных, то тут лесным духом и не пахнет. Притяжательная форма «Турина» возможна только от существительного «тура»; «турыгино» — от «турыга». Слова же эти, во-первых, с туром, быком никак не связаны и, во-вторых, были отлично известны в русской деревне в весьма различных значениях.
Эти стихи записаны в двадцатые годы в Псковской губернии. Как видите, в деревне неплохо разбирались в шахматной терминологии. А на севере слово «тур» могло означать еще и «печной столб». Рядом со словом «тур» (шахматный) жило и «тура», означавшее «ладью», «башню», да могли еще звучать и пережитки другой «туры» — военной…
Словом, вероятно, даже солоухинский ТУРОВ скорее всего был назван не в память о каком-нибудь последнем быке, а именно в честь такого Тура-Турна, крепкого мужчины и грозы окрестных Пешек. «Турыгой» же или «турышкой» во многих местностях России зовут разные виды лукошек, туесков, берестяных кошелок — все отличные реалии для прозвища.
Стоит упомянуть город ТУРОВ в белорусском Полесье, на Припяти. Вот уж и места воистину «зубровые» и «турьи». И город-то основан в 980 году, за сто лет до того, когда Владимира Мономаха в этих же примерно местах «два тура метали на рогах». Однако из письменных источников мы знаем: местечко Туров было основано неким мужем по имени ТурЫ. Этимологи выводят это древнее имя из скандинавского «Тори», северного личного имени. Значит, даже здесь, в двух шагах от Беловежской пущи, «туриное» имя оказывается на поверку человеческим. Так что же говорить о других частях нашей страны?!
Я весьма опасаюсь, что в графу «туры» у Семенова попало немало «турьих» имен, еще более отдаленных от всякой зоологии.
Вот почему каждому топонимисту-любителю, пленившемуся нежданной прямотой возможных этимологий «по животным», надо больше всего опасаться попасть впросак как раз на этой прямоте. Надо помнить: почти каждое слово, обозначающее животное, может (или, во всяком случае, могло) стать именем (прозвище — тоже имя) человека. И чаще всего месту оно будет передано именно через посредника, а не прямо.
Теперь есть еще одно соображение… Однако его, пожалуй, стоит рассмотреть, пользуясь не только «зоотопонимами», но и именами на ботанической, флористической подкладке — «растительными».
Само собой, некоторые опасности при исследовании таких имен снимаются или по крайней мере смягчаются. Названия растений несравненно реже становятся антропонимами, нежели слова, означающие животных. Но все-таки и это не исключено ни на русской, ни на иноязычной почве. Раз мы знаем такие фамилии, как русские Соснины, Ольхины, Дубовы, Осинины, если на Украине возможна фамилия Верба, во Франции (Жюль) Верн, что означает Ольхин, а в Германии Эйхе, что означает Дубов, — в принципе у нас есть право думать, что существовали русские имена или прозвища Сосна, Осина, Ольха, Дуб, Клен…
Тем не менее, такие казусы, вероятно, случаются несравненно реже, и тому, кто захотел бы рядом с топонимическим зоосадом собрать для своего удовольствия и топонимический гербарий, следует скорее приготовиться к другому, осложняющему дело обстоятельству.
Словари ботанических названий в литературном и в народном русском языках разошлись давно и на очень значительную дистанцию.
Чтобы составить представление о масштабах расхождения, достаточно заглянуть в старого Даля.
Растение, которое литературный язык наш определяет как «клевер», иногда как «трилистник», имеет, по Далю, в народе такие наименования: кашка, дятлина, дятельник, дятловина, троян, троезелье, троица, медовик, лапушка.
То, что мы называем валерьяной, в диалектах значится как булдырьян, аверьян, марьян, мяун, кошачий ладан, глухой серпий, стоян, очной корень.
Дикую розу, шиповник, на просторах Руси зовут: шипичник, шипняк, шипшина, шипец, шипичка, шипица, чипорас, толокнянник, щуплина, свороборина, серебаринник, сербалина, чербалинник…
Это касается дикорастущих. Может быть, с огородными растениями проще?
Вот обычная брюква. Вы можете найти ее под такими не совсем на брюкву похожими названиями: брюкла, буква, бухма, буша, бушня, калива, калига, калика, каливка, галань, галанка, ланка, кандушка, немка, бакланка, баклага, грухва, грыжа, грыза, желтуха, землянуха, дикуша, рыганка, синюха.
В нескольких километрах к югу от города Луги была в тридцатых еще годах маленькая деревнюшка СТОЯНОВЩИНА. Стократно проходя по ее единственной улице, я по-разному догадывался о происхождении ее имени. От глагола «стоять» и какого-то связанного с ним отглагольного существительного? От «стоянье» — церковная служба, всенощная? От «стоянки» — мирская сельская сходка? Уж навряд ли — в связи с болгарским именем Стоян… Всяко думалось!
А вот возможность как-либо поразмыслить над названием растения «стоян» — «валерьяна», росистые заросли которого раздавались передо мной на лесных подходах к Стояновщине, мне и в голову не приходила. Да я и сейчас не уверен, есть ли тут что-либо общее, важно, что мы просто не знаем большей половины народной ботанической номенклатуры. А ведь в топонимике нашей мы, разумеется, должны искать именно ее — народную ботанику. Профессорская-то ботаника могла проникнуть в географические имена лишь в ничтожном количестве. Через помещичье, дворянское, книжное именотворчество.
Можно поручиться, что название места, произведенное от «фиалка» или от «анютины глазки», встретится нам где-либо навряд ли. А сколько можем мы пропустить топонимов, связанных с «полуцвет», «братки», «камчук», «троецветка», «сороканедужная»? Ведь это все областные, народные синонимы для искусственного, барского, сентиментального «анютины глазки».
Есть в Москве место, именуемое ВШИВАЯ ГОРКА. О нем было в литературе много споров. «Вши», хотя и богато продокументированные многими историческими анекдотами (от ветошного рынка, на котором продавалось весьма негигиеническое старье, до сидения уличных брадобреев, накапливающих-де вокруг места своей работы груды не слишком аппетитных волосяных отбросов), были в конце концов отвергнуты. «Вшивая Горка» стала «швивой» от слова «швец» — портной: тут-де работали холодные портные, мастера заплат и перештуковки.
По-видимому, однако, самая правдоподобная версия привела все-таки не к швецам, а к старинному слову «ушь» — названию растения. Но вот относительно того, каким было это, неоднократно упоминаемое в письменных источниках зелье, и поднесь существует множество разногласий. Опираясь на летописные и другие тексты, одни предполагают, что так могла именоваться лебеда, ибо известно, что в голодный 1128 год «ядяху людие лист липов… ушь, мох, конину». Карамзин связывал «ушь» с польским «ушица», но ушица — лютик, а это растение, многие виды которого едки или прямо ядовиты, навряд ли когда-либо являлось суррогатом пищи.
- Предыдущая
- 25/56
- Следующая
