Ставок больше нет - Казанцев Кирилл - Страница 56
- Предыдущая
- 56/79
- Следующая
Осторожно ступая, Владимир вошел в комнату. Аккуратно прикрыв за собой дверь, огляделся по сторонам.
Обычная комната. Двенадцать "квадратов". Койка, стол, стул. Бог его знает, что Владимир ожидал здесь увидеть, – может быть, десяток-другой окровавленных трупов, – но только он был разочарован. Ничего такого, что помогло бы определить причастность обитателя этого жилища к убийству, не было. Граничащая с аскетизмом простота обстановки.
Хотя нет... Решетилов поправил сам себя – не аскетизм. Скорее бедность и безалаберность. Аскетизм – это строгость, и в первую очередь по отношению к себе самому. А хозяин жилища явно не чурался мирских радостей, о чем свидетельствовали многочисленные пустые бутылки из-под горячительных напитков, стройными рядами стоящие в ближнем правом углу. Тоже, кстати, интересная картина. Этот Манушко явно любил "красиво пожить", разумеется, в его представлении, но только не всегда имел для этого средства – большая часть тары имела этикетки, принадлежащие производителям элитарных коньяков и иностранных "вискарей". Но рядом с ними мирно уживались бутылки из-под обычной, "ларечной", водки и даже "бормотушные" "огнетушители".
А на житейские неудобства обитателю жилища было просто-напросто наплевать. И хотя хозяин явно был к себе неравнодушен – вон портретик на стене... явно не Хемингуэй... но только за своим жилищем следил он из рук вон плохо. Скомканная незаправленная постель, заметенный в угол мелкий мусор, кучи какого-то хлама на столе.
К столу-то оперативник и подошел в первую очередь. Небрежно перебирая какие-то кассеты, записки, фотографии, лежащие беспорядочными кучами, Владимир старался понять, что именно настораживает его в этом жилище. Что здесь было такое, неправильное?
"Аппаратура!" – вдруг осенило лейтенанта. И действительно, в комнате не было ничего похожего даже на паршивенький кассетный магнитофон, не говоря уже о серьезной, студийной аппаратуре! А ведь Манушко – фанат звукозаписи. Значит, здесь, в этой комнате, он бывает лишь иногда, проводя большую часть времени где-нибудь в мастерской или студии. И в мозгу Владимира уже стала выстраиваться какая-то логическая цепочка.
Но только в этот момент у него в руках оказалась одна из фотографий. Тоже вроде бы ничего особенного – некая компания "отдыхала" на "природе". Проще говоря, жрали водку на чьей-то даче. В самом центре снимка – две раскрасневшиеся физиономии с осоловелыми глазами и широкими дурацкими улыбками. Одна из них, вне всяких сомнений, принадлежала тому же человеку, чей портрет украшал стену жилища. А вот вторая...
Лейтенант опустился на стоящий за его спиной стул и прикрыл глаза. Несколько раз мотнул головой из стороны в сторону, стараясь отогнать наваждение. Открыв глаза, он убедился, что ничего не изменилось – вторая физиономия осталась той же... узнаваемой... И принадлежала она тому самому человеку, с которым Решетилов разговаривал по телефону меньше часа назад... Тому самому, которому он во всех подробностях изложил результаты своих наработок и планы на ближайшее будущее... Коллеге, мать его... Товарищу по оружию...
– Ох, ну ни х... себе!.. – пробормотал пораженный лейтенант, тупо глядя на снимок.
Для него сейчас ничего вокруг, кроме этой улыбающейся рожи, просто не существовало. Одно дело – абстрактные размышления. И уже совсем другое – конкретика. Знание – это действительно сила. Оно способно на многое. Убить, лишить сознания.
Владимир даже не слышал тихих, крадущихся шагов за спиной. Лишь в самый последний момент, уловив движение, он дернулся, попытался развернуться, но только было поздно. Тяжелый удар пришелся в левую затылочную часть головы. Яркая вспышка пронзила мозг опера, а потом он начал стремительно проваливаться в бездонную черную яму.
4
А вообще-то все происходящее в его собственном жилище, в его крепости все больше и больше напоминало Василию дурной алогичный сон. Или всемирное и окончательное торжество маразма, паранойи и прочих психических отклонений.
Задержанный вор, на лбу которого теперь красовалась большая нашлепка из пластыря, потрясал скованными руками, попутно во всю немалую силу собственных легких блажил о том, что он помощник депутата областной Думы и скоро всех присутствующих здесь ждет медленная и мучительная кончина. Разумеется, моральная – у помощников, в отличие от их покровителей, обычно хватает ума на то, чтобы не бросаться зря словами.
Этот тип ни грамма не был смущен происшествием, бросал в сторону Скопцова красноречивые угрожающие взгляды и в перерывах между воплями свирепо вращал глазами и скрипел золотыми зубами.
Зеленая, как елочка, девочка при лейтенантских погонах, представившаяся следователем, задавала Василию дурацкие вопросы. При этом сохраняла на личике мину, более приличную для кого-то более опытного, – этакую смесь из многозначительного "равнодушия и вселенской усталости. Короче, старалась выглядеть многоопытной сыскной волчицей. И получалось это у нее отвратительно – работала она явно без году неделя и под этой маской пыталась спрятать собственные страх и растерянность, которые так и перли наружу.
Скопцову ее даже стало жалко немного, и он старался в своих ответах не допускать двусмысленностей и вообще формулировал их предельно точно и ясно. Правда, от этого они не становились менее дурацкими. Но каков вопрос, таков и ответ.
Аня хлопотала вокруг Василия, и глаза у нее были... Ну, если уж избегать более емких характеристик, то просто не совсем нормальные. Она к месту и не к месту вставляла всякие словечки, то всхлипывала, то вдруг всхохатывала... Короче, вела себя не совсем адекватно. И юная леди следователь, на какие-то секунды сбрасывая избранную ею маску, косилась на нее с откровенной опаской.
Еще человек пять, в форме и без, стояли рядом и внимательно слушали как вопли "помощника", так и адресованные следователю ответы Василия. Время от времени, никого не стесняясь, правоохранители громко обменивались комментариями и, используя далеко не парламентские выражения, предлагали, ни в коей мере не смущаясь присутствием молоденькой следовательши, задержанному заткнуться или проделать над собой некие манипуляции, которые он проделать не мог по чисто физиологическим причинам. И, слушая краем уха эти высказывания, Василий непроизвольно думал о несовершенстве человеческой природы и величии русского языка.
Все это действо разворачивалось на фоне сюрреалистических декораций полного и окончательного разгрома и разрухи.
Вообще-то в кармане у здоровяка (Василия все не покидало ощущение, что он уже где-то видел эту исчерканную шрамами физиономию) было обнаружено удостоверение. Как и положено, красного, пролетарского цвета, с гербом, с российским флагом и с прочими "наворотами". Тоже одна из примет времени – чем меньше от человека толку, тем роскошнее у него "ксива".
– Липа, – авторитетно заявил опер, такой же молодой, как и следователь. "Наверное, в милицию они попали из одной группы детского сада..." – лениво подумал Скопцов.
– А ты!.. А ты!.. – аж задохнулся от возмущения помощник. – А ты – козел! Мент поганый!
Лейтенантик помрачнел, сделал шаг вперед и замахнулся:
– Да я тебя!
– Ударь! – обрадовался задержанный и вытянул шею, подставляя лицо. – Ну, ударь! Завтра же сядешь!
Оперок покосился сначала на Скопцова, потом на Аню, тяжело вздохнул и, опустив руку, отошел в сторону.
– Ссышь, козлина! – торжествующе заявил задержанный. – Правильно делаешь!
Он явно собирался сказать что-то еще, но к нему не спеша приблизился другой милиционер, чьи знаки различия были укрыты бронежилетом.
– Знаешь, – негромко сказал он. – Гагарин долетал-ся... А вот ты...
Он так и не закончил фразу, но здоровяк заглянул ему в глаза и тут же присмирел – этот был не пацан в погонах. Этот был мужик опытный, видавший виды и плевавший на любые мандаты и ордера. И глаза у него были... равнодушные и обжигающе холодные. Человек с таким взглядом может голыми руками свернуть шею врагу, а потом спокойно пойти обедать.
- Предыдущая
- 56/79
- Следующая
